Игорь Маркин. Идеальная коллекция в неидеальное время
14/06/2019
Разговор с московским коллекционером на фоне юбилейной выставки
Игорь Маркин как коллекционер родился в новой постперестроечной России. Предприимчивый москвич, выпускник Московского электротехнического института связи удачно использовал открывшиеся возможности – он научился зарабатывать деньги. Начинал с торговли холодильниками и прочим, а потом вместе с партнёрами организовал и возглавил первое российское производство оконных профилей из ПВХ по австрийским технологиям.
Олег Васильев. Свобода в ночном тумане. 1991
Деньги создавали хорошую основу новому страстному увлечению – коллекционированию. Маркин с энтузиазмом собирал коллекцию современного русского искусства с послевоенного времени до наших дней. В 2007 году коллекция получила дом – Маркин купил два этажа нового здания, уютно расположившегося в тихом тупичке самого центра Москвы – новый статус и имя. Теперь она называлась Музей актуального искусства Art4.ru. То были весёлые времена. Первый российский частный музей современного искусства работал всю неделю, а по пятницам ещё и ночью и очень любил посетителей. Там можно было лежать на полу, болтать по мобильнику, играть в пинг-понг и клеить цветные стикеры за или против рядом с произведениями. Набравшие меньше всего голосов работы уступали место новым, благо было из чего выбирать – Маркин много покупал.
Эта райская жизнь продолжалась недолго – в 2008-м грянул кризис. Музей постепенно свернул общение со зрителями и долгое время открывался только раз в году в Ночь музеев, пока в 2015-м неугомонный владелец не придумал для него новый формат – музей, торгующий искусством, – и не запустил в 2016-м онлайн-аукцион современного искусства Art4. С тех пор в музее нет постоянной экспозиции, вместо неё новые выставки каждый месяц, и всё, что на них представлено, можно купить в режиме перманентного онлайн-аукциона.
Пройдя длинный путь разочарований и обретений, Игорь Маркин сегодня большой выставкой отмечает юбилей музея и собственной коллекционерской деятельности. На вернисаже зрителям всё так же вручали стикеры, а в зале стоял стол с натянутой сеткой, ракетками и шариком.
На этом ностальгическом фоне мы и поговорили о том, как «крутой русский парень с бабками», собиравшийся до «замечательных высот» поднять цену на русское искусство (цитаты из пресс-релиза музейной «Выставки цен» 2007 года), превратился в серьёзного, сдержанного и умудрённого специалиста.
Игорь Маркин с женой, художницей Дуней Захаровой. Фото: KRUGOZOR
Вы, Игорь, решили праздновать в этом году юбилеи – 12 лет музею, дюжина, хорошее число, и 25 лет, четверть века, коллекционерской деятельности. Ну, и как юбилейные ощущения? Это праздник?
Да нет, это некая усталость. Переосмысливание того, что я делал всё это время. Вот сейчас мы сидим в зале, где на стенах Владимир Яковлев, Дмитрий Краснопевцев, Владимир Вейсберг, Анатолий Зверев, и я понимаю, что мне это очень нравится. Сами вещи, их подбор, как они общаются между собой. Я наслаждаюсь. Но с другой стороны, у меня дикая усталость от выставочных процессов, суеты вокруг этого, людей.
За прошедшие годы я безусловно утвердился в мысли, что родился коллекционером, я уверен в этом, но, может быть, я не родился музейщиком или галеристом. Эта деятельность меня напрягает, а коллекционирование радует.
Хотя, конечно, есть сейчас какое-то напряжение в связи с тем, что с приходом очередного кризиса цены пошли вниз, то есть моя коллекция обесценивается. Но в то же время я могу платить за новые вещи какие-то разумные деньги, а не те безумные миллионы, что платил прежде. Так что палка о двух концах получается. Вот Вейсберг в какой-то момент ушёл в сотни тысяч на аукционах в 2007–2008 году, и мне пришлось просто остановиться.
Жаль только, что падение цен свидетельствует ещё и том, что это искусство не очень интересно миру. То есть то, чем я занимаюсь, обесценивается, и мои личные усилия этого не останавливают.
Мои юбилейные ощущения были бы более радостными, если бы я чувствовал, что мой труд увенчан материальными победами. Потому что материальное в данном случае тянет за собой и остальное – свидетельствует об успешности или неуспешности моего предприятия, того, что я так упорно делаю как коллекционер. Самым откровенным признаком был бы рост ценности коллекции, чтобы работы хотели смотреть, хотели купить. Вот этого я как раз и не ощущаю.
Игорь Макаревич. Буратино на севере. 1994
Всё-таки здесь много конъюнктурных моментов, это же долгий процесс, и, может быть, всё ещё случится.
Да, всё волнами, всё волнами.
Вы любите говорить о том, что делаете всё первым. Первый частный музей современного искусства в России, первый музей, где всё продаётся, первый музейный онлайн-аукцион, наконец. Чувствовать себя первым так важно для вас?
В тот момент, когда я 12 лет назад открывал музей, да, это было очень важно. Быть первым хорошо, потому что место не занято. Сейчас уже нет – не важно, но тогда, если бы я не был первым, я, возможно, и не рискнул бы. Это очень рискованное предприятие.
Ну, и конечно, в этом есть момент необходимого пиара.
Попробуйте в таком случае выступить пиарщиком собственной коллекции – чем она цепляет, что в ней интересно в первую очередь.
Любую частную коллекцию собирает, как правило, конкретный человек. Вот большие музеи с крупным коллективом собирают коллегиально и то, что нужно, а частный коллекционер может себе позволить собирать всё, что ему хочется. Поэтому частные собрания разные, прежде всего. И если у коллекционера в порядке с головой, то есть он увлечён, занимается самообразованием, читает, смотрит, много общается и так далее, то получается, что его коллекция – это отражение его личности, и это всегда интересно смотреть.
Илья Кабаков. Анна Евгеньевна Королёва: Чья это муха? 1987
Что же такого уникального личность Игоря Маркина здесь предъявляет?
Здесь есть свой вкус, свои приоритеты. Прежде всего, оттепельные нонконформисты-шестидесятники. Кроме уже упоминавшихся Яковлева, Вейсберга, Краснопевцева, раннего Зверева большая коллекция прекрасного живописца Михаила Рогинского. У меня есть Илья Кабаков, первоклассные Эрик Булатов, Олег Васильев и Тимур Новиков. Есть Игорь Макаревич и мастера раннего постперестроечного времени Валерий Кошляков, Илья Файбисович, Виноградов с Дубосарским, Звездочётов. Есть блестящие фотографии Бориса Михайлова. Есть авторы, очень важные для истории русского искусства, которых я стараюсь собирать, используя все свои возможности, в любом количестве, всё, что попадает мне в руки.
А почему именно этот период?
Когда я пришёл к коллекционированию, то сначала, как многие, занимался старым русским искусством. Саврасов, Репин, Коровин. Это был очень короткий период. Я уже много раз рассказывал, что именно тогда почувствовал вкус к коллекционированию, какой-то азарт. Но одновременно понял, что пожилые коллекционеры, медленность, скучность процесса собирания этого искусства – совсем не моё. И я очень быстро перебрался на территорию современного русского искусства. Современное начинается для меня с послевоенного и до наших дней. Период Post-War и Contemporary Art, как это маркируется в международной терминологии. Самое главное – мне это очень нравится. Это настоящее современное искусство, и оно абсолютно не теряет актуальности. И я как-то застрял тут с удовольствием. Здесь много материала. Период Post-War сейчас, поскольку кризис – а в России перманентный кризис последнее время, – физически меняет хозяев. Старая гвардия уходит, наследники продают, и всё это пребывает в таком непрерывном бурлении. Вот сегодняшний пример – на русских торгах в Лондоне было штук шесть работ моего любимого Вейсберга.
Владимир Вейсберг. Две серые вазочки и белая бутылка. 1970
Как в целом формировалась коллекция, где и что вы покупали?
Чтобы поддерживать институции и правильное течение рыночного процесса, я покупал главным образом в галереях, в наших российских галереях. И в зарубежных галереях тоже. Второй источник пополнения коллекции, теперь он может быть даже на первом месте, это аукционы. Как правило, это русские торги, но я слежу за всеми аукционами. Покупаю работы где попало. Скажем, на каких-нибудь региональных аукционах появляются случайно интересующие меня вещи. Вот именно так я купил натюрморт Вейсберга «Раковины». Где-то под Нью-Йорком чуть ли не в сарае аукцион. Совершенно явно, человек Вейсбергом никогда не торговал, но он опытный и чуткий аукционист. Мне очень нравятся подобные истории.
А как вы на него вышли?
Есть в Artprice международная система оповещения, с помощью которой можно следить за тем, что тебя интересует. Вот таким образом это покупалось за границей.
Тут интересный процесс. Сначала это наше искусство бурно вывозилось, а теперь возвращается обратно. И я в этом процессе активный участник. Сейчас пошла вторая волна вывоза – крымские события и всё прочее: люди вывозят коллекции, они попадают там на аукционы и снова возвращаются обратно. Этот поток из-за границы сюда, он постоянно есть.
Дубосарский, Виноградов. Уорхол в Москве. 2000
Много ли шишек набили на этом поприще, много ли ошибок случилось?
Ошибки особенно видны, когда сам начинаешь торговать. Дело в том, что моя система ценностей не всегда совпадает с тем, что на самом деле происходит на рынке. Серьёзных ошибок я наделал, покупая в 2008 году, когда казалось, что рост рынка будет бесконечным. Я не жалел денег тогда.
Но нельзя сказать, что я сильно ошибался в выборе – поставил на автора, а он оказался ничтожным. Это были единичные случаи, и когда я начал торговать на нашем аукционе, то почти всё ушло.
Коллекция очистилась?
Да, именно, очистилась от балласта.
Кого вы имеете в виду под балластом, не назовёте?
Нет-нет, зачем кого-то обижать.
Потом это такой сложный многомерный процесс. Сегодня интересно одно, завтра неожиданно другое. Вот даже Эрик Булатов, один из величайших художников, важнейших.
То, что он сделал в области соц-арта, постепенно теряет своё значение, а его работа с пространством становится всем только интереснее. Какие-то конъюнктурные вещи, политизированные – вокруг и так слишком много политики – уходят. Но, может быть, потом в новом контексте, как историческое свидетельство, например, это снова станет интересным. А вот вся эта нонконформистская критика власти и т.д. на рынке сейчас воспринимается с меньшим интересом. Сегодня с этим лучше справляются молодые художники.
Несмотря на бурную выставочно-аукционную деятельность, Art4 по-прежнему именуется музеем. А музей ли вы юридически?
Нет, мы самозванцы.
Мы музей по сути – помещение есть, коллекция есть, но юридически мы как музей не оформлены и в российский музейный фонд не входим. Это моя частная коллекция, представленная в моём частном пространстве. Я с тревогой наблюдаю за тем, что происходит с другими нашими частными музеями. Когда мы открывались 12 лет назад, я даже исследовал российскую историю в этом плане. И выяснилось, что во времена Третьякова, прежде всего в Петербурге, было создано больше двадцати частных музеев, и у многих из них один и тот же путь – всё уходило с молотка в уплату за долги, а сам музейщик нередко оказывался в долговой яме. Это очень связанные процессы – когда бизнесмен начинает заниматься искусством, он перестаёт быть бизнесменом, теряет доходы, и его ожидает крах. То, что сейчас происходит с Ананьевым, точно ложится в эту парадигму. Та же проблема и у других. Я отказался от бизнеса, потому что переключился на искусство. Это психологически трудно совместимые вещи.
Получается, я рискую остаться последним частным музеем тут у нас.
Тимур Новиков. Пингвины. 1989
Да, красиво всё закольцовывается – первый частный музей, последний частный музей.
Впрочем, не всё так печально. Есть «Гараж», ещё кое-кто и кто-нибудь, возможно, подтянется. Так что ещё посоревнуемся.
Вы не бизнесмен уже года три, и кто же вы теперь?
Да, я продал свою долю акций партнёрам по бизнесу, и теперь я музейщик, профессиональный коллекционер. Я зарабатываю этим и полностью занят жизнью музея и аукциона.
Для юридических действий у меня есть статус индивидуального предпринимателя (ИП).
У нас внутри достаточно удобное налоговое законодательство для ИП, самозанятых. И для торговли искусством внутри у нас неплохое законодательство. Есть много плюсов. Вот, например, если владеешь работой больше трёх лет, то можешь продавать её без налогов за любую цену.
Международное сотрудничество сложнее. На ввоз есть хорошие инструменты – можно ввозить как культурную ценность без налога и НДС, например, а вот для вывоза нужно справки брать, оценивать работу, платить деньги. Фактически это преграждает экспорт интеллектуальной собственности из России, и Россия в результате ничего миру не даёт и не вписывается в общемировую программу. Художников и работы надо свободно отпускать.
Сложности с ввозом и вывозом – это очень плохо для международных выставок и ярмарок. И к нам зарубежные галереи едут с трудом и нам тоже тяжело всякий раз сталкиваться с этой процедурой.
Дмитрий Краснопевцев. Пень. 1960
Хорошо ли вы себя чувствуете в новом статусе? Появились ли новые вызовы?
Прекрасно себя чувствую, я стал свободнее. Вот сегодня приехал с дачи специально поговорить. Ещё у меня дегустация вина сегодня. Но если серьёзно, то, несомненно, появились новые вызовы. Это дело очень сложное, предельно сложное. Сложно сделать хорошо что-то новое. Сложно хорошо придумать новое. Это забирает все ресурсы.
Не жалеете?
Жалею. И нет. Во всём есть свои плюсы и минусы.
Как сегодня сквозь призму времени вы видите начало своей деятельности на музейном поприще? Весь этот эпатаж, нескончаемое веселье, бурные вернисажи, заигрывание с публикой, которой позволялось почти всё в музейных залах.
Это было хорошо – необычно и интересно. Такое альтер эго моё. Быть может, на самом деле я и не такой, но это было мне нужно. Это делалось для веселья. Моего, в первую очередь. Наедине с собой шутить и веселиться довольно странная затея, а тут в хорошей компании можно провести конкурс на памятник Ельцину, например, чтобы попытаться установить его на площади Дзержинского вместо свергнутого Железного Феликса.
Теперь по-другому. Всё посолиднело, постарело, наверное, стало больше работой, чем развлечением. Мы теперь должны зарабатывать в поте лица, чтобы жить. Беспечности значительно меньше. Музей теперь существует за счёт торговли.
Когда вы объявили, что музей должен торговать искусством, в какой-то момент показалось, что вы распродаёте всё с концами. А есть ли в вашем собрании НЗ, неприкосновенный запас, который никогда не пойдёт с молотка?
Из всего проданного невосполним только «Русский XX век» Булатова. Эта работа уникальна, и я жалею, что расстался с ней. Таких редкостей сегодня у меня всего штук пять-десять: парочка Булатовых, Васильев, «Пингвины» Новикова. Всё остальное из ушедшего и даже из оставшегося заменимо. Нелегко, но так или иначе восполнимо. Можно продать и попытаться найти что-то ещё лучше. В этом есть свой азарт, и это работает на повышение уровня коллекции.
Анатолий Зверев. Пейзаж. 1962
И даже ваши любимые нонконформисты?
Это прекрасные художники, но всё-таки большей частью это локальный продукт. Пожалуй, сейчас шанс выйти на новый уровень есть только у Вейсберга. Но это сложно, нужно делать серию больших музейных выставок, включать все возможные механизмы рыночной раскрутки.
Что касается Зверева, то как-то у меня в музее был главный куратор корпоративной художественной коллекции швейцарского банка UBS. Он посмотрел всё, включая запасники, и сказал, что вот если бы ему нужно было выбрать работу из моего собрания, он взял бы ранний пейзаж Зверева, который тогда висел у меня не на самом видном месте в кабинете. Он уверял, что эта работа удивительно совпадает с контекстом того времени, когда была создана, а это ранние 1960-е. Зверевым он был готов дополнить компанию Поллока и прочих. Но я признаю, что это локальная история, и как ни крути, со Зверевым на мировом рынке вряд ли что-нибудь может приключиться.
То есть ранний ташизм, например, обойдётся без него?
Я полагаю, да. То, что произошло со Зверевым, это совсем наше, наша история, милые сердцу и душе вещи. Мифологизации Зверева много способствовал Костаки. И всегда здесь у нас будет вокруг Зверева какое-то кипение, будет рынок. Поэтому я спокойно и с удовольствием этим занимаюсь. У меня, кстати, есть Зверев из собрания Костаки – ранний портрет матери, там на обороте есть подпись Костаки.
Но главный мой локальный гений – это, конечно, Владимир Яковлев. С него я начал – портрет мальчика, моя первая покупка на поприще современного искусства, открывает нынешнюю экспозицию – и, думаю, с ним не расстанусь, хотя спокойно готов к ротации его работ в коллекции. И ему вряд ли достанется мировой славы.
Как раз в этом смысле сильны Кабаков или Булатов – они сумели выйти за пределы.
Владимир Яковлев. Портрет с крестом. 1969
Может быть, они просто вовремя физически оказались на Западе?
Нет, они по масштабу другие. Особенно Кабаков – это гигантский, вселенский масштаб.
Когда появилась возможность, на Запад отправились многие, но получилось у единиц, и дело не только в грамотной целенаправленной работе по завоеванию рынка. Хотя она, конечно, необходима.
Есть ли у вас некие миссионерские амбиции? Хотите ли просвещать? Хотите ли поддерживать развитие нашего национального искусства?
Просвещать нет, не очень хочу. Но я иногда с удовольствием читаю лекции студентам – не юным, а взрослым людям, которые арт-менеджменту учатся, будущим галеристам, дилерам. Мне это нравится, это не часто, не обязаловка, а для нашего обоюдного удовольствия.
Что касается поддержки художников, то мы работаем с этим, делаем выставки, покупаем работы. Не ради денежного успеха, а с надеждой, что наше участие поможет состояться достойному художнику.
Каким же должен быть молодой художник, чтобы попасть в вашу коллекцию?
В работах должно быть ощущение современности, времени. Молодой художник должен быть на волне. Он должен быть модным.
Что значит модное в подобном контексте?
Должны быть некие визуальные маркеры. Я смотрю на работу и вижу, что это свежо. Это такое сложное интегральное ощущение, которое завязано на весь мой вкус и весь мой багаж знаний. Имеет значение всё, что я вижу вокруг, на выставках – вот я только вернулся с Венецианской биеннале, – на аукционах вроде Phillips NEW NOW, где аукционный дом представляет новые имена.
То есть вы выбираете наших молодых, ориентируясь на международный контекст?
Да, но дело не в том, что я ищу чего-то похожего. Речь идёт о настрое, волне, ощущении современной жизни, сегодняшнего нерва. Я считаю, что у нас появляются сегодня такие художники. Александр Цикаришвили и Леонид Цхе из группы Север-7, их работы включены в эту юбилейную экспозицию, Денис Патракеев, мы делали его выставку здесь, Евгений Антуфьев. Недавно Женя сделал блестящую серию выставок «Когда искусство становится частью ландшафта», одна из них стала оммажем важному для меня художнику Дмитрию Краснопевцеву. В ней участвовали работы Краснопевцева из музейной коллекции. Самый молодой наш автор – бывший стритартист из Майкопа Вова Перкин, наконец, Данила Поляков, пожалуй, самый главный наш молодой художник сегодня.
Он приносит доход?
Он продаётся. Это небольшие совсем деньги, но, по крайней мере, он на эти деньги живёт. Говорить, что это мне что-то приносит, пока рано. И тем не менее это не благотворительность. Это поддержка интересного мне художника и персонажа со своей системой ценностей. То же самое можно сказать про Аню Жёлудь, очень мощного художника, оказавшегося в трудной жизненной ситуации.
Не боитесь поставить не на того?
Уже не очень боюсь, ничего страшного в этом нет. Я уже могу себе это позволить.
Александр Цикаришвили. Коллекционер. 2018
Тогда самое время поговорить об идеальном. Что такое идеал применительно к коллекции современного искусства? Почему свою коллекцию и юбилейную выставку вы называете идеальной?
Идеальное произведение должно обладать набором определённых качеств. Знаете, некоторые работы коллекционера греют. Вот, допустим, Александр Харитонов, малоизвестный шестидесятник, мало работ, работы небольшие, но они так сделаны, они как жемчужины в коллекции, как драгоценности. Вот ощущение редкости, драгоценности делает Харитонова идеальным. В этом смысле таков же Вейсберг, таков же Краснопевцев. Вот это идеальные художники, создающие идеальные работы. А коллекция, составленная из идеальных работ, становится идеальной (улыбается).
Я допускаю, что эта идеальность не так очевидна другим, но ощущения коллекционера в данном случае важнее. Идеальная вещь занимает своё место и идеально существует рядом с другими – это и есть идеальная коллекция. Это моё внутреннее ощущение нынешняя выставка и предъявляет.
Конечно, можно ещё поработать с композицией, довести до блеска экспозиционно – всё сделано очень быстро, за два дня, – но это уже не моя задача.
Главное я показал.
