Воздушный театр Сергея Денисова
09/12/2013
Сергей Денисов. «2013». («Две комнаты»)
Галерея Navicula Artis, Санкт-Петербург. 7–29 декабря, 2013
С 7 до 29 декабря 2013 года галерея Navicula Artis представляет проект Сергея Денисова «2013». Это серия из трёх выставок-инсталляций, подготовленная им к своему 50-летнему юбилею. Первая из них – «Две комнаты» – ещё раз подтвердила совершенно уникальный статус художника в современном искусстве как универсального мастера, умеющего выстраивать тончайшие по смыслу и настроению пространства.
Сергей Денисов кропотливо подбирает строительный материал для своих работ, будь это коллаж или объект. Он словно паяет микросхему, держа в голове только ему известную матрицу. Между тем паутинная лёгкость и эфемерность его вещей далеки от ювелирного плетения кружев. Рисунок шариковой ручкой с коллажной наклейкой на листке школьной тетради, кажется, и вправду сделан старшеклассником в инфантильной стилистике дада. Странные существа из вымышленного фантазмического театра – не то роботы, не то куклы, анатомические препараты или же изобретения чокнутого механика – населяют его работы. Послания инопланетной цивилизации, переданные на языке, не поддающемся расшифровке – код запрятан в личном архиве автора, избравшего фигуру уклонения. Денисов метафизичен в барочном кунсткамерном духе; выступая и изобретателем, и коллекционером-алхимиком, он выстраивает свой «симболариум» форм и вещей на границах искусства, естествоиспытания, механики и театра.
Когда-то он открыл для себя мир насекомых, очарованный как энтомолог-неофит строением мушиного крыла или хитина жука. От них и инструментарий: пинцет, иголка и скальпель, предназначенные для препарирования и расчленения, фрагментации и тончайшего соединения. Хитиновый покров, или оболочка – не столько материал, фактура, сколько метафора подхода художника, из которого следуют эфемерности и неуловимости быстролетучих смыслов и состояний. Отсюда же излюбленная им слюда – архаическое стекло, прозрачная пластина, мягко поблёскивающая глазом помутневшей амальгамы старинного зеркала.
Слюда, как детский «секрет», – окошечко со спрятанным артефактом, янтарь с вмурованной мухой, память, влитая в слюдяное окошко воспоминаний, фрагментом попавшая в него. От насекомых с их тонкостным строением легко совершить переход к органике паутинных созданий растительного мира – мхам, корням деревьев, лепесткам. Денисов утверждает, что не работает с живым материалом – только с «мёртвым»: трупики насекомых, сухостой высохших «лапок» корешков с нитяными окончаниями – всё извлечено из мира, где иная теснота, интенсивность и плотность жизни, и вновь превращено в воздушные эфемерные существа.
Найденный природный материал включается в работу над созданием произведения, где причудливые, диковинные формы оттенены геометрией холодных стальных линий: органическое начало включено в хитрую механику взаимодействия различных элементов, а предметность – лишь функция каких-то систем. Протянутые линии – приводящие ремни сложно организованных механизмов, работающих в «целибатном» режиме, как отдельные детали «Большого стекла» Дюшана. Посредством этих линий-проводочков отдельные разрозненные мотивы и образы включаются в сложную сеть с разомкнутой цепочкой ассоциаций так, что произвести логическую реконструкцию смысла невозможно, как в обэриутской поэтике, где «плечо связывается с четыре».
Денисов никогда не проговаривается относительно своих работ, отвергая всякие попытки «глупых» вопросов. Этим он ещё больше добавляет эзотеричности и магии в восприятие вещей, в которых нет социальной, публично-злободневной направленности. Он избегает подчёркнутого интонирования смыслов, опасаясь однозначности в их понимании. Ему свойственно поэтическое видение, поэтому лёгкость и необременительность есть последовательно достигнутый эффект большинства произведений художника, избравшего ту же «технику», что и жук-водомерка, быстро и неуловимо скользящий по поверхности воды, не оставляя следов. Денисов тоже любит устраниться, демонстрируя высочайшую технику изобретательно сделанной вещи, так что материал, кажется, не подвергался никакой обработке, а возник в той или иной форме сам собой.
Так, его живопись внеэкспрессивна и производит впечатление монотонно закрашенных холстов-репродукций большого размера. Да, это подчёркнуто ручная техника, не стремящаяся к гладкости, но и не выдающая темперамента. Формам позволено быть самими собой в их ровном назывном качестве. Художник, впрочем, оставляет за собой право играть масштабами. Огромные жуки, стрекозы и бабочки соразмерны влюблённым парам, перенесённым с дешёвых раскрашенных фотооткрыток. В то же время пространство его рисунков скорее напомнит страну с потерявшимися и постоянно меняющимися масштабами мира Алисы в стране чудес.
А его инсталляции с плавающими пёрышками, мшинками, корешками и слюдинками задают эффект абсолютной включённости в пространство на правах мухи или комара, совершающего облёт своего лабиринтообразного царства. В них перевёрнуто представление о земном и небесном. Корни оторвались от земли и парят в сонме своих пернатых сородичей, став геликоптерными существами вне поля гравитации. Подвешенные к потолку небесные создания находятся в подвижном кружащемся состоянии, подверженные лёгкому волнению воздуха. Это крошечные кинетические скульптуры, отсылающие к классике этого жанра – произведениям Кольдера, активно использующего подвесные подвижные конструкции в духе минимализма. Инсталляция «Чёрный дождь» с грузиками капель, которым, кажется, несть числа – негативное облако-антипод лёгким вознесённым созданиям. Замершие в падении чёрные капли фокусируют на себе внимание как стоп-кадр из живописи Магритта с остановившимся или выключенным временем. Разнесённые по двум комнатам капли и пушинки со слюдой оппонировали друг другу в разных пространственно-темпоральных ключах, определяя полюса состояний и настроений: от радужного до страшного. Минималистичный и мрачный «Чёрный дождь» есть, конечно, метафора гибельности, небесной кары, предрешённого пророчества.
Фото: Яков Кальменс
Малые формы, с которыми работает мастер, не должны вводить в заблуждение. Это в итоге работа с пространством, где участвуют свет и тени, создающие особую протяжённость, подвижность и тотальность восприятия. Рой взлетевших существ образует облако летучих смыслов, с которым и соотносится взгляд, погружённый в это целое. Поблёскивает слюда, кружатся корни, подрагивает перо, ощупывает пространство вокруг своими проволочными усиками крошечная антенна. Небесные тела, построенные на минус вычитании формы, стали проекциями самих себя, истончившихся до полного растворения в лунном луче.
