Что мы больше не употребляем?
02/01/2013
Фото: Катрина Гелзе
Когда мы проводили опрос об итогах 2012 года, многие латвийские респонденты особо выделяли персональную выставку Микелиса Фишерса «Сверхвещество» в выставочном зале «Arsenāls». Она продлится до 20 января 2013 года. Чтобы поточнее настроиться на её волну, мы публикуем рецензию на выставку, написанную Анной Илтнере, редактором латвийской версии Arterritory.
Первый снег в Риге всегда воспринимается как небольшой апокалипсис. На этот раз он совпал с началом выставки Микелиса Фишерса «Сверхвещество» в зале «Arsenāls», открытие которой, в свою очередь, было запланировано незадолго до более масштабного светопреставления. Имела хождение, правда, и версия new age, что ожидается не конец света, а переход Земли в качественно новую реальность с обнулением летоисчисления. «Сверхвещество» – первая столь крупная экспозиция в художественной карьере Фишерса. Персональная выставка в просторных залах бывшего арсенала – это большая честь и одновременно громадная ответственность. Микелис не стал «накручивать объём» методом развёрнутой ретроспективы, а лишь добавил несколько старых работ в череду новейших картин, обозначающих линию его развития последних лет. Из «прежнего» выставлены работы цикла ландшафтов «Без людей», созданного в 2006 году после путешествий по «местам силы» Мексики, Крыма и других географических пространств. Включена также серия 1993 года «Иногда они возвращаются», написанная на полосатой матрасной ткани.
Ключи к экспозиции «Сверхвещество» можно подбирать по-разному. Например, воспользоваться для толкования работ биографией художника. Такой вариант подсказывает картина «Странные связи Константина Раудиве» (2011), украшающая титульный плакат у входа на выставку. Возможно, интерес Фишерса к контакту с параллельными мирами следует воспринимать как попытку связаться с близкими ТАМ. Можно воспринимать работы и как дневник астральных опытов художника, отражающих откровения, полученные путем шаманизма, посещения «мест силы» или медитаций. Как бы то ни было, ни первое, ни второе объяснение окончательно убедительным я считать не могу.
Есть у меня подозрение, что самым правильным вопросом будет не «Что употребляет Фишерс?» (а хихикающие экскурсанты-школьники обязательно его зададут), а «Что большинство из нас перестало употреблять?» Выставка Микелиса Фишерса подобна скребку, раскрывающему поры зрительского восприятия. Хочется надеяться, что надолго. «Товарный знак интеллигенции – улиточьи рожки-щупальца, “осязающее лицо”, оно же, если верить Мефистофелю, обоняющее», – пишут Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно, рассказывая про генезис глупости, где глупость подобна ране – однажды «обломанные» рожки второй раз вытянуться уже боятся.
«Странные связи Константина Раудиве» (2011) и «Упрёк» (2011)
В наши дни, когда наиболее употребительными частями тела являются уставившиеся на экран глаза и кончики стучащих по клавиатуре пальцев, забавно представить дальнейшую эволюцию зацикленного на этих функциях тела. Визуально мы прекрасно вписались бы в картотеку созданных Фишерсом существ. Но это смех сквозь слезы, ибо на самом деле часто забывается множество направлений, куда «тянуться рожкам», а также связь между телом и духом; между человеком и природой. Куда уж там размышлять об устройстве Вселенной. Если сказанное звучит наивно, то это уже опасно.
Признаюсь, что после выставки Микелиса Фишерса я окунулась в тексты о Николае Рерихе. Не потому, что усматриваю в Микелисе сходство с личностью Рериха, однозначно нет. Но ландшафты Фишерса чем-то напоминают отдельные картины Рериха. Мне захотелось понять, чем именно, ибо визуальное сходство лишь частично. С нитью моих размышлений прекрасно согласуется рериховское понимание культуры. Рерих нередко писал это слово с заглавной «К», считая, что определение «интеллигентный человек» ещё не означает человека действительно культурного. Чтобы стать подлинно культурным, индивиду требуется расширенное сознание, знание смысла жизни и законов универсума. Культура для Рериха – высшее, чистейшее и широчайшее звучание из всей тональности человеческого естества. «И нет такого чёрствого человеческого сердца, которое бы не смягчилось перед понятием Культуры», – пишет Рерих. Выше я называла что-то подобное скребком.
«Новый мир». 2012
И всё же откуда у экспозиции, посвящённой эзотерике, инопланетянам, теориям заговора, животным силы и ангелам параллельных миров, столь мощный посыл, если ничто из перечисленного меня в зрелые годы не интересовало настолько, чтобы сейчас от восторга хлопать в ладоши? В «Сверхвеществе» я усматриваю три предпосылки, независимо от тематики вызывающие симпатическое доверие зрителя. Во-первых, Микелис Фишерс «в теме» и знает, о чём говорит, не лицемерит. Он и физически, и духовно посетил больше мест, чем нам, возможно, хотелось бы знать. Во-вторых, Фишерс не подходит к теме фанатично, что, скорее всего, нас только отталкивало бы. Он сохраняет здоровый, пронизанный иронией скепсис, но позволяет себе это только потому, что знает, о чём говорит. В-третьих, работы обладают несомненными художественными и эстетическими достоинствами, что делает их просто хорошими картинами, к тому же монументальными по размерам.
На выставке «Сверхвещество»
Вышеупомянутый интерес и полная ориентация «на своей поляне» – это то, что позволяет Фишерсу чуть ли не монополизировать тематическую нишу в латвийском искусстве. Или стоять особняком, ибо никто из сегодняшних местных художников ничем подобным в таких объёмах не занимается. Поэтому следует согласиться с Артисом Свеце, написавшим в каталоге выставки (позволю себе развернутую цитату как дань Микелису Фишерсу и куратору Одрии Фишере за издание каталога высокой пробы): «Ссылки на научную фантастику и передовые приёмы живописи могут побудить думать о Микелисе Фишерсе как современном художнике, вот только таковым, на мой взгляд, безоговорочно его назвать нельзя. В каком-то отношении он действительно стоит особняком в картине латышского искусства наших дней, поэтому его трудно в ней позиционировать. Не знаю, глубок ли художник Микелис Фишерс, но уж опредёленно не поверхностен. И здесь я имею в виду не трудовую дисциплину и технику, очень важную для него самого, а серьёзность подхода к тому, что он делает. Серьёзность в первую очередь проявляется в том, что для него важен смысл его работ. И этот смысл не заимствуется из готовых алгоритмов современного искусства (интерактивность, критика потребительского общества, формальная саморефлексия искусства, реакция на социальную злободневность и т.д.), а создаётся со ссылкой на темы, которые можно назвать вечными. Не хочу этим сказать, что большинство художников занимается ерундой и только Фишерс важным. Скорее, надо сказать, что есть какие-то не известные мне причины, приведшие его к темам, ставшим важными для него самого, и он обыгрывает их независимо (но не изолировано) от происходящего вокруг». (стр. 114)
«Первые поселения». 2009
В плане формальных качеств поражает то, что многие из выставленных работ выдержаны в тёмных, почти чёрных тонах, хотя общее впечатление вовсе не гнетущее (разве что жутковатое). Большие поля и широкие мазки побуждают к сравнению красок с темнотой плодородного чернозёма. Такого, что исцеляет пчелиные укусы и хранит всё необходимое для сильных ростков. Чувство тревоги вызывают как раз картины в белых и бледно-жёлтых тонах («Литургия на базовом корабле», 2011). Абсолютное эстетическое наслаждение доставляет гармония красок в картине «Пять змей и учитель. Рассказ о старине в далёком будущем» (2011) и чуть ли не дизайнерской работе «Иногда меня навещает олень» (2012). Но ярче всего свобода художника, на мой взгляд, проявляется в работах с частично нетронутым холстом («Упрёк», 2011; «Лопатоголовый и волшебный олень», 2012), где фрагмент события лишь обозначен, в то время как белые поля картины хранят загадочность недосказанного или даже невыразимого.
После каждой крупной выставки ожидать от художника чего-то нового и совершенно иного – в изрядной мере лицемерие. Будто художник работает по принципу цирка шапито и обязан неустанно поражать почтенную публику. Единственная персона, которую художнику в его исканиях и находках должно стараться поразить, это он сам. «Сверхвещество» позволяет убедиться, что зритель бывает исключительно благодарен за возможность наслаждаться картинами, созданными не для того, чтобы угадать, что приведёт в восторг или шокирует аудиторию, а в искреннем до мозга костей и неутомимо регулярном процессе самопознания художника, который затем столь же честно анализируется критическим и вполне ироничным умом. «Пока Культура лишь роскошь, лишь пирог праздничный, она ещё не перестроит жизнь», – и это снова Рерих.
