Без манифеста. Но с историей
Модернизм без манифеста. Часть 1
Собрание Романа Бабичева
Московский музей современного искусства
27 сентября – 20 ноября, 2017
09/10/2017
«Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича…» – бедная гоголевская Агафья Тихоновна, отчаянно мечтавшая об идеальном женихе, наверняка позавидовала бы современным историкам русского искусства – им есть из чего выбирать. Несмотря на все трагедии и катаклизмы, травлю и уничтожение, русское искусство XX века всё энергичнее обрастает плотью, по его истерзанным артериям и венам всё быстрее бежит кровь, лёгкие наполняются воздухом. А всё потому, что «рукописи не горят», как уверял нас ещё один русский автор. И это вовсе не метафора – за этим кроются увлечение, труд и талант подвижников, профессионалов и любителей, сумевших в непростых обстоятельствах разыскать и сохранить множество художественных артефактов.
Александр Монин. Портрет физкультурницы (портрет жены О.Н. Мониной), 1929. Собрание Романа Бабичева
В последнее время материал о русском-советском искусстве ХХ века становится всё разнообразнее и доступнее для исследования. Вышла в свет Энциклопедия русского авангарда под редакцией Василия Ракитина и Андрея Сарабьянова. На москвичей обрушился шквал выставок, переполненных новыми именами и неведомыми шедеврами. Здесь и проекты первого Центра авангарда, который теперь обосновался на Шаболовке, и выставки из провинции в Центре авангарда Еврейского музея и центра толерантности, и экспозиции государственных музеев, частных собирателей и галерей. Совсем недавно в ГМИИ им. Пушкина Москва увидела наконец фрагмент знаменитой коллекции Игоря Савицкого из Нукуса. В нынешнем юбилейном году история разворачивается в безбрежной полиморфии. Новая Третьяковка объединяет всё и всех на выставке «Некто 1917», а «заповедник соцреализма» – Институт русского реалистического искусства – показывает модерниста Лабаса.
Выставка «Модернизм без манифеста», первая часть которой на днях открылась в Московском музее современного искусства, ничуть не теряется на этом феерическом фоне. Напротив, богатство и разнообразие включенного в неё материала способно существенно дополнить наше представление о развитии русского искусства недавнего прошлого. Экспозиция впервые открывает широкой публике частную коллекцию Романа Бабичева, посвящённую живописи, скульптуре, графике и декоративно-прикладному искусству России и СССР с самого начала и до 80-х годов ХХ века. Поводом к выставке послужил четвертьвековой юбилей коллекции и издание по этому случаю её пятитомного каталога-резоне.
Константин Вялов. Баку. 1933. Холст, масло. Собрание Романа Бабичева
Работу со своим собранием, достигшим сегодня, как выразились бы музейщики, четырёх тысяч единиц хранения, Бабичев доверил компании молодых специалистов-искусствоведов. Идеолог проекта и научный редактор пятитомника Надежда Плунгян, Александра Селиванова, Мария Силина, Валентин Дьяконов, Александра Струкова и Ольга Давыдова не просто подготовили масштабную коллекцию к публикации, но и превратили её в хорошо структурированную систему. Почти все они вместе с владельцем вошли в кураторскую группу нынешней выставки, а многозначительное название, отсылающее и к вынужденной немоте советского модернизма, большей частью существовавшего в закрытом обществе, и к его программной самоуглублённости, придумал Валентин Дьяконов.
Вопрос о том, как рассказывать об искусстве России ХХ века, до сих пор один из самых дискуссионных. Что пережила Россия в октябре 1917-го – великую революцию или кровавый переворот? Не скомпрометировала ли себя «великая утопия» русского авангарда взаимодействием с властью? Имеет ли смысл воспринимать социалистический реализм естественным итогом развития авангарда? Продуктивно ли объединять в общей истории официальное и неофициальное искусство? «Стать выше борьбы сторон и взглянуть на события во всех оттенках», как призывают нас сегодня, получается пока не у всех, но команда сотрудников Бабичева продемонстрировала, какой плодотворной может быть эта позиция. Путеводной нитью, позволяющей не потеряться в лабиринтах коллекции, стал интернациональный модернизм и его многоликое бытование в русском искусстве.
«Эру прозренья», призванную обновить традиционный язык искусства, а то и порвать с ним вовсе, Россия проживала вместе со всеми, но таких феерических взлётов и трагических падений не удостоился больше никто. Настоящие русские горки – от авангарда первых десятилетий века до сталинского тоталитаризма и мучительного его преодоления. Кураторы проекта предлагают взглянуть на эту историю «из символистской перспективы» и, не соблазняясь громкими именами, сосредоточиться на сути происходящего, которую они видят в формальных поисках и пластических экспериментах. Благо материал коллекции позволяет это сделать.
Почти двести пятьдесят артефактов – живописные полотна, скульптурные объекты в разных материалах, листы станковой и архитектурной графики, театральные эскизы – сгруппированы в блоки, а сопровождающие их кураторские тексты выстраивают историю и очерчивают круг тем, интересовавших исследователей. Переходя из зала в зал круговой анфилады, зритель наблюдает, как в разные исторические периоды модернистский язык приспосабливался для решения новых содержательных задач, как он расцветал, мимикрировал, почти исчезал и снова возрождался. Радикальные авангардисты остались вне пределов интереса выставки – их нет в коллекции в силу разных причин. Все герои экспозиции – и знаменитости вроде Лентулова, Кончаловского, Фалька, Шевченко, Осьмеркина, и малоизвестные мастера, которых коллекция Бабичева предъявила в новом свете, – экспериментировали в рамках станкового искусства, полагая, что оно всё ещё способно генерировать новые смыслы.
Георгий Рублёв. Первый трактор на Украине. 1929
Всё начинается с модерна. «На пути к модернизму» персонаж майолики Михаила Врубеля с провидческой грустью вглядывается в грядущее, а работы «московского денди» Модеста Дурнова примиряют «романтико-реалистический дух» Союза русских художников и утончённую декоративность мирискусников.
Бубновый валет и его общепризнанное влияние на формирование советской живописной школы 1920–1930-х – следующий этап нашего путешествия. Блестящий ранний Аристарх Лентулов соседствует здесь с практически неизвестным Анатолием Микули. Выдающийся скрипач и художник-автодидакт, трагически погибший в лагере, – одно из открытий выставки. Его «Пейзаж с красными домами» органично переплавляет живописные приёмы европейского модернизма.
Органика присутствует и в творчестве выпускников ВХУТЕМАСа, с воодушевлением демонстрирующих знакомство с модернистскими направлениями в своих сюжетно-тематических холстах начала 1930-х. Николай Витинг деформирует тела строителей железной дороги как настоящий «дикий», а Мартирос Сарьян строит рабочий поселок из супрематических кубиков.
Даже «пролетарское искусство» ранних тридцатых не чурается модернистского разнообразия – тоталитарный канон «советского труженика» ещё впереди, и авторы могут себе позволить экспрессионистски лепить из живописного месива фигуры своих героев, как это делает Юлия Разумовская или будущий лауреат Сталинской премии Фёдор Шурпин.
Юлия Разумовская. В трамвае. 1930-е. Собрание Романа Бабичева
В мае 1932 года «Литературная газета» опубликовала выступление критика Ивана Гронского, и многообразию пришел конец. На смену «новым формам и новому языку» явились «народность, идейность и конкретность» единственно верного художественного метода – социалистического реализма. История советского искусства вступила в трагическую фазу, отмеченную идеологическими и физическими репрессиями. Но даже в этих условиях модернистский художественный язык не исчезает. Одно из его прибежищ – «новая театральность» предвоенного искусства. Кураторы отважно отыскивают её следы в работах Антонины Софроновой, Михаила Соколова, Георгия Рублёва и других. «Иволга» Рублёва, натюрморт 1937 года с мёртвой птицей на деревянном стуле, становится зримым образом этого этапа.
Георгий Рублёв. Иволга. 1937. Собрание Романа Бабичева
Выставка дарит нам ещё один образ – прекрасный образ художника, преданного своим идеалам. Фёдор Платов – футурист, владелец книгоиздательства, преподаватель ВХУТЕМАСа, участник заседаний ИНХУКа и член ГАХН, живописец, график и поэт, долгие годы продолжал исследовать проблемы формы и пространства, собирая натюрморты из ограниченного набора предметов. Несколько акварельных листов Платова образуют мини-экспозицию и заявляют о нём как о крупной и недооценённой фигуре.
Оттепельный блок выставки, представленный камерными работами корифеев «сурового стиля», демонстрирует попытку соединить «дней связующую нить». Живопись Андрея Васнецова, Николая Андронова, Павла Никонова выдаёт пристальный интерес авторов к творчеству мастеров европейского и русского модернизма начала прошлого века. Язык классического модернизма становится языком хоть и обновлённого, но вполне официального советского искусства.
И, наконец, контрапунктом – метафизика Дмитрия Краснопевцева, гиперматериальность Андрея Гросицкого и новый виток идеологического противостояния.
Дмитрий Краснопевцев. Натюрморт с двумя воронками. 1959. Собрание Романа Бабичева
Даже беглый обзор имён и сюжетов выставки демонстрирует академическую глубину подхода кураторской группы к материалу. Но чтобы представить всю широту затронутых тем, необходимо отметить и вставную новеллу о «советской античности», застывшей и в синтетических моделях Меера Айзенштадта, и в листах архитектурной графики Ивана Фомина, Софьи Кауфман, Бориса Иофана. И, конечно, специально сосредоточиться на «графическом коридоре», повторяющем ретроспективную историю основной экспозиции и завершающем её работами Ильи Кабакова и Юрия Злотникова.
Московская публика от выставки в восторге. Удивительное собрание Романа Бабичева в самом деле дарит множество новых знакомств и прекрасных переживаний. Кто же не любит качественную «настоящую» живопись, архитектурно-графические фантасмагории, ностальгический «суровый стиль» и натюрморты Краснопевцева. Кураторская концепция принимается не столь однозначно – к «модернизму без берегов» готовы не все. Но не стоит забывать, что именно кураторы составили для нас последовательный маршрут, сделали очевидной логику происходящего, заставили сосредоточиться на определённых фигурах и даже подарили грустную мысль о том, что наше искусство всё никак не выберется из бесконечного, глубоко выстраданного диалога «с экспериментами предыдущих десятилетий».
