Foto

Хокни: отсчёт портретов

Кирилл Кобрин

15/08/2016

На выставке «David Hockney RA: 82 Portraits and 1 Still-life» можно было увидеть работу целых двух художников. Я разглядел обеих – они были настолько заняты работой, что почти ничего вокруг не замечали. Одна, чернокожая девочка лет 10–12, сидела на полу под натюрмортом «Fruits on a Bench» и перерисовывала его простым карандашом. Использование ею чёрно-белого любопытно, учитывая кислотные акриловые краски, которыми изображены связка бананов, два помидора, оранжевая паприка, два лимона, апельсин и, кажется, манго, лежащие на синей скамейке. Скамейка помещена несколько наискосок на бирюзовой (или лучше сказать кобальтовой?) поверхности; синяя стена идёт – тоже под уклоном – вправо и вниз, цветом она настолько сливается со скамейкой, что кажется: последняя есть её продолжение, точнее, отросток. Учитывая, что у скамейки ножки, так сказать, «иксиком», можно даже вообразить, что это не скамейка, а неведомое мифологические животное, синий конь с картины Франца Марка, преобразившийся в странное существо, приковылявшее на переломанных в коленях ногах к Источнику Всего Синего, к Синей Стене. Синее Существо принесло Синей Стене свои дары. Получается, что «Fruits on a Bench» – это аллегория всей выставки Хокни, ибо яркие цвета, которыми изображены фрукты, а на самом деле не «фрукты», а «плоды», повторяются в десятках портретах, составляющих вместе с этим натюрмортом выставку в Royal Academy of Arts. Где-то галстук то ли помидорного, то ли паприкового цвета, где-то рубашка бананового. Прошедший кафкианскую метаморфозу синий конь принёс в качестве жертвоприношения саму выставку, искусство Хокни, яркое, кислотное, акриловое, нарочито вульгарное, как песня группы Pulp «Acrylic Aftrenoons», явно вдохновлённая, нет, возбуждённая хокниевской палитрой: «Forever in acrylic afternoons / I want to hold you tight / Whilst children play outside / and wait for their mothers to finish with lovers / (…) / On a pink quilted eiderdown, / I want to pull your knickers down. / Net curtains blow slightly in the breeze. / Lemonade light filtering thru the trees»[1].

Тут есть ещё одна странная вещь. В некоторых местах эту картину называют во множественном числе «Fruits on a Bench», в других – в единственном, «Fruit on a Bench». Окей, во избежание недоразумений буду дальше называть ее «Fruit(s) on a Bench». Можно, конечно, обвинить устроителей, куратора, пиар-работников и даже самого художника в разгильдяйстве, однако тут может быть и хитрованский умысел Хокни. Дело в том, что множественное число дает нам простор для интерпретации слова fruits – от «фруктов» к «плодам». Единственное же число прямо намекает, что перед нами просто «плод», плод творчества, никаких фруктов. Хокни так настойчиво ускользает от любых интерпретаций, что делает двусмысленной саму двусмысленность, не давая возможности понять, от чего в рассуждениях об этой картине оттолкнуться. В то же время он очень нуждается в интерпретациях, не будучи ни Фрэнсисом Бэконом, ни Люсьеном Фрейдом, с которыми его порой сравнивают. Те – великие модернисты – делали искусство как бы само за себя говорящее (хотя, конечно, не бывает такого искусства), а Хокни, представляющего более позднее поколение (родился в 1937 году), называют одним из создателей британского поп-арта, чуть ли не британским Энди Уорхолом даже. Поп-арт, как и любое приконцептуализированное искусство, не существует само по себе, без описания, без широкого социального, культурного и экономического контекста. Если вот так взять и выставить яркие картинки Хокни без объяснений, то вряд ли кто пойдёт их смотреть, а те, кто пойдут, вряд ли останутся довольны. Эти работы – с точки зрения «обычного» искусства, да и даже «модернистского» – посредственны, а авангардом они тоже не являются, так что к ним неприменима терминология, описывающая передовой край старого арт-сражения за новое общество и нового человека. В том-то и дело, что, будучи исключительно буржуазным, будучи оценено арт-рынком исключительно высоко, искусство Хокни и многих его коллег как бы проваливается между идеей «красоты», идеей «социальности» и идеей «революционности». То есть работы Дэвида Хокни достаточно «красивы» и достаточно cool, чтобы быть купленными миллионерами для дальнейшего выставления на вилле в Калифорнии, в Малибу, но не более того. Но у этих работ есть своя ниша, и эта ниша должна быть описана и объяснена. Так что без интерпретации тут не обойтись – и сам Хокни это прекрасно понимает. Вот он и ускользает от интерпретаций, дразня, но не скрываясь из виду. Здесь Хокни большой мастер.


David Hockney. David Juda, 22nd, 23rd, 25th March 2015. Acrylic on canvas. 121.9 x 91.4 cm © David Hockney

Соответственно, мы можем продолжить набрасывать нашу интерпретационную сеть на выставку «David Hockney RA: 82 Portraits and 1 Still-life». Тут ведь вот что интересно. Аллегорией выставки является единственная работа, указанная в названии отдельно. Восемьдесят два портрета и один натюрморт. Собственно, речь идет о натюрморте – вроде бы он и объясняет всё остальное, остальные восемьдесят две работы. Но и здесь, если присмотреться, есть хитрость. Дело в том, что на выставке вообще 82 работы, а не 83, как должно быть, если к 82 портретам прибавить один натюрморт. Отнюдь. Их – я не только пересчитал, просто все вещи на выставке пронумерованы и висят в строгом соответствии с нумерацией – ровно восемьдесят две. Трюк заключается в том, что одна из картин является двойным портретом, «Augustus and Perry Barringer»; так и получается, что «портретов» 82, а картин-портретов – 81. И здесь мне видится какой-то тонкий умысел, который я никак не могу разгадать.

Загадкой является и то, что именно эти две работы, «Fruit(s) on a Bench» и «Augustus and Perry Barringer», перерисовывали в то время, когда я посещал выставку. Более того, если девочка копировала натюрморт простым карандашом, то над двойным портретом работала другая художница, азиатского вида молодая женщина лет 25–30, которая делала это на айпэде. Да-да, на айпэде, с помощью приложения Brushes! Это уже даже не намёк, а стейтмент. Дело в том, что начиная с 2009 года Хокни нарисовал сотни портретов, пейзажей и натюрмортов именно в Brushes – результат он рассылал друзьям и знакомым, но не только. Его ай-искусство выставлялось в нескольких серьёзных музеях, вызывая, помимо прочего, мысли по поводу того, куда же всё катится и к чему ведет нас технический прогресс. И вот на выставке работ, сделанных Дэвидом Хокни с помощью холста и кисти, появляется молодая художница, которая на айпэде перерисовывает одну из этих картин – более того, одну из двух, где содержится намёк на некий трюк, скрывающий истинные намерения художника.

Проверить, случайность это или нет, вроде бы несложно. Надо прийти в Королевскую академию художеств в другой раз, а то и в третий, для чистоты эксперимента, и посмотреть, что будет происходить вокруг «Fruit(s) on a Bench» и «Augustus and Perry Barringer».


David Hockney. Rita Pynoos, 1st, 2nd March 2014. Acrylic on canvas. 121.9 x 91.4 cm © David Hockney. Photo credit: Richard Schmidt

Однако я не стал этого делать. Не потому, что лень, отнюдь. Просто а вдруг затея Хокни ещё хитрее? А что если он посылает нанятых им актёров перерисовывать две ключевые работы выставки не каждый день, а следуя какому-нибудь прихотливому расписанию, которое включает в себя множество чисел, как-то связанных с жизнью самогó Дэвида Хокни, с его артом, с его друзьями, с семьёй (а он был очень привязан к покойной матери, к примеру)? И что в результате сложных манипуляций с этими числами сгенерирован некий код, определяющий частоту визитов девочки и молодой женщины к искомым картинам? Разгадать всё это:

  1. Невозможно,
  2. Неохота.
  3. Не нужно.

Пусть всё останется, как есть. Мы же будем смотреть «David Hockney RA: 82 Portraits and 1 Still-life» как будто мы ничего такого (или почти ничего) не подозреваем. То есть будем смотреть выставку как она есть. Впрочем, и здесь возникают сложности.

Смотреть искусство Хокни безо всякой упаковки, «подстриженными глазами», как сказал бы Ремизов, значит его угробить – прийти к выводу, что это довольно средний художник, однообразный затейник, придумавший в жизни полдюжины трюков, довольно сильно устаревших. В конце концов, параметры для подобного суждения есть, они готовы, чтобы удобно устроить тушку хокниевского арта в этом гробике. Параметры эти просты. Открытый гей. Расцвет приходится на 1960-е. Англичанин из Йоркшира, уехавший в Калифорнию. Любимец могущественных галеристов и миллионеров с покушениями на богемность. Все это можно обнаружить в большинстве из 82 портретов на выставке.

Но такой подход скучен, ибо очевиден – и ничего нового нам не даёт; в частности, не даёт нового знания. А оно нам нужно, не так ли? И если вышеописанный гробик всё-таки появился в нашем рассуждении, то исключительно оттого, что Хокни часто считают «погребённым в своей эпохе», а нам «эпоха» столь же интересна, как и «Хокни». А «эпоха» – это не только период с 1962 года, когда Дэвид со скандалом заканчивал лондонский Royal College of Art, по 2016-й, когда в Royal Academy of Art выставлены его свежайшие 82 портрета и один натюрморт. Нет, нас не столько «история» в данном случае интересует, сколько «общество», его устройство, его сознание, его состав – в том виде, в котором оно отпечатано в арте Хокни, точнее – в том виде, в котором арт Хокни из него состоит. И здесь нам снова понадобится арифметика, переходящая порой в нумерологию. Надо же посчитать это общество.

Итак. 82 картины. 82 человека и 10 плодов земли. Из 82 моделей – 60 мужчин, 22 женщины. Не хочу заниматься подозрительным анализом расового состава крови, но точно можно сказать, что большинство изображённых – белые, только трое чернокожих; несколько человек, судя по всему, латиноамериканского происхождения. Детей – одна штука. Подростков – двое. Возраст остальных варьируется. Почти ничего нельзя сказать о сексуальной ориентации, разве что заняться выяснением, кто же персонально изображён на портретах, а потом копаться в их биографиях. Этим мы и займемся сейчас – не вторым, а первым. И интерес наш чисто социокультурный. Никаких сплетен.


David Hockney. John Baldessari, 13th, 16th December 2013. Acrylic on canvas. 121.9 x 91.4 cm © David Hockney. Photo credit: Richard Schmidt

На портретах изображены самые разные люди, немалая часть которых явно известна – или должна быть известна – знатокам Хокни, тем паче его знакомым и родственникам. Я не отношусь ни к одной из этих категорий, так что, за исключением громких имён, вроде знаменитого американского художника Джона Балдессари и не менее знаменитого американского арт-дилера и галериста Ларри Гагосяна, почти никого не знаю. Там есть пара женских портретов, фамилии у их моделей те же, что и у автора картин, – получается, что они его сестры. Остальные же настоятельно требуют гугла – кроме, конечно, Барри Хамфриса, широко раскинувшего ноги на всех афишах выставки, малиновые штаны, оранжевые носки, кремово-рыжие спортивные туфли, широкий галстук цвета паприки с «Fruit(s) on a Bench» (но в белый горошек), белый платочек торчит из кармашка тёмно-синего пиджака, на голове федора, вид залихватский, как у самого Хокни на снимке этого года. Только Дэвид на рекламном фото сидит в студии нога на ногу, и в левой руке неизменная сигарета. Актёр и комический сочинитель Хамфрис – ещё один намек на этой выставке, мол, тут все абсурдистское, высококультурное, в то же время немного вульгарноватое. Но предположительно весёлое. Уровень же юмора можно определить не по реальному содержанию смешного в скетчах Барри, а по некоторым из его хобби, например, по экспонатам его коллекции. Одна из жемчужин его собрания литературных редкостей – телефонная книга Оскара Уайльда.


David Hockney. Barry Humphries, 26th, 27th, 28th March 2015. Acrylic on canvas. 121.9 x 91.4 cm © David Hockney. Photo credit: Richard Schmidt

Не буду мучить читателя занудством, выясняя личности остальных примерно 75 человек, которых я не знаю – и, предположительно, не знает читатель. Потому изберу метод случайного поиска – но организованный, как и сама «David Hockney RA: 82 Portraits and 1 Still-life», строго по нумерации. Первый полузал, начало, номера 1–11. 

  1. J-P Goncalves de Lima – друг и ассистент Хокни. Сидит, обхватив руками голову, будто в большой печали, даже в горе. Возможно, отсылка к печальному инциденту три года назад, когда в йоркширском доме художника был найден умирающим другой ассистент и друг художника Доминик Эллиотт (странная комбинация алкоголя, экстази, кокаина и жидкого химиката для очистки сточных труб; последнее несчастный употребил, зайдя под утро в ванную комнату).
  2. Bing McGilvray – американский художник. Здесь можно посмотреть его любопытное повествование о небезызвестном Тимоти Лири.
  3. Richard Sassin – американский актёр.
  4. Douglas Roberts – американский баскетболист.
  5. Greg Rose – американский (калифорнийский) художник.
  6. Larry Gagosian – см. выше.
  7. Jonathan Mills – куратор.
  8. George Snyder – писатель и менеджер арта и медиа. Работает на Хокни.
  9. Kevin Druez – непонятно кто, но есть довольно известный его портрет в матроске и в бескозырке (привет Жану Жене!), сделанный Хокни в 2009-м.
  10. Joan Agajanian Quinn – жена прокурора, медиапродюсер из Калифорнии, коллекционер, меценат.
  11. Chloe McHugh – так и не смог найти, кто это. О её портрете один из рецензентов пишет так: «На другой картине Хлое Макхью прячется за собственным лицом, непроницаемым, как палевая маска. О чём она думает?» Действительно, о чём? Но дело в том, что Хокни это совсем не интересует – да, честно говоря, и такого зрителя, как я, тоже. 82 портрета не о так называемой «психологии», они о социальном. И, соответственно, о культурном.

Игру можно продолжить – я предлагаю сделать это читателю моего текста. Номера 41–43:
Arthur Lambert
Ian Gray
John Fitzherbert

Удачи в поисках! Я же нумерологию закончу, сказав пару слов о личности героя последнего портрета выставки (№ 82). Earl Simms – селебрити-парикмахер.

Это прежде всего Калифорния, причем в том самом виде, в котором она нам известна из светских новостей, сплетен и телесериалов. Художники, богачи, коллекционеры, галеристы, цирюльники, ещё раз богачи. Мой любимый портрет на выставке – Джейкоб Ротшильд, он, бедолага, выглядит так, будто физически страдает от избытка денег. Причем, учитывая фамилию портретируемого, заметим – изображены не «новые деньги», не нуворишеские, а почтенные, семейные, старые. И всё равно их обладателю как-то нелегко.


David Hockney. Jacob Rothschild, 5th, 6th February 2014. Acrylic on canvas. 121.9 x 91.4 cm © David Hockney. Photo credit: Richard Schmidt

Здесь ни намека на социальную критику, отнюдь. Просто люди определённого круга, некоторые известные, некоторые не очень, каждый со своей ролью в этом круге, люди, обитающие в определенной части мира, а именно – в Южной Калифорнии, недалеко от Лос-Анджелеса, от Голливуда (не все, но почти все). Они, как предполагается, живут яркой жизнью, оттого и портреты их яркие, но бросается в глаза не социальная психология героев, и даже не статус, а одежда.

Почти все, писавшие об этой выставке, отмечают, насколько рассматривать одежду на портретах Хокни интереснее, нежели рассматривать лица. Да, кое-где, как в упомянутых случаях Хамфриса или Ротшильда (или диковатого краснолицего Балдессари), лицо выразительно и кое-что говорит – да и то не о самом человеке, а о его социальной роли. Остальные, особенно дети и малоизвестные персонажи, выписаны так, что являются очень милыми в меру одушевлёнными манекенами, на которые надеты самые разные штаны, блузки, майки, ботинки, шляпы, галстуки, свитеры, носки. Рецензенты сходятся на том, что лучше всего у Хокни получаются джинсы – их цвет идеально подходит к кобальтово-голубому заднику, этой слегка кислотной копии фона матиссовского «Танца». Ну и, конечно, к чисто калифорнийскому цвету неба и воды в бассейне на одной из двух самых известных хокниевских картин ever, «A Bigger Splash» (1967). Согласен, джинсы отличные, особенно у Дэвида Джуды (сын покойной галеристки Эннели Джуды, выставлявшей юного Хокни, сам галерист). Но лично мне больше нравятся алое платье Риты Пинос (как пишут, «дизайнер уникальной акриловой мебели») и, конечно же, малиновые штаны Хамфриса.

Теперь пора, наконец, сказать, о чём эта выставка. Она, во-первых, о знаменитом художнике, которому 79 лет, и он хочет работать дальше, но штука в том, что социальный и культурный контекст, из которого состояло его искусство, кончился. Хокни пытается сейчас сделать контекст из своего искусства, свой новый контекст из своего старого искусства. Попытка отважная – и отчасти удавшаяся. В сущности, «David Hockney RA: 82 Portraits and 1 Still-life» – это кастинг к будущему телесериалу о жизни одного старого британского художника, который, как и положено британскому художнику из северной глуши, любит океан, виллы, солнце, Калифорнию, но никак не может покончить со своей britishness, оттого значительную часть года проводит в Йоркшире. Оттого его Калифорния всё-таки слишком яркая, слишком назойливая, слишком вульгарная, слишком акриловая, комичная и довольно абсурдная. Но при этом ландшафты родного Йоркшира в его недавних работах и вовсе смешные, как на упаковке экологически чистой йоркширской ветчины.


David Hockney. Celia Birtwell, 31st August, 1st, 2nd September 2015. Acrylic on canvas. 121.9 x 91.4 cm © David Hockney. Photo credit: Richard Schmidt

Во-вторых, это выставка о том, что живописный портрет как был невозможен уже довольно давно, так и остаётся таковым. Нет-нет, я не буду вспоминать известное высказывание Мандельштама: европейцы нынче выбиты из своих биографий, как бильярдные шары из луз. Наоборот, с биографиями всё в порядке. Проблема в том, что биографиями – точнее, CV, – всё дело и исчерпывается. Ничего лишнего. Никаких зазоров. Полная, как сказал бы Фуко, пригнанность. Ну, а там, где одно сплошное CV, там достаточно пары гримас плюс красочная одежда. Кто, как не Хокни, это понимает? Когда-то, в «A Bigger Splash», он пытался обойти проблему отсутствия в жизни людей, пригодных для изображения в арте, сделав картину о прыжке в бассейн без прыгающего, но потом сдался на внутренний призыв быть… более человечным, что ли.

Наконец, в-третьих, это выставка – о сомнительном удовольствии ходить на такие выставки. Вернемся к цифрам. Я посчитал: чтобы обойти «David Hockney RA: 82 Portraits and 1 Still-life» и внимательно взглянуть на каждую из 82 работ, нужно 28 минут. Примерно по 21 секунде на картину. На самом деле меньше. Я бы списал пару минут на толкучку и необходимость курсировать между немолодыми прекрасно одетыми дамами, которые и составляют основную часть посетителей. То есть так: примерно 24 минуты на выставку (18 секунд на картину) и примерно 2 минуты на общие перемещения. Я, естественно, провел там около часа, но тут другое – пришлось заниматься не только включённым наблюдением нравов, но и всё подсчитывать и даже переписывать в телефон имена персонажей Хокни. Ну, хорошо, час. Учитывая, что каждый портрет потребовал 20 часов работы – в этом и был концептуальный замысел художника, сделать картину за три дня, каждый день примерно по 6–7 часов, – то соотношение между вложенным трудом и тем интересом, который этот труд вызывает, разочаровывающее. С другой стороны, на этом стоит «современное искусство». Оно ведь о том, как чаще всего долгими, иногда неимоверными усилиями создаются какие-нибудь видеоработы, или перформансы, или публичные скульптуры, или инсталляции, на которые вообще почти никто не обращает внимания. Получается, что искусство самоценно.


David Hockney. Rufus Hale, 23rd, 24th, 25th November 2015. Acrylic on canvas. 121.9 x 91.4 cm © David Hockney. Photo credit: Richard Schmidt

На этой очень старомодной идее времен популярности лозунга Теофиля Готье «L'art pour l'art» я и закончу свой текст. Его написание потребовало трёх дней. Первый – поход на «David Hockney RA: 82 Portraits and 1 Still-life» (с учётом дороги и сопутствующего питья кофе и прогулки часа четыре). Второй – сбор материала и вдумчивое переслушивание песни группы Pulp «Acrylic Aftrenoons». Третий – собственно написание, на что ушли почти все световые часы по причине лени, отвлекающего твиттер-сёрфинга, проверки почты и проч. Результат, как и в случае Хокни, совершенно не соответствует вложенным силам. Так что тоже как бы искусство для искусства.

Чуть не забыл. Трюк с 82 портретами, одним натюрмортом, девочкой с карандашом и блокнотом, девушкой с айпэдом и проч. отношу всё к тому же – к желанию Дэвида Хокни хоть как-то разнообразить жизнь с помощью мелких, но важных хитростей, которые на самом деле и могут сегодня называться «искусством».

 


[1]                Надеюсь, невинная юная художница, трудящаяся над чёрно-белой версией яркого натюрморта, не понимает, что играет роль как раз того самого ребенка, которого мамаша отправила погулять, намереваясь без помех заняться сексом с героем песни Джарвиса Кокера.