Возвращая имена
16/12/2011
В жизни не так уж часто приходится встречать людей, которые абсолютно соответствуют тому, что делают. Скажем, абсолютного Врача, абсолютного Политика или абсолютного Коллекционера, особенно – коллекционера искусства. Чаще всего к последнему занятию склоняются люди уже пожившие, сложившиеся и заработавшие капитал. Для них картины и скульптуры в их доме – это и подтверждение достигнутого статуса, и в некотором смысле вложение на будущее. С Анатолием Педаном – несколько другая история. Он увлёкся коллекционированием ещё в юности, и это занятие по сути определило его как личность, сформировало его жизненный путь. К тому же он не только собиратель, но и исследователь, приоткрывающий завесу забвения над произведениями, чьё авторство утрачено в неразберихе и сумятице испытаний ХХ века. Прошедшая в августе–сентябре этого года в Национальном художественном музее Латвии выставка его коллекции так и называлась – «Возвращённые имена». К выставке был издан и объёмный со вкусом оформленный каталог, многие статьи для которого написал сам Анатолий Педан. «И выставка, и сам проект во многом отражали мультикультурную художественную среду нашего города. Хотя в Европе наблюдается кризис мультикультурализма, мне хотелось показать, что для Риги это всегда было актуально. Каталог тоже был подготовлен на трёх языках. В саму экспозицию были включены не только русские, но и латышские, балто-немецкие, еврейские, польские и украинские художники, которые жили в Риге, были связаны с Ригой и при этом испытали влияние русской школы или учились в России», – рассказывает он.
Arterritory.com решил представить своей аудитории одного из самых увлечённых латвийских коллекционеров искусства, и мы договорились встретиться в его небольшой, уставленной и завешанной картинами галерее Haberland в Старом городе неподалёку от Рижского замка. Название галереи – ещё одно «возвращённое имя»: Кристоф Хаберланд был главным архитектором Риги в конце XVIII века. История и современность, кажется, образуют неразрывный союз в жизни этого коллекционера. Но какова его собственная, личная история?
- Началось всё это очень давно, когда я лишь окончил школу. Вообще уже с детства меня окружали люди, в чьих домах висели картины. Моя мама занималась проектированием инженерных коммуникаций многих зданий в Риге. К нам приходили её друзья и коллеги, архитекторы, конструкторы. Дом, в котором мы жили тогда, в народе назывался «домом инженеров», в нём жило много людей творческих профессий. И всё это формировало для меня такую среду, в которой уже лет с семнадцати у меня проявился интерес к искусству. Первое, что я начал делать, – собирать библиотеку. После школы я поступил в Технический университет (тогда РПИ) и всё время, пока я там учился, параллельно как губка впитывал информацию о художниках, художественных объединениях, направлениях. Приобрёл многие энциклопедические издания, скажем, Брокгауза и Эфрона, которым я пользуюсь почти каждый день и теперь. Меня спрашивают, почему я не читаю их словарь в электронном варианте. Но я человек книги, я ещё успел захватить это время, это старое воспитание – пиетет к книге. Взять с полки том, подержать его в руках – для меня удовольствие.
Первоначально мой интерес вызывали скорее прикладные исторические дисциплины – геральдика, фалеристика, нумизматика. Первую живописную работу я получил лет в восемнадцать. Это была картина неизвестного западноевропейского художника XVIII века, попавшая ко мне из хорошей коллекции, такая радостная жанровая сценка – «Гуляки», которая у меня провисела тридцать лет. И я вот совсем недавно с ней расстался, потому что решил сконцентрироваться на «русской школе» и понимал, что нельзя объять необъятное, что это уже чересчур.
Виноградов С. А. У самовара. 1920-1930-е. Холст, масло. Коллекция Анатолия Педана
Тогда живопись я воспринимал вполне эмоционально, но картины были скорее частью интерьера, украшением личного пространства. Но и моё увлечение геральдикой подталкивало меня в том же направлении – я собрал немало редких дореволюционных изданий по этому предмету. И вот в книгах по геральдике часто были гравюры, раскрашенные акварелью, и я стал интересоваться гравюрами и литографиями. Интересно, что сегодня многие коллекционеры не обращают внимания на этот жанр, все хотят собирать живопись, работы маслом, потому что это что-то фундаментальное, ценное. И мало обращают внимание на рисунок, на гравюру, на плакат, на открытку художественную, выполненную литографическим способом. Но для меня всё это – произведения искусства, со своим притяжением. Я с этого начинал. А потом пришло время, когда я понял, что меня больше всего увлекает всё-таки живопись.
Боголюбов А. П. Вид Палермо. 1855. Холст, масло. Коллекция Анатолия Педана
Я чувствую какие-то вибрации, какое-то излучение от картины. Когда работа приходит ко мне, то, чтобы определиться, будет ли она висеть на стенах или попадёт в хранилище, я ставлю её перед собой, у меня есть такое специальное место. И вот я ежедневно наблюдаю её, некоторые работы так могут стоять у меня по полгода. Не то чтобы я её изучал там с лупой в руках… Нет, я её наблюдаю, пытаюсь понять, какие эмоции она у меня вызывает. И бывает так, что ночью я просыпаюсь, что я не могу спать – настолько мощная энергия от неё исходит. И эта энергетика картины может быть и положительная, и отрицательная.
У меня есть один знакомый лозоходец, который говорит, что очень важно, чтобы работы маслом не хранились у вас горизонтально. Потому что картины обладают такой энергетикой, какую не каждый человек может вынести.
Почему именно горизонтально?
Тогда это излучение идёт, видимо, не совсем правильным путём. И это именно работы маслом. Графика, пастели, акварель могут спокойно лежать в папках. А все картины сейчас в моём собрании хранятся именно вертикально.
И вот иногда просыпаешься в какой-то тревоге от этой сильнейшей энергетики работы, не отрицательной, но просто очень сильной. Коллекционер Янис Зузанс, наш латвийский Третьяков, человек с хорошим вкусом и широкой душой, с которым я обсуждаю такие вещи, мне как-то сказал, что по ночам картину можно прикрывать какой-нибудь тканью, как вы на ночь прикрываете клетку с попугаем. И я клянусь вам, что это действительно так, что настоящее произведение искусства в каких-то тонких своих полях непосредственно воздействует на человека.
Однажды я приобрёл работу живописца Константина Высотского – «Зубры», которую, как, впрочем, и большинство других работ, для меня привела в порядок Наталья Курганова, реставратор высшей категории из Музея зарубежного искусства. И вот я повесил её на стену, думая, что она пробудет там пару дней, а потом я заменю её на что-нибудь другое. И уже 10 лет она висит на своём месте. Я пытался её перевешивать, ставил туда что-то другое, но через пару дней возвращал её. Так иногда происходит, какое-то очень тесное переплетение именно с этой картиной. А иные работы повисят, а потом меняются на другие…
А ваша профессиональная жизнь была всегда связана с коллекционированием?
В советское время вообще не очень приветствовалось любое коллекционирование. Несмотря на то, что я был членом официальной организации Рижского городского общества коллекционеров, это могло считаться только увлечением в свободное от работы время. Я получил высшее техническое образование и был связан с энергетикой – около 10 лет проработал в Латвэнерго. Только уже в независимой Латвии я решился полностью посвятить себя своей сфере. Сначала я занимался экспертизой, примерно до середины 90-х, а потом понял, что мне лучше работается одному, когда меня никто больше не отвлекает. И вот с этого времени как-то стал определяться вектор моего коллекционирования.
Плепис Я. Происшествие. 1931. Бумага, акварель. Коллекция Анатолия Педана
Надо сказать, что до этого, ещё в советское время судьба свела меня с очень крупными коллекционерами, не перекупщиками, не торговцами искусством, а именно коллекционерами. Например, с ленинградцем Александром Перельманом, который в советское время считался крупнейшим коллекционером игральных карт и всего, что связано с карточной игрой, а ведь мы все в своё время увлекались карточными баталиями. И у него было немало картин, связанных с этим сюжетом. Он работал начальником технического отдела в издательстве «Аврора», издававшем шикарные альбомы по искусству, которые я через него получал. Позднее его коллекцию супруга передала в Петергоф, в музей Бенуа, и это одна из немногих самоокупаемых коллекций в мире. Этот музей не нужно дотировать государству, потому что к коллекции есть постоянный интерес.
Крамарев А.Я. Плакат для табачной фабрики Maikapar (второй вариант). 1923. Картон, темпера. Коллекция Анатолия Педана
А на одной из встреч меня познакомили с Ильёй Зильберштейном, чей девиз «Истинное собирательство – есть творчество» стал лейтмотивом и книги, посвящённой моей коллекции. Крупнейший коллекционер, доктор искусствоведения, он стал основателем музея частных коллекций в Москве при Пушкинском музее. И он сказал мне тогда: «Молодой человек, собирать нужно только то, что нравится самому». Это очень перекликалось с тем, как я это чувствовал.
Разве кто-то коллекционирует то, что ему чуждо?
Вы знаете – да. И таких людей немало. Но скорее, не то, что им чуждо, а то, что им не близко. Зато это что-то редкое, престижное, придающее статус. Тут могут быть и совсем не лучшие работы автора и тот сюжет, который бы сам человек никогда у себя дома не повесил. Какое-нибудь «Усекновение головы Иоанна Предтечи». Но даже на «Русских торгах» Christie`s идут разговоры в зале: вот у этого олигарха есть, у этого есть, а у меня нет…
Мне никогда не был близок такой подход. Все работы отбирались по принципу «нравится – не нравится». Другое дело, что есть работы, которые мне хотелось бы видеть каждый день, а есть работы, которые я достаю раз в пять-десять лет, вешаю на стену на какое-то время, получаю от них какую-то эмоциональную подпитку и снова убираю в запасник.
Я также не собираю искусство по периодам… Как, скажем, сложилась моя коллекция в том виде, как она была выставлена в Национальном музее? Так же как и все другие важнейшие решения в моей жизни, осознание пришло утром. Обычно я просыпаюсь и в первые секунды пробуждения первая мысль уже есть у меня в голове: «Надо сделать то-то и то-то». И вот так же в один прекрасный момент я внезапно понял, что у меня складывается цепочка, которая идёт от 1830-х годов до 1980-х, как я это называю – русское искусство за 150 лет.
Юпатов А.И. Князь Александр Невский. 1944. Бумага, разноцветная тушь, авторская техника. Коллекция Анатолия Педана
Почему так сложилось, я не могу вам объяснить. Я собирал просто то, что мне нравится. Я бы мог приобретать что-то из более раннего периода, из XVIII века или раннего XIX века. И у меня были такие работы, но я выпустил их из рук, потому что не почувствовал от них тех вибраций, которые давали мне работы более позднего периода.
Почему вы решили выставить коллекцию именно в Художественном музее, а не, скажем, в какой-нибудь галерее?
Вообще всё идёт откуда-то из глубины, из каких-то корневых впечатлений. Я помню, как меня мама впервые привела в Художественный музей, мне было 6 лет. И вот я вскарабкался по ступенькам и зашёл, и это первое впечатление – колонны, золотая лепнина и этот особый запах, запах Эрмитажа, запах музея. Я – чувствительный человек и, наверное, это очень повлияло на моё сознание. Даже родители, наверное, не поняли, какое это было для меня потрясение. С тех пор Музей для меня – храм искусств, что-то запредельное, с большой буквы. Выставляться в Национальном музее – огромная честь и я чрезвычайно признателен Музею за оказанное мне доверие. Я не забуду этого никогда.
Ваза Юрмала. 1930-е. Фарфор, надглазурная роспись по эскизу С. Видберга, золочение. Мастерская Burtnieks, Рига. Коллекция Анатолия Педана
И реставрацию я доверяю только музейным профессионалам, единственный опыт с так называемым «частным» реставратором был крайне неудачным и больше никогда не повторялся. И я рад, что удалось познакомиться и с реставраторами бумаги, гравюр, акварелей. Это нереально сложная задача, ещё более сложная, чем восстановление работ маслом. Со своей стороны, я всегда готов поделиться и делюсь информацией из моего архива с музейными работниками, а также предоставляю работы из моего собрания на тематические выставки, устраиваемые музеем.
Может быть, вернёмся к вашей карьере коллекционера. Итак, середина 90-х…
С середины 90-х начинается уже вполне профессиональная жизнь – сотрудничество с галереями, с антикварными салонами, ежедневные путешествия по городу и не только в поиске новых работ. У меня были случаи, когда я по 5–6 раз в день куда-то выходил и что-то смотрел. Обмены, приобретения. У меня был очень хороший обменный фонд, собранный ещё в советский период, когда всё это стоило другие деньги. И вот стало понятно, что уже что-то складывается. Что по каким-то группам, разделам подбираются работы, которые могут составить коллекцию.
Билинский Б.К. Пасха. 1920-е. Холст, масло. Коллекция Анатолия Педана
Параллельно всё время шла и исследовательская работа. Вот, скажем, работа Бориса Билинского «Пасха». Я приобрёл её в Риге в художественном салоне, владельцы которого нашли её в одной квартире, где она провисела с двадцатых годов, вся в пыли. В начале 90-х, изучая каталог-резоне коллекции Лобанова-Ростовского, я рассматривал чёрно-белый автопортрет Билинского, он просто отложился у меня в памяти. И вот спустя много лет вдруг возникает ассоциация: «Я где-то видел это лицо». Прихожу домой, начинаю мучительно вспоминать и – есть! Достаю каталог – и точно. Подпись та же – Б.Б. То же лицо. Он изобразил самого себя в этой гротесковой, лубочной манере среди весёлой пасхальной толпы.
Другое открытие, «Сражение за Европу», тоже попала ко мне как работа неизвестного автора. Тоже простояла на полу в одной из галерей 2 года среди других работ. Галерист мне говорит: «Вот если бы там было подписано – Зардиньш…» Но я вижу, что это совсем другая манера, совсем другая энергия. И ещё подпись – А.Вентуель. Галерист говорит – вот нигде не можем найти никаких следов этого художника. А я же учился в немецкой школе, у меня сразу всплывает, что по-немецки eventuell это значит «возможный», что это псевдоним, а вовсе не фамилия. Я гляжу на неё и думаю – вот эти вытянутые руки, где-то я их видел. Я понимаю, что я очень хорошо знаю манеру этого художника. Приобрёл работу, принёс её домой, думал-думал и вот посреди ночи просыпаюсь… Я вообще человек спокойный, созерцательного плана, а тут в три часа ночи я просыпаюсь, причём с гудящей головой. Первая мысль – что мне нужно пойти к книжному шкафу, открыть альбом «Русская графика» и там найти Масютина, работу из его цикла «Семь смертных грехов». Я открываю, сравниваю с этой работой, и да! – эта же манера, тот же принцип построения композиции, те же вытянутые руки.
Масютин В.Н. Сражение за Европу. 1940. Бумага, тушь, акварель, серебро. Коллекция Анатолия Педана
Бывают работы, в которых я вижу сразу, что это что-то выдающееся, что надо обязательно попробовать их получить. Есть работы, которые раскрываются медленно и есть такие, которые может быть раскроются спустя очень долгое время.
И вот, чтобы этим всем заниматься, уже нужно было своё помещение. Пришлось продать несколько работ, скажем, Богданова-Бельского, о котором я сейчас очень сожалею, что он не в моей коллекции. В 2002 году мне удалось приобрести это помещение на улице Пилс, оно чуть в стороне от обычных троп, по которым ходят туристы и покупатели, но они мне и не нужны. Потому что это место никогда не работало как галерея для продажи, скорее как такой исследовательский центр, где устраивались и показы, но по предварительным приглашениям.
Я по натуре не коммерсант, не бизнесмен. Хотя мои друзья говорят, что зря. Ведь накопилось много работ, которые мне когда-то были интересны, а ныне они по разным причинам потеряли для меня интерес. И вот они теперь стоят целыми группами. Может быть, я и приду к этому, выставлю их на продажу, после того, как мы сделаем ремонт.
А как появилось название галереи?
Название «Galerija Haberland» – это и дань благодарности моей маме, принимавшей участие в разработке проектов множества зданий в послевоенной Риге. Да и имя архитектора Кристофа Хаберланда не так уж известно в Риге, а ведь он построил в Старом городе более двадцати зданий в духе городского классицизма в конце XVIII века.
На выставке «Возвращённые имена». В центре - куратор выставки и главный хранитель фондов музея Людмила Неймышева беседует с международным директором русского отдела Christie’s Алексеем Тизенгаузеном
Т.е. можно сказать, что теперь вы занимаетесь своей коллекцией, галереей, что-то продаёте, что-то покупаете…
Да, как и все коллекционеры. И коллекция сложилась довольно большая. Обычно в таких случаях для её описания нанимают профессионального искусствоведа. Но мне интересно самому это делать, работать с архивами, собирать фактографический материал. В конце концов дело дошло и до выставки, и до издания книги-каталога. Но то, что там опубликовано, это лишь часть, сама коллекция значительно больше – тут и объёмное собрание графики, и целый ряд театральных работ – настоящий отдельный пласт, и многое другое.
Я только что вернулся из Лондона, где побывал на мероприятиях традиционной «Русской недели», встречался с сотрудниками русского отдела Christie’s, где состоялось представление моей книги «Возвращённые имена», и с международным директором русского отдела Алексеем Тизенгаузеном, большим профессионалом и неутомимым исследователем, который написал вступительное слово к нашему изданию и приезжал на открытие выставки в Ригу. И вот в Лондоне я познакомился лично со многими и многими коллекционерами русского искусства, исследователями. Никита Лобанов-Ростовский, Иван Самарин, Валерий Дудаков – имена, не требующие комментариев. И, возможно, это поможет приподнять завесу забвения над ещё целым рядом работ из моей коллекции, об авторах которых пока ничего неизвестно.
Каталог выставки «Возвращённые имена»
