Западня для критиков
13/05/2019
58-я Венецианская биеннале: путешествие с постправдой
Водить за нос сегодня очень полезно. Потому что не надо нос задирать, а надо держать его по ветру. Что отлично понял куратор Ральф Ругофф. Само название May You Live In Interesting Time – это обманка. Она будто бы отсылает к древнекитайскому строптивому высказыванию: «Не дай Бог жить в эпоху перемен». Однако придумана европейскими интеллектуалами XX века. Да и ругань-то не очевидная: может, жить в эру перемен куда как интереснее?
К понятию постправды куратор Ругофф обращается в связи с изолгавшимися по всему миру официальными средствами медиа, массовой пропаганды. Ральф Ругофф вспоминает роман Джорджа Оруэлла «1984», в котором описывается стратегия внедрения в одни мозги обывателя двух взаимоисключающих понятий. Понятия должны приниматься не критически, а архетипически, как аксиома. В подобном зомбировании сознания медиашлаками весьма преуспели трамповская Америка и путинская Россия.
Lauren Bon and The Metabolic Studio. Artists Need to Create on the Same Scale that Society Has the Capacity to Destroy. 2006. Фото: Joshua White
Альтернативой становится территория локальных историй, созданных в разных неформальных сообществах. Также важна деконструкция манипулятивных технологий в создании оппозиционных «новых мест». Помимо традиционных «хороших» и «плохих» воображаемых мест, «утопий» и «дистопий» (антиутопий), сегодня принципиально обращение к промежуточным, метавариантам: гетеротопиям, атопиям. Ещё во второй половине XX века Мишель Фуко ввёл понятие «другие места», гетеротопии. Он характеризовал их с позиций локального, даже интимного восприятия отдельных фрагментов пространства и времени. Вот слова Фуко: «Мы живём в пору, когда мир, по-моему, ощущается не столько как великая жизнь, что развивается, проходя сквозь время, сколько как сеть, связывающая между собою точки и перекрещивающая нити своего клубка. Может быть, можно сказать, что многие из идеологических конфликтов, одушевляют сегодняшнюю полемику, развёртываются между благочестивыми потомками времени и остервенелыми обитателями пространства».
Carol Bove, Nike III, 2019. Фото: Arterritory.com
Новые виртуальные или даже постсетевые измерения пространства и времени дают возможность понимания собственной, не вписывающейся в большие нарративы и репрессивные идеологии правды.
Экспозиция, которую выстроил куратор Ральф Ругофф в гигантском оружейном и корабельном складе венецианского барокко – Арсенале – и в центральном павильоне Джардини, способна сбить с толку тех, кто живёт как раз олдскульными установками «нравится – не нравится», «понятно – непонятно», «соответствует – не соответствует». Проработав много лет в ежедневной газете, по себе знаю, что больше всего такая протейная, ускользающая тема раздражает критиков, которые в силу профессии должны поскорее оседлать внятную, доходчиво изложенную тему, вонзить в неё шпоры и мчаться к дедлайну во весь опор… А тут…
Режиссёр биеннале постоянно уводит посетителя в сторону от линейных смыслов. Он делает композицию подобием квеста, конечно. Однако этот квест выстроен по принципу складчатой сценографии. Немного напоминает фасад зданий Фрэнка Гери: стружки стали то скручиваются жгутом, то распрямляются в ленту. Итак, для визуальной режиссуры взят принцип «растяжение – сжатие». Он очень здорово работает. Несмотря на диссертационный формат двухчастного антропологического исследования, смотришь выставку легко.
Одна из главных причин: в обоих гигантских домах – Арсенале и главном павильоне Джардини – представлены опусы одних и тех же в основном художников. То есть каждый автор показал на биеннале складень, диптих. Поэтому собираемый образ оказывается объёмным и удерживаемым в сознании.
Tavares Strachan. Robert Henry Lawrenc Jr. 2018. Фото: Arterritory.com
Вторая причина удачи режиссуры: контрастное сопоставление разных тем и медиумов. В одном зале друг напротив друга могут быть постконцептуальные игры с неоновыми текстами и метамодернистский готический фьюжн на тему потребления викторианской культуры сегодня. Залы с высокотехничными аттракционами китайской сборки чередуются с пространством, где господствует наивная экспрессионистическая живопись африканских художников. Социальная документация проблемы правды в современном мире сосуществует с простотой правды материала абстрактных или (и) минималистских скульптур.
Третья причина: куратор Ругофф счастливо избежал комплекса «фабрики звезд». Почти нет имён – брендов мирового арт-рынка, которым зачастую нечего сказать. Приглашены художники из многих не входящих в элиту мирового потребления стран. Они честно предъявляют свою правду жизни. И им веришь.
Фрагмент инсталляции Шилпы Гупты For, in your tongue, I cannot fit
В случае с постправдой важнейшей темой является пограничная зона встречи разных истин и воль. Темам границы (этнической, политической, социальной) посвящены многие работы. Одна из лучших – саунд-арт-инсталляция индийской художницы Шилпы Гупты For, in your tongue, I cannot fit. Слова взяты из стихотворения азербайджанского поэта XIV века Имададдина Насими. В тёмном зале висят сто микрофонов. Под ними – пюпитры с обрывками фраз на разных языках, от хинди и египетского до русского. Звук в каждом из микрофонов попеременно передаётся резонансной волной в остальные. И так сто раз. Сто стихов репрессированных за свои политические взгляды поэтов от VII века до современности наполняют пространство зала, неизбежно подключая слух и чувства посетителя. Стократно усиленный звуковой пейзаж мощно втягивает в своё поле.
Другая важная тема: глокальное, то есть – поиск универсальных тем в вернакулярном искусстве с его локальной правдой. В этом контексте отлично выступили африканские и южноамериканские художники. Настоящим открытием стала живопись тридцатипятилетнего художника из Кении Микаэля Армитажа. Вдохновлённые народным, мифологическим искусством Африки, примитивными, лубочными картинками работы неожиданно преображаются в выразительные поэмы, отсылающие и к иконографии христианского барокко, и к абстрактному экспрессионизму. Метастиль Армитажа становится виртуозно и прекрасно обустроенной территорией выстраданной личной правды о том, каково это – жить на перекрёстке цивилизаций.
Jill Mulleady. Riot on the Holodeck. 2018 © Jill Mulleady; Courtesy of the artist and Freedman Fitzpatrick; Los Angeles/Paris
Подобную же тему в обеих частях главного проекта разрабатывает уругвайская художница Жилль Малиди (Jill Mulleady). Апелляция к творчеству Эдварда Мунка с его яростными атаками цвета и гобеленной композицией неожиданно одушевляет неприглядные сцены жизни американского мегаполиса.
Ещё одна тема: честность и фейк материала. Симулятивные конструкции, созданные из промышленных материалов имитации органической природы определяют работы китайских художников, а также гетеротопный рынок украинской художницы Жанны Кадыровой. Жанна инсталлировала типичный рыночный развал с фруктами и овощами из бетона и кафельной плитки.
Вставной новеллой смотрится в этом контексте продолжающий анфиладу Арсенала павильон Латвии. Дайга Грантиня представила проект Saules Suns («Пёс солнца»). Он тоже посвящен парадоксам нашего восприятия, трансформациям органического в неорганическое. Сад из металлических спиралей, кусков дерева, синтетических материалов рифмуется с темой нового антропоцена, биоцена. При этом получившийся пейзаж лёгок, красив, воздушен и воспринимается как островок отдыха после серьёзного труда исследования диссертации основного проекта.
Фрагменты экспозиции Дайги Грантини Saules Suns («Пёс солнца») в латвийском павильоне.Фото: Toan Vu-Huu
Замечательно удавшуюся в проекте куратора историю, связанную с фейком и симуляциями, я бы назвал «комплекс Франкенштейна». Взбесившиеся механизмы, вспарывающие подсознание и разоблачающие наслаждение бесконтрольным насилием и подавлением, - тема двух работ китайского тандема художников Сун Юан и Пен Ю. Из императорского римского трона с шипением вырывается жгут и начинает агрессивно истязать, хлестать пространство вокруг. Во встроенный шланг подают сильную струю воздуха и под давлением происходит сумасшедший танец свистящей, кидающейся в разные стороны змеи. В другой работе Сун и Пен в прозрачной колбе заперли механического дракона с щёткой вместо морды. Он извивается, исполняет в воздухе сложный танец, а потом нагибается к полу и размазывает пролитую вокруг него лужу кровавого цвета. Разбрызгивает алую жидкость по стенам куба и снова извивается в танце… Жуткое зрелище… Бунт машин и архетип власти.
Работа китайского тандема художников Сун Юан и Пен Ю
В киберпоэтической версии синдром Франкенштейна точно инсталлировал англичанин Эд Аткинс. Его работа «Старая еда» оживляет мир викторианской готики. Однако в матричном, digital, RPG-формате… Все атрибуты романов нуар с заброшенной хижиной, лесом, свечами, страдающими детьми – куклами и жутким странником в капюшоне любовно явлены на многих видеопанелях благодаря компьютерной анимации. В центре инсталлированы огромные гардеробы театральных костюмов рыцарей, дам и королей, словно присланные из запасных гримёрных старого театра. Зал полнится звуками минималистской музыки и сдавленными вздохами, рыданиями. На отдельном экране сэндвич, который собирается в рекламном ролике из разных смачных ингредиентов. В серьёзном понимании эта работа Аткинса о том, как готовится и сервируется мир популярного жанра хоррора, триллера. Именно в викторианскую эпоху буржуазное общество начало потреблять готический жанр как сложно приготовленный бутерброд со многими ингредиентами. Аткинс показал нам универсальную сборку этого сэндвича в цифровой и старинной версиях. Карнавальная презентация оживила эстетику выспренней чувствительности кабаретного кэмпа, беллетристики, бульварного чтива. Готический роман был донором. И «Франкенштейн» Мэри Шелли – из этой семьи. Кстати, отрадно осознавать, что в какой-то степени целая команда художников, артистов нового поколения в России становятся собеседниками на званом ужине при свечах Аткинса. В Музее Москвы сейчас делаем программу про родоначальника российского фэнтези князя Владимира Фёдоровича Одоевского. Предлагаемая мной кураторская сборка выставки, что должна открыться 28 июня, также включает диалог виртуального и архивного. Отдельная глава будет как раз посвящена собственным алхимическим рецептам Одоевского-кулинара.
Фото- и видеофрагмент инсталляции Эда Аткинса
Симметричный ответ
Интересно, что это удвоение и морок постистории сбивает с толку и в восприятии двух российских программ биеннале, национального павильона и выставки «В конце пребывает начало» (Тайное братство Тинторетто) в церкви Сан-Фантин.
Российский павильон представил историю по мотивам картины Рембрандта «Возвращение блудного сына». Главными героями оказались Эрмитаж, режиссёр Александр Сокуров и художник Александр Шишкин-Хокусай. Если говорить об идее, то она в том, чтобы увидеть большие трагедии и саркастические гримасы человечества в зеркале работ старых мастеров из коллекции Эрмитажа. За трагедию отвечают Рембрандт и Сокуров. За гримасы - фанерные объекты Шишкина-Хокусая и фламандская живопись (натюрморт) барокко. Ключевое понятие в интерпретации павильона для меня: неопередвижничество. Образный ряд наглядный, как плакат. Много общих мест. Репродукции Рембрандта дополнены скульптурами, созданными студентами Академии художеств, и видеоартом с огненными реками и Вавилонской башней. Шишкин-Хокусай оживил натюрморты Снейдерса механическим балетом магриттовских человечков. Критика социальной пластики налицо. Плакатный стиль и агитация за великое искусство сближают образ экспозиции с педагогическими пособиями «за эстетическое просвещение». Помню, лет пятнадцать назад делал как куратор-режиссёр выставку на тему «Рембрандт и оптики массовой культуры». Художники Алексей Политов, Марина Белова изготовили из фанеры театр теней на сюжеты оживших картин Рембрандта. Как в тизерной рекламе фильма «Ночной дозор». Действо происходило в ЦСИ «Фабрика». Так что традиция видеть старых мастеров в версии лубочного райка уже есть. Хотелось бы, чтобы часть сокуровская, «пафосная» была инсталлирована с большим вниманием собственно к картине Рембрандта. Потому что сейчас картина увидена слишком общим контуром. Никакие, пусть даже наивные, или, например, современные, дигитальные темы не прочитаны, не пойманы в самой пластике, технике, драматургии живописи великого голландца. А ведь куратор – музей Эрмитаж, где точность зрения является критерием экспертного суждения.
Фрагмент действа Дмитрия Крымова в церкви Сан-Фантин. Фото: Наташа Польская
Полностью противоположной по режиссуре вышла выставка в церкви Сан-Фантин. Сценарий вроде бы схож. Только диалог создателей, ГМИИ имени Пушкина, Stella Art Foundation, кураторов Ольги Шишко, Марины Лошак ведётся с Тинторетто, чью неизвестную картину показали в церкви. Четыре мастера – режиссёр театра Дмитрий Крымов, художники Ирина Нахова, Эмилио Ведова и Гари Хилл – представляют мир Тинторетто в его движении от реального свидетельства божественного присутствия, явленности чуда (Крымов, Нахова) к чистой абстрактной виртуальности (Эмилио Ведова, Гари Хилл). По контрасту с плакатной наивностью работ мастеров русского павильона в данном проекте природа магического света Тинторетто препарируется бережно и скрупулёзно. Мы воочию убеждаемся, что в своём обращении со световой субстанцией, инсценировкой пространства как озарения, видéния (термин точно употребил итальянский историк искусств Джулио Арган) Тинторетто оказывается провозвестником мастеров contemporary art. Это подтверждает и кинематографичность его зрения, и особое, экзальтированное чувство времени. Неспроста несколько лет назад куратор 54-й Венецианской биеннале Биче Куригер назвала основной проект ILLUMInations и начала отсчёт участников с Тинторетто.
Фрагмент проекта «В конце прибывает начало…» в церкви Сан-Фантин. Фото: Наташа Польская
Тинтореттовский свет помогает выявить конструкцию, анатомию «вещества жизни», определяющего сопряжения церковных сводов и арок в случае с видеопроекциями Гари Хилла. Однако его подлинно магическая суть раскрыта идеально в фильме Дмитрия Крымова. Мы являемся свидетелями демонтажа иллюзии. Созданная специально в качестве постановочной сценографии картина Тинторетто «Тайная вечеря» из церкви Сан-Тровазо в кино и в реальном времени перформанса разбирается на глазах. Пришедшие в церковь прямо вместе со зрителями рабочие оказываются по ту сторону экрана. Они уносят обрезные фигуры – репродукции персонажей картины. Оживает Спаситель. Снимает с себя сценическую одежду. Берёт в руки смартфон. В главной роли оказывается актёр Анатолий Белый. Камера вращается внутри бывшего фабричного цеха. Через экран проходит взволнованная женщина в пальто. Вообще вся магия вывернута на рабочую изнанку. Если в русском павильоне в мистический сумрак нас всеми силами вгоняли, то здесь всё словно развеивается в какой-то смиренной простоте. И вот – чудо. В момент, когда иллюзия превращается в механику, машинерию, мы начинаем сострадать происходящему с необычайной интенсивностью. Крымов вернул живой, одухотворённый, тончайший в нюансах свет Тинторетто, проявив его в сценах повседневной рутины, обычного порядка вещей. И это – счастье. Стало быть, великое искусство – вот оно, с нами, преобразует каждый миг нашего пребывания здесь. Имеющий глаза – увидит…
Эпилог. Постправда о рае земном
Павильон победитель 58-й Биеннале в Венеции – Литва. И это правильно. Награждена опера-перформанс «Солнце и море (Марина)» (куратор Лючия Пьетроюсти, композитор Лина Лапелите, либретто Вайвы Грайните, режиссёр и сценограф Ругиле Барзджюкайте). Международное жюри отметило «экспериментальный дух и неожиданную трактовку национального представительства». В принципе, павильон идеально выражает тему постправды. В жанре мюзикла с отличной музыкой разыграна постапокалиптическая тема курорта. Экологические катастрофы отняли у людей солнце, воду, воздух. Рай на пляже инсценирован в бетонном ангаре. А вид от пляжного зонтика открывается на старые дворы Арсенала, где гигантской чёрной рыбой перекрывает горизонт военная подводная лодка. Каждый из «загорающих» поёт свою тему о мутациях, происшествиях, депрессии, желании размножиться в 3D-реальности. Зрители стоят на балконе сверху и смотрят на пляж словно надзиратели или кукловоды. Иногда резвящиеся дети пляжных отдыхающих выбегают к ним на антресольный этаж. Но не взаимодействуют с публикой никак. Никто не желает актёрствовать. Бледные тела многих «загорающих» далеки от совершенства. Живая картина напоминает немецкий экспрессионизм или магический реализм Бальтюса. Опера – одновременно шедевр ретрофутуризма и гибридный жанр постановок современного театра, в версии Кирилла Серебренникова, например. Тоже протейный образ, правда которого бликует под лучами сценического солнца.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Интервью с создателями экспозиции литовского павильона (в англ. версии)
