Голосую за Довлатова
09/03/2018
Чтобы зритель в эпоху интернета пришёл в кинотеатр смотреть авторское кино, фильм должен стать медиасобытием. «Довлатов» Алексея Германа-младшего стал таким событием, как некогда стали ими фильмы Андрея Звягинцева. Правда, в отличие от проката картин Звягинцева, в случае «Довлатова» без шулерства не обошлось, хотя старт был вполне респектабельным. «Довлатов» был отобран в конкурс Берлинского кинофестиваля, практически всю фестивальную неделю лидировал в списке у аккредитованной критики и, несмотря на то, что не выиграл главный приз, увёз-таки с собой Серебряного медведя за художественное решение. Кроме награды Берлин принес «Довлатову» и дистрибуцию почти в тридцати странах, контракт с мультимедийным сервисом Netflix, до сих пор игнорировавшим российское авторское кино и купившим права на показ фильма в Северной Америке и Скандинавии. А вот в самой России без скандала не обошлось, хотя создатели «Довлатова» говорят о спланированной пиар-акции, а защитники – о «маркетологической хитрости» и даже «экспериментальном формате» показа. Парадокс в том, что скандал сделал фильм медийным событием русскоязычного интернета, добавляющим больше смысла в анализ современного состояния российских умов, нежели в изучение творчества Сергея Довлатова.
Пока «Довлатов» был в Берлине, российское телевидение, равно как и электронные медиа, неистово накачивало потенциального зрителя, что смотреть фильм надо обязательно, ведь это не только гордость нашего кино, попавшая в конкурс престижного смотра. Дело ещё и в том, что прокат картины будет длиться только четыре дня. В России азарт по поводу кинематографических наград уступает разве что азарту наград спортивных, тут патриотизм зашкаливает. Так что за «Довлатова» болели и радовались. На петербургском пресс-просмотре были жёстко составлены списки, из которых организаторы вычеркнули некоторых журналистов вроде меня, которые могли бы задать неудобные вопросы. Например, в чём причина столь коротких «киногастролей» фильма, который, кстати, является редкой в наше время копродукцией России–Польши–Сербии?
Пиар-акция удалась. Все четыре дня в кассах сметали билеты – в основном дамы приличного возраста, чья юность пришлась на захваченный фильмом ноябрь 1971 года, так что посмотревшая фильм в кинозале московская критикесса тут же написала в Фейсбуке о прочувствованном ощущении соборности, которого, безусловно, не может достичь никакой просмотр с поеданием попкорна. Мне же, чья юность выпала на 1990-е, стояние в очереди в 9 утра за билетом на сеанс 9:30 следующего дня и искусственно созданный ажиотаж тут же напомнили о советском дефиците вроде книг за макулатуру. Это, как думалось, прочно забытое чувство оказалось вдруг настолько живым и реанимируемым, что перебить его смог разве что вскоре кем-то придуманный анекдот (цитирую по памяти): «У режиссёра спрашивают: “Сколько вы будете показывать свой фильм?” Тот отвечает: “Один день”. “Почему?” – следует вопрос. Режиссёр в ответ: “Меньше не имеет смысла”».
Манипулятивность и нечестность подобного пиар-хода, созданного в духе всей российской машины политической пропаганды, которая особенно активно заработала накануне президентских выборов, не осталась незамеченной, ведь прокат фильма был вскоре продлён. «В этом и есть самый настоящий обман – нигде не сказано прямо, но тексты (рекламы – А.А.) составлены так, что абсолютное большинство читающих понимают, что показов после этих четырёх дней больше не будет, – чистейшая манипуляция в духе времени», – писал один из критиков. Из журнала «Искусства кино» ему отвечали: «Это рекламный трюк, вполне обычный. Цель его тоже ясна – за счёт эффекта эксклюзивности пробудить у обычно индифферентной публики интерес к трудному для проката арт-фильму». Фейсбучные друзья между собой договориться не могли по определению, поскольку первый смотрел фильм в кинотеатре, в эпицентре нездорового ажиотажа, а второй в тепличных условиях конкурса Берлинале. Но было очевидно, что публика Германов как-то не привыкла к подобному обращению с ней – вроде как интеллигенция. Правда, Герман-младший в своём интервью продемонстрировал, что сам он интеллигенцию не особо уважает, поскольку считает её виновной в той политической ситуации, которая сейчас сложилась в России.
Благодаря пиар-акции для Германа-младшего фильм «Довлатов» стал самым кассовым в кинокарьере, собрав в России ещё до выхода на экран за счёт предпродаж билетов сумму в 7,92 млн. рублей (по данным «Газета.ру»). Пока гремели этические споры о манипулировании аудиторией, на другой стороне парадокса медиасобытия под названием «Довлатов» оказалось внезапное письменное воззвание администрации санкт-петербургского Института кино и телевидения к своим сотрудникам: «Сегодня ещё раз на расширенном заседании Учёного совета нам разъясняли о важности выборов. И о том, что до каждого сотрудника кафедры мы должны донести эту мысль. А кураторы и мастера курсов – до студентов. Отдел по воспитательной работе передал, что если кто-то захочет проголосовать в ближайшем от института избирательном участке, тому дадут билет на фильм "Довлатов"». Короче, «Довлатов» оказался всем нужен – и оппозиции, и официальным структурам (кстати, своё прокатное удостоверение фильм получил без труда). Этот факт, наконец, заставляет задуматься ещё об одном интересном вопросе: а что же на самом деле такое этот фильм, на который зрители всё ещё сметают билеты, оставив без последствий проделанную с ними манипуляцию, в то время как бюрократы пробуют использовать его, чтобы заманивать на избирательные участки молодой студенческий электорат?
Ключевое слово для анализа «Довлатова» – фантазия. Герман-младший не пытается подвести фильм к строгому пониманию байопика, где следование исторической и биографической правде кажется принципиальным. Конечно, его заглавный герой – ленинградский молодой писатель, который дружит с таким же, как он, молодым поэтом Иосифом Бродским, не состоит в Союзе писателей, не печатается в советских издательствах, из-за нищеты находится в разладе с женой, имеет дочь, то есть демонстрирует многие составляющие подлинной биографии Сергея Довлатова. Но это, пожалуй, и всё. Остальное – довольно свободное размышление о вязкой душности советского застоя, невозможности пробиться сквозь бесконечные препоны литературных организаций, неспособности, несмотря на молодость, беспечно шутить и улыбаться в дружеских компаниях, где главным образом пьют и обсуждают то, чему сбыться в то время было не суждено.
Благодаря филигранной работе художника (жены режиссёра Елены Окопной) Герман-младший создаёт довольно богатую на подробности и детали среду обитания гениев русской литературы «бронзового века», в которой ленинградский быт 1970-х, словно вязкое и густое болото, перемешивающее убогость и артефакты, обволакивает молодых и красивых мужчин, среди которых выделяются трое: Довлатов (Милан Марич), Бродский (Артур Бесчастный) и фарцовщик Давид (Данила Козловский). Судьбы этих троих на коротком временном отрезке в несколько дней и оказываются в эпицентре внимания, позволяя поразмышлять об алгоритме существования героя в безгеройном времени. Подобный герой лежит на диване, перемещается по городу, говорит с друзьями и начальниками, страдает от непонимания, плачет, пьёт горькую, но его одновременно и как будто бы нет, ибо не звучит его творческий голос.
Герман-младший намеренно не включает ни одной строчки из Довлатова или Бродского и тем самым неожиданно делает очень современную вещь – на телесном, гаптическом уровне даёт понять зрителям фильма, что такое писателю быть безъязыким. Кстати, реальный Довлатов, уже живя в Нью-Йорке, не разрешал издавать всё, что было написано в интересующий Германа-младшего ленинградский период. Он как будто бы даже в Америке не мог справиться с советской травмой запрета. Близкое окружение не перестаёт повторять, что Довлатов – писатель талантливый. Бродский упоминает о переводах стихов на английский. Но поэтической речи не слышно, нет чтений, нет книг. Русская литература как будто молчит, тогда как молодые писатели и поэты вслух размышляют о том, как будут жить, если всё же придется уехать.
В западном киноведении давно изучают гаптическое воздействие фильма на зрителя. Например, вот как по этому поводу писала Вивиан Собчак: «Любой фильм мы воспринимаем не только глазами. Мы смотрим, понимаем и чувствуем фильмы всем нашим телесным существом, основываясь на всей истории воспитанного культурой сенсориума и полученного с его помощью плотского знания». На эту же тему размышляет и Томас Эльзессер: «Даже если зрители часто забывают о теле или не обращают на него осознанного внимания в процессе просмотра, оно тем не менее остается обязательным условием получения чувственного и эстетического опыта». Лора Маркс предлагает метафору «кожа фильма», подчёркивающую, что фильм порождает смысл через свою материальность, через контакт между воспринимающим субъектом и репрезентированным объектом. Таким образом, зрение может быть тактильным, равно как и тактильным может быть слух. Образ безъязыкого ленинградского мира «Довлатова», где высказываются разве что фальшивые двойники великих писателей на киносъёмках и гниют на земле выброшенные за ненадобностью рукописи молодых писателей и поэтов, позволяет почувствовать «кожей» весь ужас застоя, насильственного молчания тех, кто хочет говорить в полный голос. Их вынужденное молчание создаёт впечатление, что перед нами не гении, а обычные лишние люди, такие же, как и другие. И только финальные титры расскажут о том, что после отъезда Бродского и Довлатова ждёт большая судьба.
Запад как страна чудес и изобилия, равно как и место, где гений способен раскрыться, остаётся за кадром. Но о нём говорят и думают много, и ещё больше оттуда везут. Правда, и здесь, как обычно у Германа-младшего, получается в итоге прямолинейно: мы им «экспортируем» гениев, они нам – колготки и джинсы. Но смысловые тонкости у Германа-младшего не выходят уже традиционно. В плане смыслов фильм одномерен, хотя не лишён трагического звучания, наследующего кинематографу отца. И здесь очень важен образ разуверившегося в собственном даре художника Давида, на свой страх и риск доставляющего разнообразные шмотки. Его свободолюбие, наглость, модность, озорство, ненависть к органам правопорядка и трагическая гибель в финале станет лучшим оправданием титров о том, что остальные герои сделали правильный выбор, уехав.
Нет пророка в своём отечестве – эта крылатая фраза могла бы стать рекламным слоганом фильма «Довлатов». Возвращаясь к скандальной пиар-акции, продемонстрировавшей отношение к российскому зрителю словно к «быдлу», не лишним будет вспомнить, откуда эта фраза взялась. «Не бывает пророка без чести, разве только в отечестве своём», – говорил Иисус Христос после проповеди. Своей прямотой, хоть и доходящей до одномерности, лично меня фильм остро задел и напомнил о мысли, высказанной когда-то Робером Брессоном: «Привилегия кинематографа – переносить прошлое в настоящее и избегать в целом стиля исторических фильмов. Я думаю, что есть только один способ заставить зрителя полюбить исторических персонажей – это показать их так, как если бы они жили вместе с нами, в настоящем».
«Довлатов» – мрачная фантазия про сейчас, про нынешнее мироощущение мыслящих людей в России. Он про то, что чувствовать себя лишним человеком и неудачником невыносимо, равно как и невозможно радоваться в компании сверстников радостям молодости, поскольку знаешь, что твои идеи и мысли никому не нужны. Он про вечный выбор «уехать или не уехать» притом, что твой язык – русский и ты очень хочешь, чтобы он развивался, не умер. «Довлатов» про сегодняшний день, в котором не остаётся сил на юмор и шутки, так как общий абсурд зашкаливает и делает тебя невыносимо уставшим. Он про то, что такое застой в его российском изводе и как тяжко его переживать и чувствовать тому, кто думает о свободе и хочет иметь собственный голос.
Если верить Герману-младшему, его фильм никто не цензурировал, то есть свою историю о подавлении личности в советском государстве он высказывал свободно, и если что и мешало, то лишь авторская «самоцензура». Тем не менее сам выбор главного героя, его экранная бескомпромиссность, нежелание подстраиваться под конъюнктуру и твёрдость выстраивают историю о невероятном духе сопротивления русского художника, несмотря на абсурдность окружающей действительности. Остаётся только надеяться, что столь большой интерес к фильму и желание зрителей смотреть «Довлатова» несмотря ни на какие маркетинговые трюки – это своеобразная попытка аудитории картины солидаризироваться с такой позицией.
