Бйорн Гельдхоф: «Вы больше не можете говорить о постсоветском искусстве»
Разговор в Риге со стратегическим лидером двух важных арт-институций, расположенных в Киеве и Баку
10/01/2018
Бйорн Гельдхоф – высокий представительный бородатый мужчина с лицом викинга или пастора на Диком Западе, способного, если надо, «взять ответственность на себя». И он действительно несёт ответственность, причём двойную – в настоящее время он совмещает посты арт-директора наиболее известной в Украине частной арт-институции PinchukArtCentre и художественного и стратегического директора азербайджанского центра современного искусства YARAT.
Если YARAT только завоёвывает себе международное имя и выстраивает отношения с художниками и публикой, то PinchukArtCentre – это место в самом центре Киева, где жизнь кипит постоянно. Вход на экспозиции, проходящие там, был и остаётся свободным. Перед зданием обычно можно увидеть несколько десятков человек, выстроившихся в цепочку очереди, но она движется довольно быстро, и ожидание обычно длится не больше 15 минут.
Очередь на входе в PinchukArtCentre в Бессарабском квартале Киева в 2010 году. Фото: PinchukArtCentre
Разместившийся в отреставрированном по проекту французского архитектора Филиппа Киамбаретта здании PinchukArtCentre существует с 2006 года, и уже в 2010-м в нём начал работать Бйорн Гельдхоф. За это время как куратор он реализовал несколько выпусков Future Generation Art Prize в Киеве и в Венеции, стал куратором национального павильона Украины на 56-й Венецианской биеннале в 2015 году, а также провёл персональные выставки Дамиана Ортеги, Олафура Элиассона, Джеффа Уолла, Аниша Капура, Тони Оурслера и братьев Чепменов.
Только что в PinchukArtCentre завершился его крупный проект – экспозиция Fragile State, среди участников которой такие имена, как Марина Абрамович, Ай Вэйвэй, Дуглас Гордон, Карлос Мотто, Оскар Мурильо, Сантьяго Сьерра, Бартелеми Тогу, Ян Фабр, Урс Фишер и Дэмьен Хёрст. Значение самого словосочетания Fragile State здесь раскрывалось на нескольких уровнях – это и ответ на политическую риторику, и «рефлексия о хрупком состоянии мирового порядка», и тема «уязвимости тела и разума» (цитируется по пресс-релизу выставки).
PinchukArtCentre, созданный и продолжающий существовать на деньги, которые вкладывает в него Виктор Пинчук, один из десяти самых богатых людей в Украине (его состояние в 2017 году Forbes оценивал в 1,13 миллиарда долларов), после Майдана пережил существенные трансформации в видении своей миссии.
О проектах и тех задачах, которые он видит для себя в Баку, о стратегиях, которые позволяют ему справляться с двойной ответственностью, мы поговорили с Бйорном в Риге, куда Гельдхоф приезжал в конце прошлого года, чтобы принять участие в работе жюри Baltic Young Artsit Award. Мы сидели в кафе гостиницы, вооружившись чашками с эспрессо, и я, в чьём детстве имя шведского теннисиста Бйорна Борга значило многое, не мог удержаться от вопроса, откуда такое же имя возникло в жизни моего собеседника.
Бйорн Гельдхоф в 2015 году у Украинского павильона на Венецианской биеннале. Фото: PinchukArtCentre
Вы – из Бельгии, не так ли?
Да.
Но у вас скандинавское имя. Вы из смешанной семьи?
Нет, я из очень-очень бельгийской семьи. Разве что бабушка по материнской линии была француженкой. Но имя, да, скандинавское. По какой-то случайности. Единственная моя настоящая связь со Скандинавией – это моя жена, она датчанка.
Как куратор вы начали работать с бельгийским искусством, в том числе вы сотрудничали с художником Яном Фабром, о котором мы не раз писали…
Первый кураторский проект я сделал, ещё когда был студентом, вместе с художниками, которые тоже ещё учились тогда, он назывался «Итака». Потом я сотрудничал с разного рода небольшими институциями и организациями. И в какой-то момент Ян Фабр связался со мной и предложил работать над журналом, который он издавал – «Janus». И который обращался к самым разным сферам интеллектуальной активности – к философии, архитектуре, танцу и т.д. И позднее уже я стал вести его компанию и делать выставки для него.
И вы также курировали его выставку в Венеции…
Даже две. Вторая, From the feet to the brain, прошла в 2009-м. Эта экспозиция была подготовлена ещё в 2008-м для Kunsthaus Bregenz, и, кстати, именно директор этой институции Экхард Шнайдер пригласил меня в Украину. Новая глава в моей жизни началась…
Каким было ваше представление об Украине, когда вы туда отправились? Чего вы ждали?
Я знал не так уж много об этой стране. Когда меня пригласили, мне было 28, а когда я туда приехал, мне уже было 29. Был довольно долгий период дискуссий и усилий по пониманию контекста. И когда я прибыл туда, PinchukArtCentre уже существовал, первой выставкой там стала экспозиция Дэмьена Хёрста. Потрясающие работы, отличная организация выставки, но самое поразительное – это была публика. Потому что люди выстаивали немалые очереди, чтобы посмотреть выставку. И особенно много было совсем молодых людей. И я понял, что контекст здесь другой, что искусство здесь играет другую роль в обществе. По-другому взаимодействует с обществом…
Урс Фишер. Без названия, 2011. Парафиновая смесь, пигмент, сталь, фитиль. Из экспозиции Fragile State. Фото: PinchukArtCentre 
Но что это за модель? В чём разница?
У нас бывает около 1400–1800 человек каждый день. И около 80% из них – моложе тридцати. То есть молодое поколение массово приходит к нам смотреть современное искусство. Это редкость, если сравнивать с какими-то европейскими арт-музеями. К тому же здесь и вовлечённость другая – она ведь выражается не только в том, что они приходят в музей, но и в том, как они ведут себя и что делают в этом пространстве. Разница в том, что люди в Украине хотят говорить, хотят дискутировать. Это было тогда, и я очень рад, что это не изменилось и теперь. Я убеждён в том, что арт-институция должна «говорить» с тобой, это не просто место, которое тебе что-то показывает, а ты смотришь. Украина была отличным место доказать это на практике, потому что люди здесь хотят высказываться, хотят вести разговор. Что делает для нас более достижимой задачу вовлечения институции в разговор с каждым отдельным посетителем. И это определяет и наши отношения с аудиторией.
Характер этой дискуссии тоже менялся со временем. На первом Future Generation Prize в 2010-м были две работы Wilfredo Prieto. Одна – Politically Correct, которая представляла собой арбуз, обрезанный в форме прямоугольника. А вторая называлась Holy Water, и это была просто лужица святой воды. Эта «лужица» очень смущала нашу аудиторию, потому что это было концептуальное произведение искусства. Посетители не «въезжали» в него. В то время работы с очень ясным визуальным нарративом были для публики гораздо яснее и востребованнее. Но если вы посмотрите на ситуацию теперь, через восемь лет, то запрос нашей аудитории сводится к тому, чтобы мы показывали больше такого рода «лужиц», а не визуально прямолинейных работ. Которые эта публика тоже в принципе готова воспринимать, не в этом дело. Но интерес сместился в сторону более трудных для немедленного «прочтения» и неоднозначных работ. И это не только потому, что мы продолжали всё это время что-то показывать нашей публике, но и потому, что мы продолжали разговаривать с ней.
В каждом выставочном пространстве у нас работают медиаторы – это молодые ребята, студенты, получающие образование в сфере современного искусства и культуры. Вы входите, и они говорят: «Здравствуйте! Моё имя – такое-то. Может быть, вы хотели бы поговорить об этой работе?»
И что интересно – если в зале есть один или два медиатора, немедленно возникают маленькие группы. Группы людей, которые не смущаются вести диалог и хотят более глубокого контакта с экспозицией. Конечно, кто-то может сказать: «Нет, спасибо. Я просто хочу посмотреть всё сам или сама». Но наша задача предложить дискуссию, базирующуюся на знании о предмете разговора и в то же время не навязывающую какую-то интерпретацию. Наша публика свободна выражать мнение – что и как они видят в этой отдельной работе или выставке в целом. Просто эти факты могут помочь им сформулировать своё мнение.
Вилфредо Прието. Святая вода. 2009. Фото: Artsy.net
Когда вы прибыли в Украину, это была одна страна, а теперь – уже совсем другая. Как это повлияло на деятельность PinchukArtCentre?
Когда Виктор Пинчук открыл этот центр, его целью была поддержка гражданского общества. Вот почему он это сделал. Потому что, говоря его словами, «искусство – это одна из наиболее революционных сил в мире». И представляя его в Украине, он мог таким образом повлиять на формирование гражданского общества. До 2014 года мы и видели в этом свою цель. И вдруг в 2014-м это гражданское общество предстало во плоти. «Революция достоинства», активистами которой были именно молодые люди, вышла на улицы. Протесты шли буквально в паре сотен метров от нашего здания, и потом их участники приходили к нам и смотрели нашу экспозицию – кстати, очень политичную в тот момент и касающуюся в том числе темы полицейского насилия. Выглядело так, что они чувствуют себя у нас как дома.
Но когда погибли люди, сменилась власть и всё изменилось, мы задали себе вопрос – в чём наша роль теперь? Гражданское общество уже здесь. Что делать нам? И тогда мы решили поменять акцент: из арт-институции, которая была сфокусирована на привозе в Киев топ-фигур мирового искусства и их новых произведений параллельно с поддержкой новых поколений художников, мы превратились в арт-институцию, которая сконцентрирована на политически и социально значимых выставках, что ведёт скорее к групповым экспозициям, чем к сольным проектам. Мы по-прежнему показываем художников мирового уровня, но на выставках, которые сфокусированы на темах или вопросах, действительно значимых для Украины… И я как куратор надеюсь – и для остального мира. Конечно, при этом мы поддерживаем новое поколение художников, как мы делали это и раньше. Кроме того, после революции появилось ещё и третье направление нашей деятельности – исследование прошлого современного украинского искусства. Какая-то активность в этой сфере была, но в неакадемическом ключе, до недавнего времени существовало много разного рода артефактов и свидетельств, распределённых среди разных индивидуумов. Была необходимость свести эти вещи вмести, дигитализировать их и сделать открытыми для публики. И при этом попытаться критически отделить мифологию от фактов.
Мифология, конечно, очень важна, и особенно для поколения 1990-х. Но было важно сравнить её с фактами и проанализировать. Поэтому в рамках нашей Исследовательской платформы мы формируем архив, мы инвестируем в критическое осмысление этого опыта, представляющего период начиная с 1980-х годов и до наших дней. Конечно, мы должны будем затронуть и более глубинный слой – скажем, если рассуждать о развитии современной украинской фотографии, надо поднимать её историю с конца 1960-х годов.
Эта работа сейчас ведётся очень активно, и в её результате должен возникнуть онлайн-проект на украинском и английском языках, который будет доступен абсолютно всем интересующимся. Такой подход важен, чтобы понять, откуда это всё, как это развивалось. Каким образом некоторые украинские художники, которые уже почти забыты на сегодняшний день, послужили своего рода инструментом для развития следующих поколений. Некоторые из них были невероятно важны в своё время, но потеряли свою значимость к сегодняшнему дню. Как мы можем вернуть их в сферу внимания, сделать переоценку их вклада? Всё это и есть наши новые задачи. Это и своего рода исследование украинской идентичности, исследование недавней украинской истории. Работа ведётся с академическим подходом и при полной свободе исследователей. Это значит, что не может быть такой ситуации, скажем, что мы не должны говорить о Советском Союзе, что мы должны обходить это стороной. Нам надо говорить об этом периоде, даже если теперь это сложно. Потому что если мы так не сделаем, этот слой будет потерян. Мы должны, например, исследовать, скажем, какие отношения связывали одесских концептуалистов с московскими концептуалистами…
Это очень важный для нас проект, над которым трудятся 12 исследователей, и мы специально выбирали их из молодого поколения, чтобы они сами не были частью существующего орального нарратива, чтобы они могли воспринимать его с критической дистанции. И каждый год мы проводим две выставки, которые связаны с этой работой и попыткой осмысления не столь давнего прошлого.
Биотехносфера, модель (масштаб 1:3), модель создана в 2017 году специально для выставки Ислледовательской платформы «Фёдор Тетянич. Канон Фрипулья». Фото: PinchukArtCentre
Вы сами связаны, конечно, не только с прошлым украинского искусства, но и с его настоящим. Вы, скажем, курировали украинский павильон на Венецианской биеннале в 2015 году. Конечно, это, наверное, тема для долгого разговора, но для тех наших читателей, которые не совсем в курсе того, что происходит в украинском современном искусстве, могли бы вы наметить какие-то основные линии его развития?
Это очень трудная задача, но если попробовать рисовать грубыми линиями, без необходимой глубины и нюансов… C одной стороны, есть поколение, которое появилось на сцене в 1990-е, которое экспериментировало, которое через свои работы отражало общество, что временами было невозможно – по моральным или материалистическим причинам. И они заложили платформу для появления около 2002 года следующего поколения, которое мыслило очень критически и которое стремилось визуализировать своё критическое отношение к обществу. Во время Оранжевой революции 2004 года некоторые из них даже стали политическими агитаторами и активистами. Если вы смотрите на их работы, то зачастую это концентрированные формы протеста, креативного, смешного, выходящего «за рамки», но всё же не обретающего форму специфического художественного языка. Однако это поколение между 2002 и 2012 годами развивалось и постепенно отходило от прямого активизма в сторону политически релевантного искусства, чей визуальный язык воспринимается и на международной сцене. Часть из них стали серьёзными участниками этой глобальной сцены. Они выставляются в известных галереях, много путешествуют, они успешно строят отношения с миром «вовне». Это, скажем, Никита Кадан, Жанна Кадырова, Евгения Белорусец, Николай Ридный, «Открытая Группа». И если бы вы заглянули в павильон Украины в Венеции в 2015 году, который я курировал…
Работа Артёма Волокитина «Зрелище-1» (2015, масло, холст) в экспозиции Украинского павильона на Венецианской биеннале 2015 года. Фото: PinchukArtCentre
То там и были эти имена…
Да. И вот прямо теперь появляется и совсем новое поколение. Я заметил это на последней экспозиции PinchukArtCentre Prize. Впрочем, чем именно они отличаются, мне пока трудно сформулировать. Я больше не курирую выставки молодых художников и не нахожусь с ними в прямом контакте. Но приходит точно что-то новое. Социальная активность для этих авторов всё ещё важна…
Но на другом уровне?
Скорее, у неё другой источник. Предыдущее поколение вышло из активизма, который переводился на язык визуального искусства. Но у этих молодых авторов нет того же уровня разочарования или агрессии, который был у их предшественников, у них другой набор целей и определённо другой язык. Всё это происходит прямо сейчас, и я думаю, что следующий год многое прояснит в сути этого нового поколения художников.
В центре современного искусства YARAT в Баку до 18 февраля проходит выставка Crumbling down, up and up we clim («Разрушаясь, стремимся ввысь»). Фото: YARAT
В вашем случае интересно и то, что, не теряя связи с украинским бэкграундом, вы применили свои кураторские навыки и в ещё одной постсоветской стране – в Азербайджане.
Это была невероятная возможность, и она появилась, как раз когда нам надо было переосмыслить задачи PinchukArtCentre. И иногда просто необходимо выйти из контекста и взглянуть на него со стороны, свежим взглядом. Как раз в это время произошла встреча с основательницей центра современного искусства YARAT Аидой Махмудовой, она – очень хороший художник, мы встретились в её студии и в первый раз просто поговорили о её работах… YARAT – институция, которая вышла из самой художественной среды, у Аиды было своё видение этого проекта и ресурсы, чтобы его воплотить. И это история, важная для всей Центральной Азии и Кавказа, для всего этого региона. Было очень интересно отправиться туда и попытаться помочь со строительством той структуры, которая поможет расти и развиваться на местной художественной сцене.
Тут, конечно, я попал в иную ситуацию. Когда я начинал свою работу в Украине, там была своя живая и деятельная арт-сцена, со своими проблемами, конечно, но она была. В Азербайджане было несколько художников на очень хорошем уровне, но помимо них мало что происходило. Задача была совсем другой – надо было создать ситуацию, в которой люди чувствовали бы себя комфортно, продолжая свои художественные практики, в которой они ощущали бы потенциал для эксперимента и где бы у них не только было пространство, в котором они могут что-то делать, но и своего рода дискурс вокруг них и их деятельности. Теперь сама структура, костяк для этого уже существует. И это приносит свои первые ощутимые плоды. Но, конечно, нужно ещё три-пять лет, чтобы действительно ощутить результат.
И в смысле интереса аудитории тоже… YARAT изначально реализовывал программу pop-up-выставок, на каждую из которых несложно было собрать тысячу человек, но это была своего рода номадическая практика. Современная арт-институция нуждается в другом уровне взаимодействия с аудиторией.
Сейчас YARAT посещает примерно 6000 человек в месяц. Это не какие-то грандиозные цифры, но это результат всего двухлетней практики в обществе, в котором не так уж распространена визуальная культура. Ведь это мусульманское общество, где культура более привязана к слову, музыке, где развиты ремёсла, художественное мастерство, но современная визуальная культура, идея thinking object не существует в массовом сознании. Поэтому параллельно мы растим свою аудиторию, работаем над этим, и это очень увлекательный процесс.
Работу австрийского художника Микаэла Хиршбихлера Theater of combustion до 12 января можно посмотреть на выставке резидентов YARAT под названием Double Standard 
У вас есть большой украинский опыт, теперь вы много знаете и о ситуации в Азербайджане. Обе эти страны из тех, которые принято называть постсоветскими. Как вы думаете, а можно ли сейчас ещё говорить о каком-то «постсоветском искусстве» как актуальном, объединяющем художников разных стран явлении?
Это хороший вопрос, и мой ответ на него очень прост: вы больше не можете говорить о постсоветском искусстве. Этим термином можно оперировать, когда вы говорите о поколении, которое реализовало себя перед развалом Советского Союза или сразу после перестройки. Но теперь это невозможно, ведь это бы отрицало сам тот факт, что СССР не существует уже 27 лет, что за это время эти страны развивались и формировали свои идентичности. Что в них происходила внутренняя борьба, которая, возможно, была вызвана сходным советским наследием, но которая разрешалась по-разному в разных странах. Политические модели тоже очень разные во всех этих государствах. Даже если они формально сходные, интенсивность какой-то модели в отдельной стране может разительно отличаться от другой. Так что – да – термин «постсоветское» больше не работает по отношению к современной художественной ситуации.
Сантьяго Сьерра. Ветераны войны в углу. 2017. Из экспозиции Fragile State. Фото: PinchukArtCentre 
Ваш последний проект, реализованный в PinchukArtCentre, – это большая международная выставка Fragile State («Хрупкое состояние / хрупкое государство»). Почему он был важен для вас?
В Украине очень непросто работать с этой темой, потому что она смыкается с политической фразеологией, которую используют в России. Мы переосмысляем это понятие, вкладываем в него новые смыслы. И это важно не только в локальном масштабе, именно поэтому, скажем, посетители из США так эмоционально воспринимают экспозицию и говорят, что было бы замечательно перевезти её туда.
Ай Вэйвэй. Роняя урну династии Хань. 2016. Элементы LEGO. Предоставлено студией Ай Вэйвэя
Как вы сами трактуете эту фразу?
Это не лично моя трактовка, это достаточно объективное понимание. Это ведь и политический термин, и психологический – вы можете быть в fragile state of mind. И выставка, её вектор как раз движется между политическим наполнением термина и персональным, психологическим. Есть ещё и исторический аспект – наше знание о государствах, в которых сложилось так, что культура оказалась в хрупком состоянии.
Поэтому выставка начинается с рефлексии о культуре, цивилизации и истории, воплощённой в LEGO-версии работы Ай Вэйвэя «Роняя урну династии Хань» (2016). Это недавнее переосмысление более ранних изображений 1995 года, на которых Ай Вэйвэй фотографирует сам себя – как он роняет и разбивает 2000-летнюю церемониальную урну династии Хань. Это очень прямое выражение того, как хрупка империя, правившая тысячелетиями. Как хрупка историческая идея государства.
Двигаясь между этими векторами, выставка позволяет пережить политический смысл на очень персональном уровне, в то же время позволяя перевести личные переживания в плоскость того, что может происходить с целой страной. Вот это и было нашей изначальной идеей.
Бйорн Гельдхоф в Риге. Конец 2017-го. Фото: Кристине Мадьяре
