Пространственно-временной консилиум
27/08/2013
Когда говорят о взаимодействии в ландшафте жизни философских категорий Пространства и Времени, чаще всего употребляют слово «континуум» – непрерывность, непрерывная совокупность. Применительно к открывающейся 20 сентября Пятой Московской биеннале современного искусства уместно «континуум» заменить «консилиумом». Пространство и время будут истолковываться в качестве участников некоего саммита, совещания для уточнения диагноза тому, что принято называть современным искусством, contemporary art.
Куратор основного проекта биеннале, директор Музея изобразительных искусств в бельгийском Генте Катрин де Зегер, назвала главный проект «Больше света». А главным героем выбрала понятие Хронотоп философа литературы Михаила Бахтина. Это понятие де Зегер интерпретирует как раз в качестве повода пересмотреть привычные взаимоотношения двух главных философских категорий в пользу их многомерного (если уж пользоваться бахтинскими определениями – «полифоничного») существования в субъективных творческих биографиях современных «артистов». Катрин де Зегер рассказывает: «Концепция пространства и времени сегодня уже не означает, что мы находимся в каком-то конкретном “здесь и сейчас”. В эпоху глобализации восприятие времени больше не определяется географическим положением – ему на смену приходит идея “глобальной хронотопии”. Теперь мы сверяем мировое время сообразно ритму неолиберального капитализма, а понятия пространства и времени становятся взаимозаменяемыми».
Катрин де Зегер и Иосиф Бакштейн на пресс-конференции биеннале
Тема многоуровневых интерпретаций пространства и времени была задана ещё на прошлой Четвёртой биеннале Петера Вайбеля «Переписывая миры». Тогда речь шла о том, что новые медиа делают пространство и время настолько подвижными, раскрошенными на пиксели, что ни о какой декартовской взаимообусловленности их речи быть не может. Сетевые, медийные, не линейные и не декартовские пространство и время способствовали появлению феномена «роевой интеллект». О нём два года назад говорил Вайбель: «Человеческий индивидуум – это неделимый атом общества. Нейроны – неделимые элементы мозга. По отдельности они неразумны, но их взаимодействие создаёт разумный мозг. В 1989 году в контексте исследования робототехники появилось понятие “роевой интеллект” (swarm intelligence). Оно восходит к изучению искусственного интеллекта, которое базируется на так называемых агентных технологиях, а именно на сетевых агентных системах, распределённом искусственном интеллекте».
И «роевой интеллект», и «глобальная хронотопия», с одной стороны, делают восприятие пространства и времени максимально субъективным, не зависимым от классических константных величин, с другой, – травмируют сознание неспособностью интегрироваться в какие-либо ценностные универсалии. Собственно, об этом драматическом переживании бесконечно больших и бесконечно малых величин «глобальной хронотопии» и будут высказываться в основном проекте (что откроется в ЦВЗ «Манеж») 80 художников и художественных групп, 13 из которых – из России.
Проект, который курирует ваш корреспондент, откроется в Центре творческих индустрий «Фабрика». Он тоже во многом посвящён неврозам по поводу Времени и Пространства. Только в версии, где Время прошедшее, а Пространство – конечное и свёртывающееся (можно сказать – апокалиптическое, то, которое описано в снятии шестой печати Откровения Святого Иоанна Богослова (Откр. 6, 14): «И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих»).
Ироническое прочтение темы Et in Arcadia ego предложил Джованни Баттиста Тьеполо в гравюре из серии Scherzi di Fantasia. XVIII век
В культуре Нового и Новейшего времён наиболее устойчивым является представление о том, что пора расцвета цивилизации уже позади и все великие свершения в области гуманитарного знания и искусства уже сделаны. Меланхолическая элегия на тему конечности блаженной земной жизни была рождена ещё в эклогах Вергилия на тему утопической пасторальной Аркадии. Программной же и универсальной (в том смысле, что территория Аркадии свободно проецировалась на золотые эпохи свободных художеств) тема стала в эпоху барокко и неоклассицизма XVII века, в живописных творениях Джованни Франческо Гверчино и Никола Пуссена. У обоих на картинах встречается надпись Et in Arcadia ego. В случае с Гверчино её будто произносит огромный человеческий череп, на который в прямом смысле наткнулись испуганные аркадские пастухи. Великий историк искусства Эрвин Панофский трактует эту надпись в духе страстных барочных моралистических натюрмортов memento mori: «Даже в Аркадии правлю я, Смерть». В случае с луврской картиной Пуссена перед зрителем развёртывается именно меланхолическая элегия: все герои прекрасны, их эмоции возвышены, череп заменён прямоугольным надгробием. И в душе поселяется тихая грусть благодаря уже иному переводу фразы, которую Эрвин Панофский толкует как напоминание о том, что человек, который жил в Аркадии, оказался смертен и теперь похоронен под этой надгробной плитой. Но это не помешало ему сполна испытать всё наслаждение и счастье страны блаженных. Интересно, что, по словам Панофского, в романтизме смысл фразы был в корне переиначен. Фраза Et in Arcadia ego была предпослана Гёте к описанию своего путешествия в Италию и означала: «Я тоже был в стране радости и красоты».
Вот этот широкий диапазон эмоций, от счастливой ностальгии на тему Золотого Века, к которому очень хочется чувствовать свою причастность, до скорби по поводу его конечности, кончины, проецируется на отношения современных художников к пространственно-временным сюжетам. Сюжетам как личным, так и истории искусства. Взаимосвязь Времени большого, исторического, Золотого Века истории искусства и малого, «фасеточного», нынешнего, субъективного очень хорошо интерпретируют кураторы – любители режиссировать в пространстве выставочного зала подобие сюрреалистических кунсткамер. Гуру среди этих кураторов, конечно же, идеолог главного проекта Третьей Московской биеннале Жан-Юбер Мартен.
В нашем случае никаких старинных атрефактов (из условного «Золотого Века») вроде бы не предусмотрено. Выставка реагирует на тенденцию арт-жизни именно последних лет. С одной стороны, очевидна упоминавшаяся счастливая ностальгия по Большому стилю – топосам великих утопий (Ренессанс, Барокко, вплоть до утопий советского времени). С другой стороны, личность терзающегося художника, его личные время и пространство всегда с этими топосами соотносятся конфликтно. Ситуация в принципе отсылает к эпохе маньеризма XVI века – времени, когда гармоничная картина мира исказилась (но не исчезла совсем, деформировалась, как в кривом зеркале) из-за катастрофического самоощущения людей, растерянных перед руинами казавшихся нерушимыми догматов. Уместно вспомнить изречение известного историка искусства Макса Дворжака: «Когда мировое здание, каковым и было мировоззрение позднего Средневековья, Ренессанса и Реформации, рушится, возникают руины. Художники, как равным образом и всегда слишком многие во всех духовных областях, теряли поддержку всеобщих максим, за которые могли уцепиться их усердие, их тщеславные цели и их маленькие затеи. И мы стоим перед зрелищем исключительного замешательства, и в пёстрой смеси старого и нового, в различных направлениях философы, литераторы, учёные и политики и в не меньшей степени художники ищут новые опоры и цели; художники, к примеру, в виртуозной артистичности или в новых формальных абстракциях, сгустившихся в академические учения и теории».
Егор Кошелев. Труд и отдых
Не правда ли, фигура времени вполне соотносится с той, что мы имеем сегодня? Фраза Et in Arcadia ego подобна замковому камню нынешней пространственно-временной композиции. Вестником смуты и тревоги может быть не только смерть, но и маска шута, его колпак. Неслучайно на одной из гравюр мастера XVIII века Джанбаттиста Тьеполо аркадские пастухи встречают гробницу, в которой покоится герой комедии дель арте Пульчинелла. Своим присутствием он ниспровергает догматичное приятие какого-либо (очередного) золотого века искусства, заставляет относиться к нему критически, согласно заповеди «не сотвори себе кумира». Потому смеховая вариация темы «И я был в Аркадии» тоже входит в конструкцию выставки.
Путь по экспозиции сперва предполагает посещение Храма. Какой храм вобрал в себе множество великих идей, идеалов и чаяний человечества, его мечту о желанном золотом веке? Конечно же, древнегреческий Храм Афины Парфенос, Афины-Девы: Парфенон. Но ведь и Аркадия – греческий ном (префектура), реальная территория административного округа Пелопоннес. Встречу двух великих исторических и мифологических образов Эллады приготовил Никола Овчинников. Пафос встречи отрицается тем, что вместо величественного пентельского мрамора материалом фабричного Парфенона будут русские берёзы, а колонны в целле его перестанут выглядеть символом вечной гармонии, а начнут водить хоровод. Вечное и преходящее, монументальное и моментальное, высокое и смешное напомнят об изречении Et in Arcadia ego, скорее, на правах пересмешника Пульчинеллы.
Вокруг этого фабричного Парфенона уже свой хоровод заведут опусы мастеров разного поколения, которые расскажут, как великая тема может быть вписана в сюжеты нашего времени.
Егор Кошелев. Две луны
Участники: Андрей Филиппов, Никита Алексеев, Александр Пономарёв, Егор Кошелев, Ростан Тавасиев, Влад Кульков, Александр Лубянцев, Тимофей Караффа-Корбут. Для некоторых из них поворот Et in Arcadia ego станет неожиданной инверсией сложившегося собственного стиля.
