Сентиментально-аналитическое путешествие на Север Англии
22/08/2013
Часть первая
Города возникли, конечно, в древности, кто спорит. Вавилон или Афины; наконец, Рим, всем городам город; Urbi et orbi – «Городу и миру», здесь urbi не просто «городу», а именно – «Риму». Рим – синоним слова urbis; когда на исходе раннего Средневековья в Европе стали возникать поселения новых типов (или возрождаться заброшенные и покинутые античные), «Рим» перестал символически равняться «городу». Это был уже «бург» – довольно часто самоуправляющаяся административная единица, живущая ремеслом, торговлей, иногда даже сельским хозяйством на прилегающих к городским стенам землях, замкнутое в определённых границах поселение с чётким и сложным законодательством и системой отношений либо с короной, либо с местным сеньором.
Что же мы имеем в смысле города как места действия и объекта описания (пусть и косвенного)? Афины – Сократ/Платон, Рим – Петроний, средневековый Париж – Франсуа Вийон. Потом наступил Ренессанс, после – барокко; соответственно, Рабле и Сэмюэл Пипс. Дальше уже Век Разума с его многочисленными урбанистическими частными сюжетами Дефо, Руссо, Де Сада, Гёте. Не уверен, но, кажется, первые художники-урбанисты появились тогда же; по крайней мере, я так считаю, даже уверен; одни из лучших в истории искусства ever – тщательный, нежный, внимательный к гармонии и детали Каналетто и неистовый моралист Хогарт.
Всё вышенаписанное сочинено исключительно для того, чтобы сказать очевидное: настоящий современный европейский город, город, как мы, жители континента, его знаем, появился лишь в конце XVIII века, с началом Промышленной революции. Да, в Афинах были рынок и народное собрание, в Риме – форум, стадион и первый в истории универсам, а бург делился на кварталы, которыми управляли местные жители, всё верно. Но современный город с его тремя обязательными частями (кварталы Труда, Отдыха и Досуга), системой транспорта, здравоохранения, административным делением, социальными проблемами и самой идеей планового развития – всё это появилось лишь с началом производства прибавочной стоимости, ростом и последующим господством буржуазии. Коммунистический эксперимент на территории бывшей Российской империи его принципиальных черт не изменил, несмотря на антибуржуазный, якобы пролетарский характер новой власти. Рабочие кварталы для Труда, спальные – для Отдыха, центр с ресторанами и концертными залами, универмагами и театрами – для Досуга. Были, конечно, попытки создать некоторым образом автаркические районы, где панельные девяти- и четырнадцатиэтажки сочетались с кинотеатрами, комбинатами бытового обслуживания, торговыми центрами и стадионами (а рядом, к примеру, завод), однако замкнутого самодостаточного пространства не получилось – всё равно в выходные местные жители с семьями выезжали тратить время и деньги в городской центр. Потом СССР кончился и всё вернулось на свои места окончательно – там, конечно, где пытались строить коммунизм.
Но вот кое-где пытались строить социализм, а не коммунизм. Скажем, в Великобритании, после победы в 1945 году лейбориста Кевина Эттли на парламентских выборах. Лейбористов вела в будущее программа «Путь Британии к социализму»; по ходу этого пути была создана система бесплатной медицины, разветвлённая и запутанная сеть социальной поддержки, много что ещё. Уже существовавшая к тому времени немалая программа строительства социального жилья стала всеобщей; только теперь вместо террасных домов, бунгало и краснокирпичных псевдо arts and crafts зданий за дело взялись модернисты постбаухаузной выучки. Британские города, особенно индустриальные центры севера Англии, застраивали бетонными громадинами, многие из которых считаются шедеврами архитектурного брутализма. Большинство из них и поныне стоят, являя собой невесёлое зрелище мастодонтов другой, большой исторической эпохи; либо в полупустых промышленных городах, либо в окружении буржуазного джентрифицированного уюта эти дома, кварталы и целые архитектурные комплексы кажутся (и на самом деле они такие и есть) руинами ненаступившего утопического будущего. Утопия эта была иной, нежели коммунистическая, – она предлагала не счастье, а разумное удобство и настоящую социальную справедливость. Цена (в прямом смысле этого слова, финансовая стоимость прекрасного проекта) оказалась слишком большой, и будущее, увы, не наступило. К власти пришли нахрапистые неолибералы во главе с Тэтчер и распродали его материальные остатки.
Британский архитектурный критик и эссеист Оуэн Хэзерли остроумно заметил сходство тэтчеризма и панк-рока (они практически ровесники, Сид Вишес умер в год прихода Мэгги к власти). После довольно долгой (и довольно вялой) эпохи утопизма (социалистического, хиппистского, любого иного), которая предлагала обществу некий (пусть и размытый, но) образ будущего, пришли агрессивные, быстрые на слово и дело циничные прагматики. И сломали всё. Впрочем, если панк спёкся за несколько лет, то сказки про невидимую руку рынка рассказывают до сих пор, хотя и с небольшим успехом.
И вот интересно, что произошло дальше – с музыкой и с архитектурой. В восьмидесятые в городах наступила эпоха девелоперства и джентрификации, которая тщательно уничтожает любые следы героического индустриального (что значит и капиталистического, и социалистического разом) прошлого; главная задача девелопера – чтобы в данном конкретном квартале было миленько, уютненько, стильненько и дорого. Если здесь стояла фабрика – превратим её в торговый центр или галерею, склад – под кофейни и дизайнерские студии, бетонные социальные дома снесём и дадим стране luxury flats с разными закидонами в духе исчезнувших уже бобо. Ну и побольше адвокатских контор, магазинов здоровой еды, гастропабов, винтажных лавок и музыкальных клубов. Всё вместе называется креативной экономикой, экономикой обслуживания (сервиса); при этом тщательно скрывается довольно простой факт – для существования «экономики обслуживания» (или «сектора экономики обслуживания») должны быть те, кого обслуживают, те, кто что-то такое производит, кроме дизайнерских штучек и счетов за адвокатские услуги. Пока же в отдевелоперных кварталах в сетевых кофейнях под лёгкий джаз одни люди осуществляют сервис в отношении других людей, которые обслуживают третьих людей, которые, в свою очередь, предлагают свои услуги тем, первым. Деньги же на весь этот праздник жизни идут из раздутого пузыря недвижимости в тех же самых кварталах; надувается он банками и инвестиционными компаниями, которые есть часть той же сервисной экономики; а всё, чем в реальности оперируют перечисленные выше работники обслуживания самих себя, производится в аутсорсенном мире по ту сторону Европейского союза. Это не будущее; это вечное настоящее.
В музыке же (и городской культуре вообще) произошло по-иному. На место быстрого, циничного, приземлённого, весёлого даже панка пришёл довольно мрачный постпанк, который с самого начала был проникнут меланхолией по бывшему будущему. Родиться он мог лишь в те самых жутковатых кварталах, что были построены архитекторами-утопистами в больших индустриальных городах, а потом – после того, как неолибералы уничтожили промышленность, – практически заброшены. В Британии всё началось с мрачняка Joy Division, продолжилось кислотной язвительностью The Fall, потом пришли депрессивно-разнузданные команды из клуба Hasienda и вообще всяческий Madchester. Это в Манчестере, бывшей промышленной столице мира, городе, который в XIX веке называли Cottonopolis. В восьмидесятые индустриальный Рим буржуазного производства превратился в заброшенный, рустикализированнный Рим после вторжения варваров. Джентрификация началась в девяностые и сделала Манчестер буквально выставкой достижений неолиберального урбанизма. Центр действительно вылизали. Кое-что даже красиво, культурно так, можно и кофе попить, и коктейля глотнуть, и хипстерского IPA, сходить на премьеру модного спектакля или даже на симфонию. Но великих групп там нет уже лет двадцать, после, прости господи, Oasis. Других значительных достижений в сфере поп-культурного обслуживания среднего класса – тоже. Что до словесности, то новый Энтони Бёрджесс в городе не появился. Впрочем, это неважно. Всегда можно кого-нибудь привезти на гастроли, деньги здесь водятся.
Другой пример – Шеффилд. Здесь не ткали и не пряли в старые времена, здесь варили металл и делали механизмы. Тэтчер решила, что всё это вздор один и в городе безработных стало больше, чем работающих. А город был замечательный, гораздо интереснее Манчестера. В шестидесятые местный муниципалитет был настолько левым, что Шеффилд называли «Социалистической республикой Южного Йоркшира». Лучшие бруталисты трудились здесь, давая публике обильную пищу для восторга, ужаса и зубоскальства. Я не специалист в архитектуре, но, как мне кажется, за исключением великих лондонских комплексов Barbican и Brunswick Centre, самое интересное было здесь – жилой комплекс Park Hill и рынок Castle Market. В каком-то (чисто эстетском, признаюсь) смысле Шеффилду повезло – джентрификация по нему прошлась только отчасти, так что он сохранил весь возвышенно-сиротский дух социального утопизма, скончавшегося от дистрофии в возрасте примерно тридцати пят лет. Так или иначе, постпанк здесь не процветал; развлечения здешних поп-музыкантов были более утончёнными и разнообразными. «Пролетарские казановы» Pulp воспевали жалкие перепихоны в социальных квартирах Парк-хилла и на городских холмах. Плюс местный гитарный герой-любовник/рокабили-певец Richard Howley и одна из первых и лучших британских электронных команд Cabaret Voltair.Тем не менее, всё, что нужно знать об этом городе, направляясь туда с краткосрочным культурно-познавательным визитом, изложено здесь:
И вот текст:
Just behind the station, before you reach the traffic island, a river runs thru' a concrete channel.
I took you there once; I think it was after the Leadmill.
The water was dirty & smelt of industrialisation
Little mesters coughing their lungs up & globules the colour of tomato ketchup.
But it flows. Yeah, it flows.
Underneath the city thru' dirty brickwork conduits
Connecting white witches on the Moor with pre-raphaelites down in Broomhall.
Beneath the old Trebor factory that burnt down in the early seventies.
Leaving an antiquated sweet-shop smell & caverns of nougat & caramel.
Nougat. Yeah, nougat & caramel.
And the river flows on.
Yeah, the river flows on beneath pudgy fifteen-year olds addicted to coffee whitener
And it finally comes above ground again at Forge Dam: the place where we first met.
I went there again for old time's sake
Hoping to find the child's toy horse ride that played such a ridiculously tragic tune.
It was still there – but none of the kids seemed interested in riding on it.
And the cafe was still there too
The same press-in plastic letters on the price list & scuffed formica-top tables.
I sat as close as possible to the seat where I'd met you that autumn afternoon.
And then, after what seemed like hours of thinking about it
I finally took your face in my hands & I kissed you for the first time
And a feeling like electricity flowed thru' my whole body.
And I immediately knew that I'd entered a completely different world.
And all the time, in the background, the sound of that ridiculously heartbreaking child's ride outside.
At the other end of town the river flows underneath an old railway viaduct
I went there with you once – except you were somebody else –
And we gazed down at the sludgy brown surface of the water together.
Then a passer-by told us that it used to be a local custom to jump off the viaduct into the river
When coming home from the pub on a Saturday night.
But that this custom had died out when someone jumped
Landed too near to the riverbank
Had sunk in the mud there & drowned before anyone could reach them.
I don't know if he'd just made the whole story up, but there's no way you'd get me to jump off that bridge.
No chance. Never in a million years.
Yeah, a river flows underneath this city
I'd like to go there with you now my pretty & follow it on for miles & miles, below other people's ordinary lives.
Occasionally catching a glimpse of the moon, thru' man-hole covers along the route.
Yeah, it's dark sometimes but if you hold my hand, I think I know the way.
Oh, this is as far as we got last time
But if we go just another mile we will surface surrounded by grass & trees & the fly-over that takes the cars to cities.
Buds that explode at the slightest touch, nettles that sting – but not too much.
I've never been past this point, what lies ahead I really could not say.
I used to live just by the river, in a dis-used factory just off the Wicker
The river flowed by day after day
One day I thought, One day I will follow it but that day never came
I moved away & lost track but tonight I am thinking about making my way back.
I may find you there & float on wherever the river may take me.
Wherever the river may take me.
Wherever the river may take us.
Wherever it wants us to go.
Wherever it wants us to go.
Со времён Джарвиса, Ричарда и шеффилдских вольтерьянцев я про культурный экспорт из этого города не слыхал.
* * *
Часть вторая
Здесь будут фото и краткие пояснения. Этим летом я решил посетить два главных (простите, Ньюкасл и Йорк!) города английского Севера. Изложенное в части первой настоящего текста пришло мне в голову во время этой поездки, в поезде, в процессе поглядывания в окно и перечитывания превосходной книги Оуэна Хэзерли A Guide to the New Ruins of Great Brtain. Оттого фото получились такие, какие получились. Случайные (это понятно, автор этих строк никакой не фотограф, даже не любитель). Целенаправленные в рассуждении выбора натуры. Идеологически-нагруженные. Вот они.
Манчестер. Центр. Район Bridgewater Canal, Oxford Street, Deansgate и далее до реки Irwell.
Обратите внимание на (надо же признаваться в собственных слабостях!) очень красивый небоскрёб Beetham Tower, на бывшую фабрику, где производили макинтошевскую резину, и то, что осталось от Hasienda (тот дом снесли, построили девелоперское жильё, на стенку повесили табличку, мол здесь было ВСЁ).
Шеффилд: панорама города с Парк-хилла и сам Парк-хилл. Часть комплекса пытаются освоить девелоперы, часть брошена, и кое-где ещё живут старые социалистические обитатели. Обратите внимание на потрясающие «улицы в небе».
P.S.
Вместо послесловия: видео, как мне кажется, что-то проясняющее. Joy Division выступают в манчестерском пабе:
22/08/2013
Кирилл Кобрин
Часть первая
Города возникли, конечно, в древности, кто спорит. Вавилон или Афины; наконец, Рим, всем городам город; Urbi et orbi – «Городу и миру», здесь urbi не просто «городу», а именно – «Риму». Рим – синоним слова urbis; когда на исходе раннего Средневековья в Европе стали возникать поселения новых типов (или возрождаться заброшенные и покинутые античные), «Рим» перестал символически равняться «городу». Это был уже «бург» – довольно часто самоуправляющаяся административная единица, живущая ремеслом, торговлей, иногда даже сельским хозяйством на прилегающих к городским стенам землях, замкнутое в определённых границах поселение с чётким и сложным законодательством и системой отношений либо с короной, либо с местным сеньором.
Что же мы имеем в смысле города как места действия и объекта описания (пусть и косвенного)? Афины – Сократ/Платон, Рим – Петроний, средневековый Париж – Франсуа Вийон. Потом наступил Ренессанс, после – барокко; соответственно, Рабле и Сэмюэл Пипс. Дальше уже Век Разума с его многочисленными урбанистическими частными сюжетами Дефо, Руссо, Де Сада, Гёте. Не уверен, но, кажется, первые художники-урбанисты появились тогда же; по крайней мере, я так считаю, даже уверен; одни из лучших в истории искусства ever – тщательный, нежный, внимательный к гармонии и детали Каналетто и неистовый моралист Хогарт.
Всё вышенаписанное сочинено исключительно для того, чтобы сказать очевидное: настоящий современный европейский город, город, как мы, жители континента, его знаем, появился лишь в конце XVIII века, с началом Промышленной революции. Да, в Афинах были рынок и народное собрание, в Риме – форум, стадион и первый в истории универсам, а бург делился на кварталы, которыми управляли местные жители, всё верно. Но современный город с его тремя обязательными частями (кварталы Труда, Отдыха и Досуга), системой транспорта, здравоохранения, административным делением, социальными проблемами и самой идеей планового развития – всё это появилось лишь с началом производства прибавочной стоимости, ростом и последующим господством буржуазии. Коммунистический эксперимент на территории бывшей Российской империи его принципиальных черт не изменил, несмотря на антибуржуазный, якобы пролетарский характер новой власти. Рабочие кварталы для Труда, спальные – для Отдыха, центр с ресторанами и концертными залами, универмагами и театрами – для Досуга. Были, конечно, попытки создать некоторым образом автаркические районы, где панельные девяти- и четырнадцатиэтажки сочетались с кинотеатрами, комбинатами бытового обслуживания, торговыми центрами и стадионами (а рядом, к примеру, завод), однако замкнутого самодостаточного пространства не получилось – всё равно в выходные местные жители с семьями выезжали тратить время и деньги в городской центр. Потом СССР кончился и всё вернулось на свои места окончательно – там, конечно, где пытались строить коммунизм.
Но вот кое-где пытались строить социализм, а не коммунизм. Скажем, в Великобритании, после победы в 1945 году лейбориста Клемента Эттли Эттли на парламентских выборах. Лейбористов вела в будущее программа «Путь Британии к социализму»; по ходу этого пути была создана система бесплатной медицины, разветвлённая и запутанная сеть социальной поддержки, много что ещё. Уже существовавшая к тому времени немалая программа строительства социального жилья стала всеобщей; только теперь вместо террасных домов, бунгало и краснокирпичных псевдо arts and crafts зданий за дело взялись модернисты постбаухаузной выучки. Британские города, особенно индустриальные центры севера Англии, застраивали бетонными громадинами, многие из которых считаются шедеврами архитектурного брутализма. Большинство из них и поныне стоят, являя собой невесёлое зрелище мастодонтов другой, большой исторической эпохи; либо в полупустых промышленных городах, либо в окружении буржуазного джентрифицированного уюта эти дома, кварталы и целые архитектурные комплексы кажутся (и на самом деле они такие и есть) руинами ненаступившего утопического будущего. Утопия эта была иной, нежели коммунистическая, – она предлагала не счастье, а разумное удобство и настоящую социальную справедливость. Цена (в прямом смысле этого слова, финансовая стоимость прекрасного проекта) оказалась слишком большой, и будущее, увы, не наступило. К власти пришли нахрапистые неолибералы во главе с Тэтчер и распродали его материальные остатки.
Британский архитектурный критик и эссеист Оуэн Хэзерли остроумно заметил сходство тэтчеризма и панк-рока (они практически ровесники, Сид Вишес умер в год прихода Мэгги к власти). После довольно долгой (и довольно вялой) эпохи утопизма (социалистического, хиппистского, любого иного), которая предлагала обществу некий (пусть и размытый, но) образ будущего, пришли агрессивные, быстрые на слово и дело циничные прагматики. И сломали всё. Впрочем, если панк спёкся за несколько лет, то сказки про невидимую руку рынка рассказывают до сих пор, хотя и с небольшим успехом.
И вот интересно, что произошло дальше – с музыкой и с архитектурой. В восьмидесятые в городах наступила эпоха девелоперства и джентрификации, которая тщательно уничтожает любые следы героического индустриального (что значит и капиталистического, и социалистического разом) прошлого; главная задача девелопера – чтобы в данном конкретном квартале было миленько, уютненько, стильненько и дорого. Если здесь стояла фабрика – превратим её в торговый центр или галерею, склад – под кофейни и дизайнерские студии, бетонные социальные дома снесём и дадим стране luxury flats с разными закидонами в духе исчезнувших уже бобо. Ну и побольше адвокатских контор, магазинов здоровой еды, гастропабов, винтажных лавок и музыкальных клубов. Всё вместе называется креативной экономикой, экономикой обслуживания (сервиса); при этом тщательно скрывается довольно простой факт – для существования «экономики обслуживания» (или «сектора экономики обслуживания») должны быть те, кого обслуживают, те, кто что-то такое производит, кроме дизайнерских штучек и счетов за адвокатские услуги. Пока же в отдевелоперных кварталах в сетевых кофейнях под лёгкий джаз одни люди осуществляют сервис в отношении других людей, которые обслуживают третьих людей, которые, в свою очередь, предлагают свои услуги тем, первым. Деньги же на весь этот праздник жизни идут из раздутого пузыря недвижимости в тех же самых кварталах; надувается он банками и инвестиционными компаниями, которые есть часть той же сервисной экономики; а всё, чем в реальности оперируют перечисленные выше работники обслуживания самих себя, производится в аутсорсенном мире по ту сторону Европейского союза. Это не будущее; это вечное настоящее.
В музыке же (и городской культуре вообще) произошло по-иному. На место быстрого, циничного, приземлённого, весёлого даже панка пришёл довольно мрачный постпанк, который с самого начала был проникнут меланхолией по бывшему будущему. Родиться он мог лишь в те самых жутковатых кварталах, что были построены архитекторами-утопистами в больших индустриальных городах, а потом – после того, как неолибералы уничтожили промышленность, – практически заброшены. В Британии всё началось с мрачняка Joy Division, продолжилось кислотной язвительностью The Fall, потом пришли депрессивно-разнузданные команды из клуба Hasienda и вообще всяческий Madchester. Это в Манчестере, бывшей промышленной столице мира, городе, который в XIX веке называли Cottonopolis. В восьмидесятые индустриальный Рим буржуазного производства превратился в заброшенный, рустикализированнный Рим после вторжения варваров. Джентрификация началась в девяностые и сделала Манчестер буквально выставкой достижений неолиберального урбанизма. Центр действительно вылизали. Кое-что даже красиво, культурно так, можно и кофе попить, и коктейля глотнуть, и хипстерского IPA, сходить на премьеру модного спектакля или даже на симфонию. Но великих групп там нет уже лет двадцать, после, прости господи, Oasis. Других значительных достижений в сфере поп-культурного обслуживания среднего класса – тоже. Что до словесности, то новый Энтони Бёрджесс в городе не появился. Впрочем, это неважно. Всегда можно кого-нибудь привезти на гастроли, деньги здесь водятся.
Другой пример – Шеффилд. Здесь не ткали и не пряли в старые времена, здесь варили металл и делали механизмы. Тэтчер решила, что всё это вздор один и в городе безработных стало больше, чем работающих. А город был замечательный, гораздо интереснее Манчестера. В шестидесятые местный муниципалитет был настолько левым, что Шеффилд называли «Социалистической республикой Южного Йоркшира». Лучшие бруталисты трудились здесь, давая публике обильную пищу для восторга, ужаса и зубоскальства. Я не специалист в архитектуре, но, как мне кажется, за исключением великих лондонских комплексов Barbican и Brunswick Centre, самое интересное было здесь – жилой комплекс Park Hill и рынок Castle Market. В каком-то (чисто эстетском, признаюсь) смысле Шеффилду повезло – джентрификация по нему прошлась только отчасти, так что он сохранил весь возвышенно-сиротский дух социального утопизма, скончавшегося от дистрофии в возрасте примерно тридцати пят лет. Так или иначе, постпанк здесь не процветал; развлечения здешних поп-музыкантов были более утончёнными и разнообразными. «Пролетарские казановы» Pulp воспевали жалкие перепихоны в социальных квартирах Парк-хилла и на городских холмах. Плюс местный гитарный герой-любовник/рокабили-певец Richard Howley и одна из первых и лучших британских электронных команд Cabaret Voltair. Тем не менее, всё, что нужно знать об этом городе, направляясь туда с краткосрочным культурно-познавательным визитом, изложено здесь:
И вот текст:
Just behind the station, before you reach the traffic island, a river runs thru' a concrete channel.I took you there once; I think it was after the Leadmill.
The water was dirty & smelt of industrialisation
Little mesters coughing their lungs up & globules the colour of tomato ketchup.
But it flows. Yeah, it flows.
Underneath the city thru' dirty brickwork conduits
Connecting white witches on the Moor with pre-raphaelites down in Broomhall.
Beneath the old Trebor factory that burnt down in the early seventies.
Leaving an antiquated sweet-shop smell & caverns of nougat & caramel.
Nougat. Yeah, nougat & caramel.
And the river flows on.
Yeah, the river flows on beneath pudgy fifteen-year olds addicted to coffee whitener
And it finally comes above ground again at Forge Dam: the place where we first met.
I went there again for old time's sake
Hoping to find the child's toy horse ride that played such a ridiculously tragic tune.
It was still there - but none of the kids seemed interested in riding on it.
And the cafe was still there too
The same press-in plastic letters on the price list & scuffed formica-top tables.
I sat as close as possible to the seat where I'd met you that autumn afternoon.
And then, after what seemed like hours of thinking about it
I finally took your face in my hands & I kissed you for the first time
And a feeling like electricity flowed thru' my whole body.
And I immediately knew that I'd entered a completely different world.
And all the time, in the background, the sound of that ridiculously heartbreaking child's ride outside.
At the other end of town the river flows underneath an old railway viaduct
I went there with you once - except you were somebody else -
And we gazed down at the sludgy brown surface of the water together.
Then a passer-by told us that it used to be a local custom to jump off the viaduct into the river
When coming home from the pub on a Saturday night.
But that this custom had died out when someone jumped
Landed too near to the riverbank
Had sunk in the mud there & drowned before anyone could reach them.
I don't know if he'd just made the whole story up, but there's no way you'd get me to jump off that bridge.
No chance. Never in a million years.
Yeah, a river flows underneath this city
I'd like to go there with you now my pretty & follow it on for miles & miles, below other people's ordinary lives.
Occasionally catching a glimpse of the moon, thru' man-hole covers along the route.
Yeah, it's dark sometimes but if you hold my hand, I think I know the way.
Oh, this is as far as we got last time
But if we go just another mile we will surface surrounded by grass & trees & the fly-over that takes the cars to cities.
Buds that explode at the slightest touch, nettles that sting - but not too much.
I've never been past this point, what lies ahead I really could not say.
I used to live just by the river, in a dis-used factory just off the Wicker
The river flowed by day after day
One day I thought, One day I will follow it but that day never came
I moved away & lost track but tonight I am thinking about making my way back.
I may find you there & float on wherever the river may take me.
Wherever the river may take me.
Wherever the river may take us.
Wherever it wants us to go.
Wherever it wants us to go.
Со времён Джарвиса, Ричарда и шеффилдских вольтерьянцев я про культурный экспорт из этого города не слыхал.
* * *
Часть вторая
Здесь будут фото и краткие пояснения. Этим летом я решил посетить два главных (простите, Ньюкасл и Йорк!) города английского Севера. Изложенное в части первой настоящего текста пришло мне в голову во время этой поездки, в поезде, в процессе поглядывания в окно и перечитывания превосходной книги Оуэна Хэзерли A Guide to the New Ruins of Great Brtain. Оттого фото получились такие, какие получились. Случайные (это понятно, автор этих строк никакой не фотограф, даже не любитель). Целенаправленные в рассуждении выбора натуры. Идеологически-нагруженные. Вот они.
Манчестер. Центр. Район Bridgewater Canal, Oxford Street, Deansgate и далее до реки Irwell.
Обратите внимание на (надо же признаваться в собственных слабостях!) очень красивый небоскрёб Beetham Tower, на бывшую фабрику, где производили макинтошевскую резину, и то, что осталось от Hacienda (тот дом снесли, построили девелоперское жильё, на стенку повесили табличку, мол здесь было ВСЁ).
Шеффилд: панорама города с Парк-хилла и сам Парк-хилл. Часть комплекса пытаются освоить девелоперы, часть брошена, и кое-где ещё живут старые социалистические обитатели. Обратите внимание на потрясающие «улицы в небе».
P.S.
Вместо послесловия: видео, как мне кажется, что-то проясняющее. Joy Division выступают в манчестерском пабе:
