Очень хороший художник
Интервью с латвийским художником Марисом Бишофсом, чьи рисунки можно до 18 августа посмотреть на выставке «Крупный план» в рамках Цесисского фестиваля искусств
31/07/2019
Марис Бишофс – латвийский художник, чья творческая карьера долгие годы складывалась за пределами Латвии: сначала в Москве, с 1972 года в Тель-Авиве и с 1984-го по 2003-й – в Нью-Йорке. Его иллюстрации постоянно публиковались в ключевых пресс-изданиях в США. Работы художника нью-йоркского периода – рисунки для The New Yorker и The New York Times – этим летом можно посмотреть на обширной групповой выставке «Крупный план» в помещениях будущего Центра современного искусства в Цесисе. Кураторы экспозиции – Дайга Рудзате и Жанете Скаруле – пытаются ответить на вопрос, как «не теряя своей сути и специфики, стать космополитом», и представляют в своём проекте широкий круг авторов из Латвии, сумевших реализовать себя во время их эмиграции в США. Один из таких художников – Марис Бишофс, который в этом году отмечает свой 80-летний юбилей. Мы тоже присоединяемся к общему хору поздравлений!
А наш разговор с Марисом Бишофсом происходил в солнечный денёк на террасе уютного домика на Тейке (в одном из наиболее тихих и зелёных рижских районов). От общих вопросов мы стремились поскорее перейти к тем конкретным деталям, обстоятельствам и историям его американского периода, которые ему особенно запомнились или могут показаться важными тем профессионалам, что, как и Марис в своё время, стоят сейчас перед критическим выбором своей судьбы.
Марис Бишофс и куратор Жанете Скаруле во время подготовки экспозиции «Крупный план». Фото: Германс Эрмичс
Как началось ваше сотрудничество с крупнейшими изданиями американской прессы?
Я уехал в Америку, и сначала мне там приходилось очень трудно. Денег не было… Я всегда был уверен, что я очень хороший художник, а вот поди докажи им всем! Это занимает время. Точно так же было и когда я потом вернулся в Латвию. Тоже ведь думал, что я очень хороший художник, но пока люди свыкнутся с этой моей мыслью… В Америке поначалу очень помогало, что обо мне немного позаботился один из крупнейших менеджеров Washington Post Боб Кайзер. Он познакомился со мной в Израиле. Бобу нравились мои рисунки, и он попросил меня отправить ему копии. И вдруг по почте пришли вырезки Washington Post – с моими работами! Ясное дело, что моё эго сразу же подпрыгнуло до небес. Он помог мне, не так чтобы очень-очень, но ввёл в некоторые места. Скажем так, он знал кое-каких людей. Но мне, конечно, надо было идти и самому показывать свои работы, это же Америка. Он не мог, как русский босс, просто позвонить кому-то и договориться. Сначала было сложно, ещё и потому, что я недостаточно знал язык. На уличном уровне я разговаривал без проблем, но вот Wall Street Journal даёт мне проиллюстрировать одну статью по экономике… а я вообще ничего в ней не понимаю, сижу со словарём, а им же надо всё быстро! Я сделал тогда те рисунки, их напечатали, но эти работы мне самому не по нутру – об экономике, цифрах, номерах. В этом я ничего не понимал. Но сначала надо было брать всё, это потом уже стало полегче.
Иллюстрация Мариса Бишофса на обложке журнала Times в 1991 году
Когда у вас появилась идея отправиться в Америку? Уже тогда, когда вы эмигрировали из СССР в Израиль?
Нет, мы (с семьёй – ред.) сначала уехали из Москвы, чтобы оттуда свалить. Я помню, как мне понравилось в Израиле! Гулял вечером по Тель-Авиву – люди с расслабленными выражениями лиц, улыбаются, разговаривают. Это было что-то совсем другое по сравнению с Москвой, где ходят с мрачными физиономиями до сих пор. Да и здесь тоже.
Я спросил об этом, потому что тогда многие использовали возможность эмигрировать в Израиль, уже заранее зная, что там не останутся и отправятся дальше.
Нет, у нас не было такой идеи. Когда мы начали жить в Израиле, там у меня всё очень быстро покатило. У меня прошли выставки в обоих главных музеях в Тель-Авиве и государственном музее в Иерусалиме, в галереях, вышло три книги, мне там больше уже нечего было делать. Слава им, что они поняли: в моих работах что-то есть! С рисованием шуточек всё не так уж просто… Я когда-то рисовал для «Дадзиса» (юмористический журнал в Советской Латвии – ред.). То, что я там рисовал, это вообще ни на что не годится! Стыдно смотреть. Но это было начало. А ещё до того, когда я ещё не рисовал карикатуры, я как-то купил в антиквариате немецкие юмористические журналы Lustige Blätter – «Весёлые страницы». Представьте, мальчик, который покупает эти журналы… а ведь и денег особо-то не было. Их может купить только тот, у кого есть к этому особый интерес. Кто же ещё? У меня в жизни постоянно бывали такие совпадения… Эта книга была как рука Божия, на которую я нарвался, но и потом со мной такое происходило. Я встречал людей, которые мне помогали. Но моя жизнь не была легкой – частенько приходилось совсем не просто! Бывало так, что ничего не движется, всё как будто заблокировано. И ничего нельзя сделать. Ты вертишься, что-то делаешь, придумываешь всякие ходы, но ничего не получается. А вот когда у меня шло, то шло как по маслу. Тогда всем всё нужно.
Марис Бишофс. Рисунок нью-йоркского периода. Из собрания Латвийского Государственного архива
В вашей биографии между Израилем и США был ещё Париж. Откуда взялась уверенность в том, что вы сможете работать в Америке, выживать там?
Во Франции было очень непросто, но уверенность придавало то, что мои работы уже были напечатаны в Washington Post. Была надежда. И очень большое эго. Я никогда не сомневаюсь. Часто что-то не получается, но всегда есть уверенность. И даже тогда, когда я ещё ничего не умел. Я развивался со временем. Теперь я художник, потому что не могу жить без рисования. Я сижу вечером и играю с карандашом. Это уже не работа, а я без этого не могу. Когда-то во времена Академии художеств бывало так, что мы с Василевским и Пудансом просто сидели в «Казе» (кафе с культовым статусом среди рижской художественной богемы – ред.) или в каком-нибудь другом кафе. Никто этого не знает, но настоящими «казистами» были наши преподаватели – Свемпс и Убанс. А когда мы начали туда ходить, они же не могли сидеть там вместе со своими же студентами. И они нашли другое место. Выходит, мы выжили их оттуда! Господа в возрасте пьют кофе – они же были джентльменами мирных времён, загнанными в советскую клетку, чем им было ещё заниматься? Но сидеть вместе со студентами – это не класс.
Марис Бишофс в своей мастерской в Тель-Авиве в 1977 году. Фото из Латвийского Государственного архива
Я читал мемуары Хелены Целмини, которая тоже переехала в Нью-Йорк в конце 1970-х. Меня поразило то множество практических трудностей, с которыми сталкивались приехавшие. А как вы с этим справлялись?
Из практической стороны жизни – когда я жил в Израиле, они (американцы) мне присылали пять или десять долларов за рисунок, а в Америке сразу платили двести. Если удавалось два рисунка за месяц продать, то можно было выкрутиться. У меня бывали такие времена, когда мне даже хотелось, чтобы было поменьше работы. С одним заказом справился, а два уже на подходе. Но к тому времени у меня жизненный опыт кое-какой был – уже в те времена, тридцать лет назад, немало было позади – я знал, что мне просто нужно брать, что дают. Потому что у меня в жизни были такие пустые периоды, во время которых я понял – надо брать все заказы. И их было очень много. Американские издатели выбирают тех художников, которым они верят, и я постепенно завоёвывал доверие. Меня даже считали таким, кому можно было бы дать работу, если кто-то другой накосячил – с уверенностью, что я справлюсь и вырулю.
В рисунках я постепенно начал использовать цвет и перешёл на журналы. В Америке у меня получилось поднять своё искусство на определённый уровень. Я был одним из тех, кого знали, может, одним из четырёх лучших иллюстраторов, которые там тогда были. Не вся Америка меня знала, я ведь не Пикассо, но профессионалы были в курсе. У меня ещё и теперь есть связи в интернете – я смотрю их работы, а они мои. Был такой [Сеймур] Кваст, американцы гордились им. Но европейцы, как правило, были лучше. Теперь, конечно, в Америке много хороших художников.
Марис Бишофс. Рисунок нью-йоркского периода. Из собрания Латвийского Государственного архива
Вы общались только с заказчиками или с другими художниками тоже?
С другими – нет, потому что я – страшный индивидуалист, и лучше всего мне в своей мастерской. Я не слишком настроен на связи с людьми. По-моему, и вы сами – такой же!
В самом начале надо было поехать в редакцию, чтобы получить материал для иллюстраций, а потом привезти им эскизы. Но затем появились факсовые аппараты, и всё стало происходить по факсу. Однажды на выставке совершенно незнакомая женщина вдруг сказала мне: «Вы – Бишофс!» Она узнала мой голос, потому что мы разговаривали по телефону. Она была моим работодателем, как оказалось. Я вообще не социален. Но у меня был один очень хороший друг, художник из Ирландии, с которым я часто встречался. Были всякие поляки-художники, те были настоящие умники. Мирко Илич из Югославии. Мне Нью-Йорк шёл на пользу, потому что надо было стараться работать всё лучше, и лучше, и лучше. Там есть конкуренция. Для меня было идеально, что я мог с этого своего занятия жить. Художники не могут обычно существовать за счёт своего искусства. Иллюстратор – это уже было нечто рангом повыше. Люди мыли посуду, работали официантами, водили такси и чего только не делали.
Марис Бишофс. Рисунок нью-йоркского периода. Из собрания Латвийского Государственного архива
Можно ли считать весь нью-йоркский период равномерным, или в нём были подъёмы и спады?
По крайней мере двадцать лет, если не больше, шла непрерывная работа, которая только росла по объёму – со временем меня лучше узнавали, и мне становилось всё легче получать заказы. Но в Америке так не бывает, что ты делаешь что-то всю жизнь. Если только ты не звезда номер один в этом деле, а я не был первой звездой. Я хотел ею стать, но не получилось. Америка динамична, ничто не стоит на месте. Пришли другие работодатели – мои уже стали старыми. Молодые начинают работать со своими сверстниками – с теми, с кем они похоже думают. Тогда работы стало меньше, и я вернулся. Я всегда хотел возвратиться в Латвию. Америка похожа на огромную машину, в которой всё движется, а здесь мы можем спокойно посидеть и поговорить. Там бы так не получилось! Теперь в области иллюстраций для прессы всё изменилось, пошло по другим рельсам. В интернете смотрю – один из моих бывших коллег, очень талантливый художник, теперь делает игрушки. Он полностью сменил свой профиль. Тогда ещё был такой Иштван Баняй из Венгрии. С ним мы в тесном контакте.
Марис Бишофс. Рисунок нью-йоркского периода. Из собрания Латвийского Государственного архива
Вы называете имена многих иммигрантов. Было ли их так же много в вашей сфере – в области рисования иллюстраций?
Они как раз и были из моей среды. Были и американцы, но они поступали иначе – брали какой-то образец, который был очень известен в начале века, и начинали подражать ему. Это было здорово, но это не наша эпоха. Они перенимали этот стиль и получали заказы, потому что умели мастерски подражать, но свой почерк не создавали. Я никогда так не делал.
Вы сосредоточились на работе с прессой или параллельно искали возможность выставляться в галереях, музеях?
Иногда были заказы на создание обложки для книжки или какого-нибудь буклета. Всё это носило коммерческий характер – годовой отчёт предприятия, например. Скучно, но это была работа. Теперь я очень рад тому, что делаю то, что хочу. У меня теперь самое лучшее время в жизни. Я могу рисовать всякую чушь. Выставки в музеях? У них не было никакого интереса к тому, что я делал. Америка полна художников. Лучшие съезжаются со всего мира. Если ты всю свою жизнь роешь, у тебя начинает получаться, и галереи тебя выставляют – как это было с Вией Целминей, например. Но я не думаю, что у неё была легкая жизнь, когда она шла к тому, кем она стала сегодня. И галеристы забирают большую часть того, что люди платят за эти работы.
Марис Бишофс. Рисунок нью-йоркского периода. Из собрания Латвийского Государственного архива
Как развивался со временем ваш стиль?
В Москве я иллюстрировал книги. Там не было работы по горло, но я на это жил. Когда я уехал в Израиль – какие там книги! Надо было искать другую работу. Я начал работать дома как художник. Писал гуашью и маслом. Нужно было что-то, что бы люди покупали – но не так уж там всё продавалось, особенно если начиналась какая-то война. Но там я развивал свой стиль – акварель вместе с гуашью. Я достиг, думаю, очень неплохого уровня – израильские художники меня просили открыть свой секрет. Но я не открывал. И довёл это до такого совершенства, что мне надоело. Я никогда не мог бы стать живописцем, потому что тогда ты должен всю жизнь рисовать. У меня слишком много идей, мне было бы скучно работать над одной картиной, скажем, месяц. У меня были разные периоды: один был чертёжным. Я начал его, думаю, в Израиле. Я реализовал свои идеи с помощью линейки и рейсфедера – компьютеров тогда, конечно, не было.
Эти рисунки нравились, их публиковали Time Magazine, The Washington Post, The Atlantic Monthly. Потом я начал в рисунки добавлять цвет. Вёл цветные линии, раскрашивал акварелью. Эти иллюстрации тоже понравились, и мне их стали заказывать. Это был следующий период после чертёжного. Теперь я всё поменял… Раньше меня интересовала тема, нравилось придумать о чём-то что-то очень смешное, сногсшибательное и шокирующее. Это мне хорошо удавалось, поэтому я смог получить работу в Америке. Я мог придумывать – таких было немного. А теперь я больше интересуюсь формой – я постарел и не хочу всё время выдумывать шутки. Если мне в голову приходит шутка, я её просто рассказываю, но мне нравится играться с карандашом, это совсем другая история. Поэтому выставка, которая будет в Цесисе, наверное, мне покажется скучноватой (интервью состоялось до открытия выставки «Крупный план» – ред.). Но это будет хорошо. Я передал все свои работы в государственный архив – они говорят, что это семь тысяч единиц. Я не могу в такое поверить! Это не только рисунки. Там есть опубликованные произведения, оригиналы работ, те работы, которые я никогда не собирался публиковать. Всё, что я сделал.
Марис Бишофс. Рисунки нью-йоркского периода. Из собрания Латвийского Государственного архива
