Шарль Бодлер и рококо в XXI веке
29/10/2014
Пьер Витторио Аурели (Pier Vittorio Aureli, 1973) – архитектор и теоретик архитектуры, в исследованиях и этюдах которого в тесный клубок сплетаются архитектурная форма, политические теории и история градостроительства. Он – преподаватель в кузнице архитектурных гениев, Школе архитектуры при Ассоциации архитекторов в Лондоне, и приглашённый профессор в Йельском университете. В списке высших школ, в которых Аурели преподавал до этого, есть и Колумбийский университет в Нью-Йорке, и законченный им самим Институт Берлаге в Нидерландах.
Аурели стал автором бесчисленных эссе, опубликованных, например, в журналах Log, San Rocco, Oase. Его перу принадлежат книги «Проект автономии» (The Project of Autonomy: Politics and Architecture Within and Against Capitalism, изд-во Princeton Architectural Press, 2008) и «Возможность абсолютной архитектуры» (The Possibility of an Absolute Architecture, изд-во MIT Press, 2011). В настоящее время он увлёкся исследованием отношений рабочей силы и архитектуры. Часть этого исследования вошла в только что вышедшую книгу «Меньше – достаточно» (Less is Enough, изд-во Strelka Press, 2013), в которой мантра модернистов «меньше – это больше» (если отставить в сторону её эстетизированное понимание минималистами) раскрывается как стремление капитализма «меньшими средствами заработать больше». Следует согласиться с американским архитектором Питером Айзенманом (Peter Eisenman), который заметил о сочинениях Аурели, что они только в первый момент кажутся историей архитектуры, но на самом деле радикально оспаривают общепринятые вещи в теории современной архитектуры. Книги этого итальянца можно смело назвать обязательным чтением для всех, кого увлекает архитектура и её будущее. Что думает о будущем сам Аурели, открылось в разговоре, который состоялся в Таллине во время тамошней архитектурной биеннале. Исследователь архитектуры выступил там на симпозиуме с лекцией, а также представил свою интерпретацию модернизма советского времени на главной выставке биеннале. Ах да, вместе с Мартино Таттара (Martino Tattara) он ещё является основателем архитектурного бюро Dogma. В 2005 году это бюро победило в конкурсе на создание новой административной столицы Южной Кореи. Аурели интересуют большие по масштабу проекты, хотя он хорошо сознаёт, что планирование городов – это не только невинное создание лучшей жизни для общества, как обычно прокламируется публично, но также и крайне политизированная сфера.
Фото из личного архива Пьера Витторио Аурели
Как вы видите советский модернизм в общем контексте этого направления?
Русская архитектура – это экстремальная форма модернизма от «Чёрного квадрата» Малевича до конструктивистов. Она оказала огромное влияние на Западную Европу, а также на капитализм вообще и на понимание государства благосостояния. Одна из важнейших книг ХХ века «Политическая теология», которую написал влиятельный немецкий юрист Карл Шмидт (Carl Schmidt), начинается с предложения: «Мы все находимся в тени России». Происходившее в России было чем-то столь радикальным, что оставляло впечатление расширяющегося волнового круга вокруг эпицентра события.
Однако всё это относится к модернизму перед Второй мировой войной...
Да, но и после войны, например, во Франции и Италии коммунистические партии были очень сильными и обладали большим влиянием. Совершенно ясен пункт перелома в отношении Запада к Советскому Союзу. Это – 1956 год, когда Хрущёв признал преступления Сталина и всем стало ясно, что большевистская идеология уже давно пошла в неверном направлении. Последние иллюзии о России как прогрессивном государстве разрушило вторжение Советского Союза в Венгрию. 60–70-е годы ХХ века – это совсем другое время, до этого Восток был источником вдохновения и примером для Запада, но после этого всё повернулось наоборот. Поворотным пунктом стали знаменитые так называемые кухонные дебаты – разговоры Хрущёва и Никсона на американской кухонной выставке в Москве.
В Латвии обычно акцентируется принятое в 1955 году решение Центрального комитета КПСС и Совета министров СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», которое позволило архитекторам вернуться к выразительным средствам модернизма.
Да, это важно. Однако я считаю, что следствием этого решения в долгосрочном аспекте стало уничтожение советского модернизма, его своеобразного отношения к Западу. Преемственности послевоенного модернизма не получилось. Появившиеся в 60–70-х годах ХХ века проекты нельзя назвать значительными вехами в развитии городского планирования. Мне это сталинское время со всей его помпезностью и видимым антимодернизмом кажется намного важнее и определённее. Я знаю, что русские исследователи со мной не согласятся, но я остаюсь при своём мнении. В Москве сразу заметна разница между построенным при Сталине и при Хрущёве. Архитектура сталинизма по-прежнему включает в себя город как единое целое, а идеи времён Хрущёва порождают взрыв города, делают его расплывшимся, лишают его границ. В то же время тогда было уничтожено понятие прекрасного, у которого во времена Сталина всё-таки было своё место – как у идеи празднования жизни и города.
А архитектура советского времени в наши дни?
Мода и стремление к большим апартаментам миновали. Люди опять хотят небольшие квартиры и ценят идеи коллективизма. Особенно в ситуации нынешнего экономического кризиса повторное использование архитектуры советского времени представляется долгосрочным решением. Постройки советского времени более существенны, чем «передизайнированные» современные здания, связанные с весьма конкретным вкусом. Архитектуре социализма свойственна анонимность, абстракция вне времени и вкуса, которую легче приспособить к разным требованиям.
Вы в одной из своих лекций сравнили современную ситуацию с периодом рококо...
Да, рококо был временем транзита между барокко и классицизмом. Это был период, в котором все ожидали, что что-то произойдёт. И позже произошла Французская революция. Это было время потери иллюзий, которое характеризовала полная неясность будущего. Такая ситуация в искусстве выражается как изобилие форм и линий, развлечение как самоцель. Мы, по-моему, находимся в весьма схожей ситуации, и наша архитектура тоже об этом напоминает. В особенности лет 10–15 назад без особых размышлений правило бал именно такое безумие формы. Архитектуру, кажется, охватила «инженерия» как самоцель, которая и сделала возможными проекты всех этих дорогущих зданий.
Вы часто пользуетесь ссылками на историю...
Считаю, что наилучший способ понять современность – знать историю. Надо понять, что было, чтобы разобраться, что происходит в настоящий момент и как на это можно повлиять. По-моему, история слишком важна, чтобы оставить её профессионалам – историкам. Дискутировать об истории в наши дни важнее, чем обсуждать сам XXI век. Чтобы понять проблемы современной архитектуры, надо читать Альберти (Leon Battista Alberti), и не только потому, что он был особенным эрудитом, но потому, что он открыл многие проблемы XV века, с которыми мы сталкиваемся и в XXI веке. Это – тексты, пересекающиеся с современностью. Я привожу столько ссылок не потому, что мне нравится история как таковая. История сама по себе ничем не лучше или интереснее других областей знания, но она – единственный способ, как понять современность. Я не думаю, что можно понять настоящее, думая о будущем. Наше настоящее коренится в прошлом.
О будущем в наши дни никто говорить не хочет...
Вот и я не хочу. Это – характерное для нынешнего тысячелетия отношение. Весь ХХ век мы были уверены, что можем предвидеть будущее. Надеялись на что-то великое, но все ожидания провалились. Мне очень нравится слоган Sex Pistols: No Future. В нём воплощается дух нашего времени, указывающий, что думать о будущем – глупо. По-моему, единственное, что мы можем сделать для завтрашнего дня – это думать о прошлом. Сейчас все сценарии будущего – это коммерческое занятие. Планы «2050» и так далее... Меня они не интересуют. Вся философия долговечности базируется на размышлениях о будущих поколениях. Меня подобные аргументы не убеждают. Мне не кажется, что нам надо принимать решения о действиях в настоящем, размышляя о том, что произойдёт потом. Это – этически ошибочное отношение.
Вы предпочитаете идти против течения...
Мне не нравится слово «бунтарь». Во все времена бунтарями были просто-напросто успешные предприниматели. Считаю, что важно быть критичным. Это означает всё время задавать вопросы, а не холить собственное бунтарство. Да, я критичен. Занимаясь искусством или архитектурой, надо решить для себя, хочешь ли ты быть успешным или желаешь найти своё место. Чтобы быть успешным, тебе надо нравиться всему миру, но, ища и находя свою позицию, можно считаться с небольшой поддержкой, но не с восхищением всего земного шара. Я выбрал второй путь, т.к., по-моему, в рамках первого варианта заниматься архитектурой неинтересно.
Ваши книги могут показаться оспаривающими одна другую, но они также и взаимно дополняют друг друга.
Определённо. По-моему, всё, что ты пишешь, это проект длиной в твою жизнь, который может меняться, развиваться в разных направлениях, но он сохраняет нить продолжения. Очень приятно слышать, что вы воспринимаете мои книги именно так. Когда книга издана, я о ней больше не думаю. Важно быть свободным и независимым от того, что когда-то сделал, не быть пленником своих представлений о себе. Я – не критик архитектуры, хотя и пишу очень много. Я сам думаю о том, кто же я есть на самом деле – писатель или архитектор, является ли то, что я пишу, комментарием или критикой. Не могу и даже не хочу отвечать на эти вопросы, однако я уверен, что если ты архитектор и не пишешь, ты теряешь что-то очень важное, необходимое для того, чтобы стать хорошим архитектором. Письмо очень помогает найти и сформулировать свою мысль и идею, а архитектор без мысли и идеи мало чего стоит.
The Project of Autonomy: Politics and Architecture Within and Against Capitalism. Фото: perimeterbooks.com
В Латвии существует выраженное стремление к объективной критике, которая однозначно сказала бы, что есть хорошая и что есть плохая архитектура...
Я всегда сомневаюсь, если кто-то пытается провозгласить что-нибудь oбъективным или пробует достичь такого отношения. Это – ошибочные ожидания, которые никогда не исполняются. Критика в принципе не может быть объективной. Попытки стать таковой могут закончиться тем, что рецензии станут двойниками рекомендаций для путешествий. Чем больше вы ждёте объективных оценок, тем большая вероятность столкнуться с интеллектуальной недобросовестностью. Я лучше доверюсь очень субъективной, но честной и открытой критике, чем такой, которая не открывает истинные мысли автора.
Критика искусства (а также архитектуры) появилась в XIX веке. Поэт Шарль Бодлер был первым, который ввёл этот жанр. Он посещал выставки в салонах и замечал, что внимание было обращено только на один определённый вид искусства, и единственно он и считался респектабельным. Он хотел выделить работы, которые получали меньше признания, но были столь же важными и в то же время более интересными, чем официально признанные фавориты. Бодлер ввёл жанр письма, который защищал незащищённое другими искусство. Важно, что сам он не был связан ни с одним учреждением искусства. Критика сильна, если она свободна, независима и представлена индивидуально. Однако это же и слабость данной области, т.к. велика вероятность, что никто не оплатит твою работу. Критик обязательно должен быть свободным, но у свободы есть столь много нюансов, которые могут сделать её невозможной. У свободы рецензентов нынешней архитектуры очень высокая цена, и мало кто согласится жить так, как в своё время Бодлер – без соответствующей работы и вознаграждения.
Ещё один важный для критики аспект – умение постоянно задавать вопросы и сомневаться. Работа рецензента не так легка, как это выглядит со стороны. В наши дни это по большей части дорогое хобби. Медиа неохотно публикуют статьи, которые не приносят немедленной коммерческой выгоды. Если ты пишешь для них, то одно из обязательных требований, предъявляемых к тексту, – чтобы его мог понять любой из читателей. Можно понять издателей, но при таком подходе есть большой риск всё банализировать.
А в наши дни ещё пользуются уважением критики архитектуры?
Мне не нравятся общепризнанные Ада-Луиза Хакстейбл и Герберт Мушамп. Я не считаю, что они такие уж выдающиеся авторы текстов. Мне их сочинения кажутся скучными. По-моему, последним значительным критиком архитектуры был Питер Райнер Бенхэм (Peter Reyner Banham). Я не стал бы соглашаться со всем им написанным, но он был хорош и потому, что был историком архитектуры с глубоким пониманием истории. В основе всех его текстов лежат масштабные знания по архитектуре.
