Ошибка Прометея
5-я Уральская индустриальная биеннале современного искусства и её тема: «Преодолевая границы бессмертия: к множественности будущего»
30/09/2019
Валентин Дьяконов
Делать было нечего: на заводе пахло краской, шёл монтаж. Отложив знакомство с 5 Уральской индустриальной биеннале современного искусства на потом, мы отправились в Музей истории и археологии Урала смотреть на Шигирского идола. Сей всемирно известный памятник язычества сработан из дерева, говорят, одиннадцать тысяч лет назад, а значит, вдвое старше пирамид Египта. Помимо идола, музей интересен своей конструктивистской лестницей. Похожая на ладное сверло, она дарит иллюзию необходимой и достаточной работы мозга. Идол с приблизительно намеченным ликом и длинным туловом из нескольких досок монументален и прост. Его возраст вызывает оторопь. А потом думаешь: а ведь мне, лично мне, тоже никак не меньше одиннадцати тысяч! Ведь я носитель ДНК человека, очередное звено (и уже давно не последнее) в передаче генетической информации. Пока бессмертный, если не зацикливаться на формальной независимости моего драгоценного сознания!
Шутливый тон тут кажется уместным. Чем больше обкатываешь в мозгу тему бессмертия, тем легче кажется, что оно лишь художественная безделица, как ваза – хоть Николаевской эпохи, хоть династии Мин. Что есть бессмертие, как не быстрорастворимая таблетка от головной боли, вызываемой тем, что общество потребления находит всё новые и новые способы держать наши «временные предпочтения» в вечном «сейчас»? Захотел – получил, подумал – запостил, йога – кокаин. И справа, и слева на это «сейчас» ведётся атака. И действительно, тем, кто обеспечивает вращение капиталистического колеса, «сейчас» обходится дорого. Но из всех футурологических направлений современности бессмертие выглядит наиболее консервативным. И консервирующим, что для искусства идеально. Экофеминизм грозит искусству растворением в локальных сообществах, сообразных с практиками нежного природопользования. Проекты всеобщей экономической справедливости (базовый доход и проч.) стремятся реализовать на практике рассуждения Маркса о том, что художники возможны только после разделения труда в интересах капитала. Не то с бессмертием. Как справедливо указывает философ Жорж Диди-Юберман в своей книге «Перед образом», история искусства – это «риторика бессмертия, в которой художники присоединились к полубогам в раю вечной славы». Джорджо Вазари, пишет Диди-Юберман, утвердил «жестокую догму»: «либо искусство умерло, либо возродилось, и если возродилось, то стало ещё более бессмертным».
Фото: Марат Габдрахманов
Получается, что темы для биеннале не сыскать удачнее. Как и локации: главная площадка этой биеннале – Уральский оптико-механический завод, действующее военное производство, входящее в корпорацию «Ростех». С площадкой изначально были проблемы, ведь искусству нечасто приходится сталкиваться с войной, и скандальных последствий такой институциональной смычки известно немало. Ещё не отшумела история с попечителем Музея Уитни Уорреном Кандерсом, которого участники биеннале американского искусства вынудили покинуть совет музея из-за того, что один из его бизнесов производил слезоточивый газ для разгона демонстраций. Памятен пример Яны Пил, содиректора галереи Serpentine в Лондоне, ушедшей с поста после раскрытия её деловых связей с израильской фирмой, производящей системы слежки за частными лицами. Устраивать биеннале на военном заводе – репутационный риск, на который организаторы всё же пошли после долгих сомнений. Решение это легко оправдать. Перефразируя полную тему биеннале («Преодолевая границы бессмертия: к множественности будущего»), можно сказать, что границы национальной безопасности широки и пористы: крупный бизнес в мирных сферах подчас не менее агрессивен, чем работники войны.
Шаоюй Вэн на открытии биеннале. Фото: Марат Габдрахманов
Ещё до открытия можно было предсказать кое-что на основе интеллектуальной родословной кураторки из Китая Шаоюй Вэн. Она работала в фонде Kadist, значит, будут художники круга этой интересной организации, которая собирает только искусство, основанное на больших идеях и кропотливых исследованиях. Она курирует азиатское направление в Музее Гуггенхайма, значит, будет много китайских художников. Наконец, тема бессмертия автоматически предполагает взаимодействие с художниками, занятыми «русским космизмом». Направления для выставочного контекста России важные и, за исключением «русского космизма», не очень заметные. Космизма тут так много, что он превращается в весёлый междусобойчик: громадная инсталляция Арсения Жиляева называется «Космический рекреационный центр им. Антона Видокля», трилогия фильмов Видокля есть на выставке, плюс на несколько десятков метров раскинулась хронология этой увлекательной спекуляции. Стоило бы сделать тему воскрешения мёртвых центральной и наконец-то раскрыть её, попутно вывернув наизнанку, но нет.
Фото: Георгий Сапожников
Монтаж космизма с другими версиями будущего, однако, оставляет желать лучшего. Проект такого масштаба – первый в практике Шаоюй Вэн, и это видно. Поставив рекорд Уральской биеннале по количеству художников-участников, Вэн пожертвовала внятностью. Выставку легко можно сократить, и речь не идёт о неудачных вещах или невнятных художниках: тот случай, когда и хорошие работы повисают в воздухе без какой-либо поддержки. Их так жалко, что хочется убрать вовсе. Намеченные линии сюжета обрываются, а тематические блоки страдают необязательностью. Есть, например, совокупность работ про бабочек (Карлос Аморалес, Диана Тейтер, Юко Мори), без которой можно было бы и вовсе обойтись. Можно было взять одного пионера коллажного документализма – либо Брюса Коннера с лирикой про облака и ядерные взрывы, либо Стэна Вандербика с плясками форм и цвета, либо Питера Уоткинса с фиктивным репортажем о ядерной бомбе в окрестностях Кента, либо Криса Маркера с классическим фильмом «Статуи тоже умирают». Две инсталляции, отличнейшие, о фрагментах советской Москвы: Сиприен Гайяр, Иван Петрокович. Минималистическая конструкция из кирпичей есть у Али Черри и Сары Модиано, обе работы – о культурах доколумбовой эпохи, суть похожа: память глины и память разрушенного колонизаторами общества. Такие удвоения и утроения на выставке везде, и даже мощные акценты – скульптуры Ивана Горшкова, серия работ о мексиканском архитекторе Луисе Баррагане от американки Джилл Магид, трёхканальное видео Лю Чуана о том, как земли коренного населения Китая используются для майнинга биткойна, – не сгущают пространство, а провисают в одиночестве. Биеннале иногда напоминает открытое хранение какой-то очень хорошей коллекции. Возможно, масштабный проект фонда VAC «Генеральная репетиция» (2018), который Вэн видела в Москве, послужил главным источником вдохновения.
Фото: Марат Габдрахманов
С другой стороны, в этой заставленности вещами можно разглядеть позицию. Кьеркегор писал в «Или-или»: «надежда… была одним из сомнительных даров Прометея; он дал её людям вместо предвидения, свойственного бессмертным». Мы не бессмертны, а значит, обречены тыкаться в самые разные сценарии будущего без особого шанса на эволюционный джекпот. Работы о сомнениях – как чилауты на дискотеке потенциальных возможностей. Хрупкость гоминида и трогательную тщету его занятий и выдумок раскрывает Кымхён Чон в «Последнем обновлении», инсталляции из нелепых гибридов машин, манекенов и роботов. Рукотворные медузы Устины Яковлевой – одновременно портреты существ, которым комфортно в условиях глобального потепления, и намёк на то, что к их стратегиям стоит присмотреться с целью имитации. В инсталляции Николая Смирнова панорама исследователей хтонических энергий в диапазоне от якутского Музея мамонта до гробокопателя Анатолия Москвина расширяет спектр наших представлений о возможных типах знания: путь к новому проложен через жуткое. «Dream Life» Агентства сингулярных исследований с бездной вкуснейших деталей повествует о вымышленном институте, изучающем влияние сна на продолжительность жизни. А в инсталляции Данило Корреале предлагается помечтать о будущем без труда и почувствовать хоть на минуту поэтическую связь между бессмертием и бездействием.
Фото: Георгий Сапожников
В конце концов, можно было бы просто соблюсти местные правила игры. Уральская индустриальная всегда была предметом зависти москвичей. Московская напоминала конечную остановку мирового турне суперкураторов прошлого, ещё раз, с подъёмом или без, исполнявших свой репертуар. Уральская искала молодых или по крайней мере тех, кто не вписан намертво в предсказуемые круговороты. Московская занималась постиндустриальным демонтажем, залезая в бывшие заводы (центр ArtPlay), витрины сталинской культурной политики (Музей Ленина, ВДНХ) или коммерческие пространства новой, джентрифицированной Москвы (ЦУМ, Москва-сити). Уральская не делала вид, что прошлое стёрто, и взяла заводы как идейную и техническую базу для культурного производства, заодно вовлекая рабочих во взаимодействия, подчас конфликтные, с глобальным креативным классом. И в этой рамке выставка про бессмертие на военном заводе – уже готовый сюжет, который надо всего-навсего оснастить акцентами и прямой речью сотрудников. Традиционная выставка художников, поехавших в резиденции на разные заводы Урала (куратор – Кристина Горланова), с этой задачей в этот раз справляется едва ли не лучше, чем основной проект. Швейцарец Люк Маттенбергер изготовил на металлургическом комбинате «Уральская сталь» объект, основанный на энцефалограмме мозга в ходе медитации, сравнив «вечную» сталь с ментальным опустошением. Уральский художник Красил Макар и вовсе представляет собой пример завидного долголетия: по легенде, он родился в 1889 году. Поразительна инсталляция эколога и фотографа Анны Марченковой об атмосфере завода с точки зрения влияния на качество и продолжительность жизни: ряд экранов со статистикой и данными завершается ростовым фотографическим портретом рабочего, освещённым так, что персонаж кажется живым. По-настоящему острые темы, как правило, остаются за пределами повестки или транслируются в виде метафор и иносказаний. Тут редко увидишь и работы об официально признанной травме (закрытие заводов после 1991 года и трудный переход к постиндустриальной экономике), и рассуждения о том, что индустриализация в целом была разновидностью красного террора и закрепощения одновременно. Не говоря уже о нынешнем состоянии правового поля в отношении экономической и физической безопасности трудящихся. (В скобках – грустный анекдот, который рассказал мне один зарубежный гость биеннале. В рамках программы «Маршруты биеннале» его возили в город Асбест, на действующий завод, и когда он обратил внимание на нарушения техники безопасности, его заверили, что вред от асбестовой пыли – слухи, распускаемые Западом, чтобы нанести удар по российской индустрии. «Только Россия, Китай, Иран и Северная Корея не признают, что пыль вредна», – недоумевал мой собеседник. «Что называется, делайте выводы».) Вести идеологические прокси-войны за рабочий класс художники пока не рискуют. Но траектория выставок резиденций – от декоративных инсталляций и умиления разрухой и архивами в 2010 году до серьёзных исследовательских проектов в 2019 году – показывает, что в ближайшем будущем высказывания на такие темы, как бессмертие, будут всё чаще исходить от тех, кто рискует остаться на обочине прогресса. Именно «маленькому человеку» придётся решать вопросы невключённости в роскошные элизиумы постчеловеческого мира.
ЧИТАЙТЕ В НАШЕМ АРХИВЕ:
Время, вперёд! Время, назад! (О 4-й Уральской индустриальной биеннале)
Мобилизация в отдельно взятой гостинице (О 3-й биеннале)
