Две с половиной дименсии реальности
Разговор с режиссёром Кристине Витолой о спектакле «Žažda sbitsa»
Небольшой Willa Teātris размещается в Риге в подвальном этаже здания на улице Стабу, 18с. Туда надо пройти через двор, потом надо спуститься по выложенным декоративным камнем ступенькам и войти в двери. Лет шесть назад (когда театра тут ещё не было) я побывал в этом помещении на лекции-игре по химии вместе с детьми – там много было всяких волшебных превращений, реакций, пузырьков и дыма. Поэтому спектакль «Žažda sbitsa», который я здесь увидел, как-то встроился в этот ряд – волшебства из ничего. Превращений из воздуха. Магии из жизни.
Каковы составные этой магии? Во-первых, это мастерская актёрская работа Лиены Шмуксте и Инги Алсини. Они тут как две немножко несуразные фигуры – одетые в мужские костюмы и с забавными причёсками (мастерски придуманными париками). Во-вторых, звучащий временами на фоне голос грузина, говорящего по-русски, – философа Мераба Мамардашвили (1930–1990). Режиссёр спектакля Кристине Витола сама сидит за пультом и запускает фрагменты его лекций. «Мамардашвили публикациями не увлекался, и большая часть интеллектуального наследия этого грузинского Сократа сохранилась именно в виде аудиозаписей его лекций». Так написано в небольшой аннотации к спектаклю. Ещё там есть такие слова: «Мысли, идеи, истины грузинского философа и его поиски человека лежат в основе композиции спектакля и самой его необходимости быть. Это достаточно комичное действо о человеке в мире, о его незримой жажде воплотиться при как будто инертном существовании». Актрисы почти ничего не говорят. Разве что вставляют иногда «garšīgi» («вкусно»), «smuki» («красиво»), «līdz rītdienai» («до завтра»). Но при этом нет ощущения молчания, они, скажем, могут подолгу смеяться, заразительно, чуть ли не до слёз. Общение между ними, коммуникация происходят всё время, иногда на уровне жестового гэга, иногда их разговор просто нам не слышен, затёрт звуками обычного повседневного шума в каком-нибудь неброском кафетерии.
Я тоже не могу пересказать словами этот спектакль. Это как невозможно пересказать какой-то день из своей жизни. Пошёл туда, увидел того, пообедал там. Как бы всё так, но дело-то не в этом. В «Žažda sbitsa» нет какого-то явного сюжета, при этом есть явное ощущение начала и финала, которые к тому же почти повторяют друг друга.
В разговоре с режиссёром Кристине Витолой возник такой образ – «поэзия без слов». Или, может быть, на фоне слов – за них ведь отвечает голос грузинского философа. Весь спектакль – словно сборник таких пронзительных, точных, порой действительно комичных стихотворений без слов. Но всё же мне захотелось проговорить какие-то его опорные точки с создательницей спектакля режиссёром Кристине Витолой. И вот мы встретились и побеседовали накануне очередного воплощения спектакля на сцене (которую вWilla Teātris ничего не отделяет от зрительного зала) 21 марта.
Ты в театре начинала с костюмов и сценографии…
Да, я окончила курс сценографии в Академии художеств. Начинала в театре как художник по костюмам, сценографией я тоже занималась. А потом поступила на режиссуру и тогда делала уже для своих спектаклей и сценографию вместе с костюмами. Мне нравится смотреть на всё это вместе. Визуальное мышление – это вообще то, от чего я отталкиваюсь в своей работе. При этом потом акцент на визуальность может и пропасть – в процессе.
Когда ты сотрудничала с другими режиссёрами, у тебя появилась идея самой попробовать себя в этой сфере, потому что тебе чего-то не хватало в их подходе? Ты это видела по-другому?
Да, наверное. Когда ты работаешь над спектаклем с режиссёром, ты сидишь на репетициях и параллельно думаешь, а как бы ты это сделал, как бы ты работал с актёрами. И вот появилась амбиция стать режиссёром. Захотелось самой отвечать за всё в целом – как визуальный художник, который занимается живописью и работает сам по себе. Со всех сторон это осмыслить.
Какая у тебя была первая режиссёрская работа?
Моей дипломной работой был спектакль по пьесе Агнесе Руткевичи «Ūdenspistole» («Водяной пистолет») в Dirty Deal Teatro, но назывался он «Kartupeļēdāji» («Едоки картофеля») – я добавила со своей стороны едоков Ван Гога. Это был спектакль с совершенно замечательным актёрским коллективом. Но самой первой работой был спектакль с актрисой Лаумой Балоде «Sieviete-Dieviete» («Женщина-богиня») в Dirty Deal Teatro. И это было первой пробой создания спектакля без общего текста, попыткой сделать сценическую композицию из фрагментов, цитат и импульсов, взятых из литературы, кино, музыки и жизни.
То есть это театр без пьесы-нарратива…
Нарратив всё-таки есть, но он не линейный. Я смотрю на такого типа спектакли как на композицию, похожую на музыкальную. И как на какую-то форму.
Коллаж?
Нет, это слово не очень подходит. Знаешь, критики любят говорить: «Это не спектакль, это коллаж!» Всё-таки это спектакль. Приходится поработать, чтобы распутать свои мысли и понять, чего ты хочешь, так как изначально нет драматургии, и рассказ сочиняется на ходу. Это такая интуитивная работа – ты делаешь кусочек, потом ты должен посмотреть на него с дистанции, понять, работает это или нет. Потом следующий кусочек.
Если ты так работаешь, когда ты понимаешь, что это «финальный кусочек», дальше идти уже не надо?
Когда приходит дедлайн… (Смеются.) В принципе, ты даже до последнего момента не знаешь. И в эти последние дни перед премьерой ты мобилизуешь свой мозг, чтобы всё понять. Так было и с этим спектаклем, именно в последнюю неделю всё как-то разложилось по полочкам, заполнились пустоты.
А с чего для тебя начался спектакль «Žažda sbitsa»? С лекций Мераба Мамардашвили?
Мамардашвили для меня эталон – эталон человека и какой-то особой серьёзности и глубины. Был период, когда я постоянно слушала и переслушивала его лекции. И с самого начала мне хотелось интегрировать его мысли в эту работу. Ещё была мысль делать спектакль, опираясь на фигуру Эйнштейна. Но не биографически, а попробовать показать, как человек думает. Понять, как это – показать сам процесс, как человек думает. Потому что, когда это с нами происходит, это же самая трудная для нас работа, но она невидима окружающим. Никто не видит, как ты думаешь. Из фотографий Эйнштейна, из видеоматериалов получались какие-то импульсы. Как он стоит, и у него растянуты брюки на коленях от долгого сидения за столом. Или как он загорает в шортах. А когда он размышлял, то часто при этом сидел в кресле в углу…
Думаем мы всё время, но бывают моменты, когда мы пытаемся что-то… что ли, осмыслить. Как бы выходим на другой уровень думания. Но в каких действиях это выражается – это, конечно, у каждого по-разному.
Чаще всего ни в каких, наверное. Или в совсем обычных. Ничего особенного.
Кому-то нравится ходить, двигаться в этот момент. Кому-то, как Эйнштейну, сидеть.
Да, в процессе стало ясно, что это совершенно непонятно: когда именно человек думает что-то умное. И надо смотреть вообще на человека, как он существует.
И в конце концов весь процесс думания мы оставили философу, его текст звучит на сцене вроде бы как бы отдельно, сам по себе. Но получается, что в каких-то местах он соприкасается с тем, что делают обе актрисы. Изначально мы относились к этому слою как к своего рода саундтреку, атмосфере, но со временем стало понятно, что содержание текста должно быть понятно всем и нужны субтитры на латышском. Сейчас над этим как раз работаем. Обычно в таких работах я надеюсь создать больше слоёв, чтобы какой-то из них для кого-то мог быть необязательным. И ты можешь от какого-то из них отказаться, если ты его не воспринимаешь. В то же время важно и, наверное, интересно суметь уловить мысли Мераба Мамардашвили, хотя бы фрагментарно.
Я тоже не всё улавливал. Потому что записи явно не профессиональные, на простенький диктофон. Но, наверное, важна сама интонация размышления. Этот саундтрек работает и чисто как звук. Некий человек на фоне беспрерывно думает вслух.
Лекции Мамардашвили вообще трудно воспринимать, если ты не концентрируешься на них полностью. Поэтому с первого раза ты всё равно всё не свяжешь и не воспримешь. Но сама интонация мне кажется очень важной, важно слушать, как он говорит. Эти лекции в основном, я думаю, он записывал сам, чтобы потом переслушать – всё ли там логично и так далее. И я даже не пробовала улучшить качество записей, потому что мне казалось, что и в этом тоже эффект.
Да, согласен.
Поэтому не было цели втиснуть в голову всё, что он говорит. Хотелось, чтобы удержались какие-то слова или фразы.
Ты изначально думала, что там будут две актрисы задействованы?
Да. Процесс был долгим, вначале мы стали репетировать c Лиеной Шмуксте и Яной Лисовой. Начали, потом были перерывы – такая пандемийная тягомотина. Потом Яна была занята, но освободилась Инга Алсиня. И тут просто пришёл момент, когда надо было закругляться к концу пандемии. Премьера была в начале февраля прошлого года.
Ещё мне запомнилось, что там в спектакле довольно много всего, связанного с едой и питьём.
В принципе, у нас пространство довольно неясное. Как будто эти двое – какие-то учёные или что-то в этом роде. Что-то есть симпатичное в том, когда учёные, профессора приходят на обед в столовую или кафе, идут там с какими-нибудь подносами. Человек живёт сам по себе и, чтобы жить, он ходит есть. Вот ты берёшь паузу между своими очень серьёзными делами, которыми ты каждый день занимаешься, и идёшь поесть.
Но зачастую мы едим вместе. И это тоже очень интересный ритуал – совместной трапезы. Что люди при этом делают, как себя ведут.
Да, можно в одиночестве уныло съесть пиццу или можно культурно пообедать с единомышленниками или просто приятными людьми. Герои появляются с уставленными подносами уже в самом начале, но сперва они как бы не попадают в эту «квантовую реальность» и уходят – за вкусными напитками. И мы возвращаемся к этому же самому в конце. Ситуация повторяется, но чуть-чуть по-другому.
Вы очень классно работаете с пространством Willa Teātris. Оно вдруг тоже становится моделью чего-то…
Да, мы пытались использовать то, что там есть. Очень удачно, что в таком маленьком пространстве оказалось очень много дверей.
Мне вообще очень понравился ваш спектакль. Но я подумал, что не могу точно сказать, не могу сформулировать – о чём он. Он как будто обо всём. А о чём он для тебя?
Не знаю. Нет какой-то внутренней необходимости это описывать в словах. Мне всегда интересна тема – человек в мире, в пространстве, как он себя ведёт, какое-то его одиночество – космическое. Просто интересно наблюдать. Искать интересное в обычном. Наблюдения за другими людьми и наблюдения за собой. Фрагменты из очень разных историй. Нет одной что-то утверждающей мысли.
При этом в нём очень много свободы. Давно не приходилось видеть таких работ в театре, которые просто создают какое-то поле. И вот ты в него заходишь, и что-то классное происходит…
Очень приятно слышать такой отзыв. Может, это потому что реальность чуть-чуть надломлена? Мне всегда интереснее её как бы сломать. И время непонятное, и место тоже не очень «обязательное». Две актрисы, переодетые мужчинами. Вроде учёные, но как бы и не совсем. Мне нравятся персонажи, которые непонятны, и можно их додумывать.
А что значит – сломать реальность?
Театр – это вообще интересное место, чтобы сломать реальность. Название спектакля – «Žažda sbitsa». И Мамардашвили говорит о том, что есть какая-то непонятная родина, которую человек может и должен хоть на миг почувствовать. И у него возникает ощущение, что он не принадлежит этой реальности, что он принадлежит какому-то другому миру. Он как бы подвешен над этим миром, которого нет. Я тоже нечто подобное чувствую иногда или даже часто. То, что ты не принадлежишь этому «здесь и сейчас». Что есть что-то другое. Может, в этом и заключается какой-то интерес сломать реальность.
Потому что очень легко сделать историю о том, что вот это мужчина, это женщина, это учёный, а этот вот человек в костюме – депутат. А когда ты ломаешь реальность, ты сразу смотришь на всё как бы с нескольких углов.
Кристине Витола. Фото: Zanda Zālīte
А что за этой реальностью, которую ты ломаешь?
Не знаю… За реальностью – не знаю что. Ничего? (Смеются.) Ничего – в хорошем смысле этого слова.
Но ты же её ломаешь, чтобы что-то показать?
Да нет, она остаётся плюс-минус такой же, как была – почти. Просто если реальность это как лист бумаги, то вот он лежит – 2D, а когда ты скомкаешь его, он уже получается 2,5D. С точки зрения фрактальной геометрии*.
Но если мы комкаем этот лист, у него проявляется новое измерение – высота. Жизнь – это довольно плоский процесс. И если мы её вот так комкаем, то в ней появляется… м-м-м… духовность? (Смеются.)
Будем надеяться!
Высота, она ведь как-то ассоциируется с духовностью…
Ну, да. Тоже ищешь какую-то истину. Мне кажется важным искать истину, это самое важное занятие человека. Занимаясь нужным делом, он, возможно, может сделать хоть чуть-чуть лучше мир.
После этого спектакля очень хорошее ощущение – как будто кислорода надышался. Для меня он ассоциируется с какими-то вещами, которые происходили в 1990-х – этот слом шаблонов, море возможностей.
Рада, если так.
Потому что есть ощущение плоскости, двухдименсионности очень многих вещей, которые происходят в культурном поле. Парадигма всё не меняется и не меняется.
Не знаю. Может быть, так кажется, потому что сейчас уже есть взрослые люди, которые родились после девяностых. Девяностые тоже были для меня особым временем. Тогда прошло моё детство и юность, и, может, поэтому это время кажется самым свободным и замечательным. Хотя, наверное, они действительно были особыми, как и весь ХХ век, были какими-то мощными. А сейчас… сейчас я всё время надеюсь на скорую победу Украины, и всё остальное кажется менее важным. Я вообще не могу понять до сих пор, как и многие, как такое может происходить. Но в то же время все страдания украинцев, такое стойкое сопротивление этой страны, этих людей сравнимы с каким-то античным героическим эпосом. Кстати, мысли Мераба Мамардашвили звучат очень актуально как раз сегодня и помогают осмыслить весь тот ужас, который происходит в мире.
Для тех, кто собирается на «Žažda sbitsa» 21 марта или когда-нибудь в будущем. Чтобы ты сказала им, нужно ли им как-то настроиться, о чём-то подумать?
Когда мы сделали этот спектакль, я полагала, что будет лишь узкий круг людей, которому он понравится. Или, может, не понравится вообще. Но он нравится, и очень разным людям – разных профессий и возрастов. Я даже удивилась. Есть и люди, наверное, которым он не нравится совсем, и это тоже должно быть. И, наверное, никак настраиваться не надо, просто надо приходить. Может быть, люди узнают какие-то знакомые ситуации, себя – трудно сказать. Когда я читаю книгу, мне тоже нравится узнавать свои мысли, понимая при этом, что я бы никогда так их не сформулировала. И, наверное, многие люди и тут смогут что-то узнать, с чем-то ассоциировать себя.
За счёт чего?
Мне кажется, люди в принципе не очень отличаются друг от друга. Только выглядит, что они очень разные, но даже гороскоп в газете можно написать так, чтобы он подходил многим знакам зодиака одновременно. Люди распознают что-то общее и, может, узнают себя в этом. Мне так кажется.
* «Пруст иногда сравнивал хороший стиль с бархатом, ведь это такая ткань, у которой есть приятная на ощупь поверхность, и в то же время бархат даёт ощущение глубины. Есть какая-то глубина бархата, которая иногда ускользает из-за того, что сам бархат, когда мы его гладим, очень хорош». Этот фрагмент лекции Мераба Мамардашвили звучит в спектакле, и Кристине прислала его как комментарий к этому моменту разговора о 2,5D-реальности.
