Искусство – лучшая терапия от старения

Интервью с бельгийской коллекционером искусства Галилой Барзилай-Олландер

29/06/2017

«Пусть вас не шокирует этот дом, он – совсем нежилой», – открывая наружную дверь, говорит бельгийская коллекционер Галила Барзилай-Олландер (Galila Barzilaï-Hollander). Она одевается у ставшего уже символом своего стиля Issey Miyake. В этот день она вся в чёрно-белом, как шахматный столик. Надпись на стене из красных кирпичей у самых наружных дверей призывает: Tell me who I am («Скажите мне, кто я такая»), и во время нашего более чем двухчасового разговора к этому фундаментальному вопросу (в котором, несомненно, есть и доля самоиронии) мы вернёмся ещё несколько раз.

Дом Галилы. Фото: Уна Мейстере

Пока Галила на кухне варит кофе, я в узком, заставленном всяким хламом проходе между кухней и рабочим кабинетом пытаюсь понять, что мне напоминает этот дом. Исключая, конечно, тот факт, что до сих пор я не смогла бы себе даже представить такое жилое помещение, как это, в котором находится одно искусство и вроде бы нет ни одного свободного квадратного метра для быта. Искусство на стенах, на полу, в ящиках, на полках, распакованное и по-прежнему упакованное. Искусство, через которое надо лавировать, на которое время от времени случается «напороться» и через которое иногда необходимо просто перелезать. Подумалось, что в какой-то степени у коллекции Галилы Барзилай-Олландер есть отдалённое сходство со спроектированным Ричардом Роджерсом и Ренцо Пиано в 1970-х годах Центром Помпиду в Париже. С вызвавшим в своё время скандал зданием музея, фасад которого напоминает платье, скроенное швами наружу. Только в случае Галилы Барзилай-Олландер благодаря её коллекции выясняется, что то, что проецируется «швами наружу», это она сама. Её жизнь, мысли, чувства, восторги и, наверняка, и сомнения. С этой точки зрения она, определённо, владелица одной из самых персонифицированных коллекций в мире. Коллекции, которая не лжёт, не высовывается и не кокетничает в духе конъюнктуры, зато свидетельствует, что искусство может быть (и есть) такой же органичной частью жизни, как и семья, дети и зигзаги индивидуального опыта и представлений о мире, которые имеются у каждого.

Мунир Фатми. Union Impossible. 2011. Galila’s Collection. © Mounir Fatmi. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

В коллекции Галилы Барзилай-Олландер более 20 различных тематических и концептуальных ответвлений, которые возникли и пополняются импульсивно. Это такие сюжеты, как глаза, стулья, деньги, измерительные инструменты, вопросы пола, книги, тематика вторичной переработки, белое, яйца, выдвижные ящики, лестницы и т.д. Все они связаны с её жизнью и с ней самой. Автор художественной работы, его происхождение, возраст, пол и статус на рынке искусства значения не имеют, важно энергетическое поле, возникающее между конкретной художественной работой и Галилой. Каждое из находящихся в её коллекции произведений в своём роде представляет как бы фрагмент громадного пазла, который она создаёт – интуитивно и одновременно систематично. Это как туннель, изгибы которого она не может прогнозировать слишком точно, однако она точно знает, что в его конце будет свет – зеркало / разгадка её самой.

В художественных кругах Галила Барзилай-Олландер известна не только как частая и страстная посетительница ярмарок искусства, немало говорят и про то, каким способом она выбирает художественные работы – доверяясь только своему глазу и буквально сканируя площадку. Об имени художника она скорее может поинтересоваться только тогда, когда решение приобрести работу уже принято, вызывая таким образом изумление не одного галериста, зажатого в стереотипы арт-системы.

Ярким свидетельством её здорового ироничного отношения к реальностям сегодняшнего рынка искусства является и стоящий во дворе дома «уорхолический» автомобиль. Целиком облепленный VIP-карточками всевозможных арт-ярмарок. Автор этого дизайна – она сама, на месте номерного знака красуется ироничная надпись V.I.P, а на месте руля и прочих рычагов управления – экран. Брутальную функциональность Галила Барзилай-Олландер сюрреалистично заменила духовной, превратив инструмент передвижения мачо в небольшой кинозал, где можно посмотреть видеоработы из её коллекции.

Сам дом построен в 70-х годах прошлого века и в своём роде олицетворяет и те страницы её жизни, которых больше нет. Муж Галилы Барзилай-Олландер был страстным коллекционером антиквариата, и в своё время здесь находилась собранная совместно за тридцать лет жизни в браке коллекция. После смерти мужа она продала её на аукционе Christie’s, таким образом символически перевернув эту страницу своей жизни и начав этап, который называет сегодня своей второй жизнью.

Причём и самое начало этой новой истории было иронично-знаковым. В 2005 году, в первую весну после смерти мужа и одновременно в юбилей их свадьбы, она отправилась искать утешения в Нью-Йорк – город, в котором «никто не чувствует себя одиноким». По судьбоносной случайности она попала на The Armory Show – арт-ярмарку, которую из-за неправильно понятого названия ошибочно посчитала экспозицией старинных доспехов. Хотя сегодня это звучит как шуточка в мифологическом духе, в тот раз это было абсолютно серьёзно – это было первое соприкосновение Галилы Барзилай-Олландер с современным искусством. И первую единицу теперь уже насчитывающей более 1000 произведений коллекции она приобрела в течение первых пятнадцати минут. Она по-прежнему находится в её доме: это рисунок на бумаге, представляющий собой повторённое 11 522 раза слово why («почему») со знаком вопроса – гипнотически увлекающее как бы в «чёрную дыру» параллельной вселенной. В её жизненной ситуации в тот момент «why» было отчаянно экзистенциальной темой, попыткой ответа на безответный вопрос: почему её мужу надо было уйти от неё так рано. Однако с течением времени всё это обросло бесчисленными слоями смыслов, становясь разносторонне нюансированным «why», которое ищет ответы на фундаментальные и временами кажущиеся повседневными вопросы её жизни.

Джонатан Келлен. Thought and Ideals. 2010. Galila’s Collection. © Jonathan Callan. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

Следующим важным шагом в этом процессе обещает стать будущее художественное пространство Галилы Барзилай-Олландер, которое оборудуется сейчас в Брюсселе, совсем недалеко от известного центра современного искусства WIELS. В настоящий момент это пространство в 1500 м² ещё является пульсирующей строительной площадкой, однако Галила уверена, что уже в будущем году оно станет новым домом для её коллекции. Гигантским пазлом экспозиционного пространства, который, наконец, сможет дать ответ на фундаментальнейший из вопросов: «кто я такая»...

Я хотела спросить вас о глазах. Когда я переступила порог вашего дома, это было первое, что я заметила. Пока вы варили кофе, они смотрели на меня, воплощённые во всех возможных видах и медиа. Как началось это ваше увлечение и что означает для вас глаз как знак или символ?

Знаете, я не собиралась коллекционировать глаза. Поэтому у этой темы нет классического начала. Если честно, я просто не помню, какой была первая художественная работа «с глазами», которую я купила. Что я действительно помню, так это какой была самая первая работа, которую я вообще приобрела: она – это начало всего. Это было как шок, и такие моменты запоминаешь навсегда. У меня никогда не было осознанного желания коллекционировать посвящённые какой-то определённой тематике произведения искусства. Это просто произошло само по себе – глаза привлекли моё внимание и стали темой.

Но сейчас (по крайней мере, имея в виду количество таких работ) кажется, тему глаз вы всё-таки представляете в своём собрании уже осознанно.

Нет, я ничего не выбираю сознательно, просто позволяю чему-то произойти. То, как именно вы открываете для себя какое-то произведение искусства, очень похоже на неосознанное воздействие маркетинга на ваше подсознание. Это и есть сущность маркетинга и рекламы – как заставить вас приобрести что-то без углублённого предварительного анализа и испытания. Я, конечно, не покупаю искусство как продукты в супермаркете, но думаю, что в этом процессе есть что-то, что находится вне сферы рационального мышления. Увидев произведение искусства, я не смотрю на него и не рассуждаю: «А оно стоящее? А кто автор? Что художник хотел сказать этой работой? Каково её значение, контекст?» Я ничего этого не делаю. Я сканирую. Когда на арт-ярмарке я брожу вдоль стендов галерей, я просто иду – без заранее намеченной цели и приоритетов. Я гляжу, не видя, и вижу, не глядя. Я сознаю, и я не сознаю. Это совершенно эксцентричный феномен, но это – именно тот способ, как я выбираю искусство. И очень часто потом ощущаю, что мой выбор правилен.

В качестве доказательства служит факт, что мой интуитивный выбор часто подтверждается оценкой, которую художники позже получают от музеев, арт-институций, ключевых коллекционеров и т.д.; например, я только что узнала, что фонд Arco в свою подборку этого года включил молодого и многообещающего испанского художника, работы которого уже есть в моей коллекции. Не буду скрывать, самую большую радость и удовлетворение мне доставляют моменты, когда я могу сказать: в моей коллекции имеется первый экземпляр конкретного произведения, в то время как у музея X, Y или Z есть только вторая версия!

Покупая произведение искусства, я порой даже не знаю имени художника. Работа просто привлекла моё внимание без каких-то предварительных знаний и анализа. Я смотрю на неё, и вот что важно: у неё есть какая-то связь с моей жизнью, моей историей, моей эстетикой. Иногда это совсем не бросается в глаза, и только позже я это понимаю. Я думаю, что моя коллекция – как пазл. Каждая работа служит фрагментом на своём определённом месте, и в конце концов они образуют целое – некую картину. Изображение, которое расскажет вам мою историю, скажет, кто я есть. У меня есть ощущение, что моя коллекция (то есть мой выбор) в своём роде отражает мою личность; это как бы её физическая и ощутимая проекция, потому что в своём выборе я не могу лгать.

Как я уже сказала до этого, я не выбираю художников осознанно, но по большей части в кругу моего внимания – молодые и многообещающие авторы. Отгораживаясь от финансового аспекта, который неизбежно связан с покупкой работ художников общеизвестной категории blue-chip (к сожалению, небеса – это не мой потолок), самое истинное и глубочайшее эмоциональное переживание мне доставляет именно этот процесс «охоты» и открытия. Я действительно рада, когда кто-то, кто приходит посмотреть мою коллекцию, признаёт, что по большей части не знает ни одного из представленных в ней художников. Это совершенно особое ощущение, когда ты делишься – позволяешь людям открыть не только свою вселенную, но и новые для них имена. Добавлю, что я и сама иногда, когда посещаю какую-то коллекцию, включающую художников, которых я по большому счёту уже всех знаю, всегда чувствую своего рода «голод», как будто не до конца наелась. Это в некотором смысле разъясняет, почему я абсолютно герметична и защищена от вещей, которые, казалось бы, высоко ценятся. Они меня не волнуют. Эта жажда престижа: смотри, у меня есть то и это, и тогда все кругом говорят: Wow! Я могу это понять, однако у моей коллекции нет ничего общего с престижем или деньгами. Она не социальна. Я не выбирала для себя коллекционирование, чтобы принять участие в каких-то социальных играх.

Один куратор как-то меня спросил, что для меня означает искусство. В тот момент я не особенно раздумывала, как же ему особо интеллигентно и утончённо ответить, у меня просто вырвалось, что искусство – как коктейль, который смешан из кислорода, еды и секса. И это действительно так и есть. Вы без этих вещей не сможете обойтись (на самых разных уровнях…).

Выставка Inner Journeys. Maison Particulière (апрель–июнь, 2013). Фото: собственность Maison Particulière

Ваш рассказ о коллекционировании в действительности начинается с антиквариата – фантастической коллекции, которую вы создали вместе со своим ушедшим уже от нас мужем.

(Смеётся.) Я думаю, что мой муж меня убил бы, если бы увидел, что я сделала, или же развёлся бы и поместил меня в сумасшедший дом. Он начал коллекционировать в возрасте семнадцати лет и в то время почти ничего не знал об антиквариате. Да и в его семье такого опыта не было. Он просто родился с сознанием эстета; он в мгновение ока распознавал качество, и у него был очень хороший «нос». Он мог воспринимать различные культуры без углублённых предварительных знаний. Они пришли позже, когда он стал много читать и посещать музеи. Его первые покупки были абсолютно инстинктивными, однако он покупал правильно, у него просто было это видение. Как будто у него в глазах был лазер – вот это хорошо, и вот это тоже… И у моей семьи не было никакой связи с культурной средой, мы не посещали музеи. Я ничего не знала. Всё это было для меня одной большой пустыней. Но, возможно, у меня тоже был этот глаз – вот, опять глаз! – видение, которое я продолжаю развивать.

Когда я встретила своего мужа, у него уже была небольшая коллекция, и с течением лет она заметно разрослась вместе со средствами, которые мы могли в неё вложить. Мы всегда покупали вместе, но последнее слово принадлежало ему, потому что он был самым знающим. Но я была счастлива и довольна всем, что мы покупали, и этот процесс протекал очень гладко. В то же время я чувствовала, что у меня нет этого самого уровня пылкости, и я время от времени его спрашивала: «Почему тебе нужно покупать что-нибудь каждую неделю? Разве у тебя недостаточно всего, разве ты не счастлив?» В то время я этого не понимала. А теперь сама делаю точно то же самое. Я всегда думаю, что он мне прислал такое «проклятие» оттуда, где он теперь находится, – как своего рода реванш.

Darren Foote. Television, 2008. Galila’s Collection. © Darren Foote. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

А что он ответил на ваш вопрос тогда?

Ничего. Он только сказал: это – я, это моя жизнь. Сегодня я ответила бы то же самое. Единственное различие между нами в том, что он покупал, но также и продавал; я не продаю. Он был выдающимся бизнесменом. Мы отправлялись на толкучку уже в пять утра, смотрели, искали, в то время ведь интернета не было. Это была своего рода охота, и ему это нравилось. Сегодня, когда вы что-то увидите, вы можете сразу погуглить и узнать об этом всё возможное. У него был хороший глаз, он видел то, чего не увидели и не оценили другие. Он покупал (иной раз совсем дёшево) то, что другие игнорировали, и позже продавал. Для него это была игра, но одновременно он был настоящим коллекционером. Люди, связанные со средой антиквариата, эксперты, ключевые дилеры уважали его и его выбор.

Мне всё это нравилось, но я это до конца не понимала. У нас был очень красивый дом, великолепная коллекция, однако чего-то не хватало. Сегодня я понимаю, что этим отсутствующим этапом была энергия. Возвращаясь к моей коллекции: 95 процентов художников в ней – молодые и многообещающие. Я надеюсь их встретить, познакомиться. Мне очень трудно пояснить, как именно, но у меня с ними всегда складывались отличные отношения и часто они трансформировались в специальные заказы и новые идеи. Я не даю директивы и не говорю, что им делать; я прошу их рассказать мою повесть на их языке.

Работы, которые я специально заказываю, очень личные, и в большинстве случаев у них есть связь с архивированием, хранением, воспоминаниями, сувенирами – всем, что связано с моей жизнью и существованием. Несомненно, когда я делюсь с художниками этими моими очень интимными эпизодами жизни, эти ощущения совершенно естественно становятся основой наших взаимно тесных и глубоких отношений. Однако об этих заказах я больше ничего не скажу, это мой «тайный мир»…

Выставка Inner Journeys. Maison Particulière (апрель–июнь, 2013). Фото: собственность Maison Particulière

Слушая вас, я думаю, что современное искусство принесло вам своего рода ощущение равновесия…

Конечно, это – равновесие. Это способ, как я выражаю себя, хотя и через других. Иногда при чтении какой-нибудь прекрасно написанной книги у вас нечаянно вырвется: «Это же именно то, что я думаю, так ясно, так точно, но я никогда не знала, как это выразить». С искусством – то же самое.

Правда ли, что когда меняется объект коллекции, меняется и ваша личность. Мне кажется, вы стали более открытой.

Определённо. Знаете, в этом году фонд Arco присудил мне Премию коллекционера. Как это обычно бывает, от меня ожидалось небольшое обращение к собравшимся. Я не знала, что сказать, и не подготовилась. Решила рискнуть и отдаться ситуации, импровизируя. Сказала, что моя речь может показаться очень хаотичной – подобно моей коллекции, но у этого хаоса есть ведущая линия. Рассказала, что искусство я открыла для себя после смерти мужа, и для меня это было как возрождение. У меня была огромная привилегия получить второй шанс, не у всех нас есть возможность второй жизни. И это – самая лучшая терапия против старения; она порождает в вас ощущение, что вы можете дожить до двухсот лет.

Когда я закончила говорить, там было несколько человек, которые подошли и сказали: «Ваша речь была очень милой и трогательной». Это было приятно услышать (лестно для моего эго), однако это меня совершенно не тронуло. Что меня действительно взволновало и произвело на меня впечатление, это те несколько вдов, которые позже подошли ко мне и сказали: «Рассказав о своей второй жизни, вы подали нам надежду». Когда я говорила, в моей голове не было даже мысли о каком-то специальном послании, я просто рассказывала о своей жизни и своей реальности. Но именно это те женщины услышали в сказанном мной и потом спонтанно этим поделились – я подарила им материал для раздумий. Может быть, это и есть сущность искусства. Искусство – это ответ на многие вещи. Я знаю, что оно помогло мне компенсировать одиночество, потому что вдруг вокруг меня появились люди, энергия, вещи, дела, и всё это стало как бы ещё одной семьёй. Конечно, это не настоящая семья, я знаю, что такое настоящая семья и каковы настоящие отношения, поэтому я не могу сказать, что искусство – это моя семья. Однако в своём роде это так и есть.

Элоди Антуан. Chaises à bascules. 2009. Galila’s Collection. © Elodie Antoine. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

В 2013 году вы продали свою собранную совместно с мужем коллекцию на аукционе Christie’s. Как вы себя чувствуете после этого?

Десять лет наша собранная совместно коллекция находилась в этом доме. Нетронутая. Мне пришлось её продать по личным причинам. И когда я это сделала, я весьма неожиданно почувствовала облегчение.

Не скрою, физическое присутствие коллекции в то же время продолжало поддерживать очень живые воспоминания о муже. А её продажа была способом сказать самой себе: «Ok, мне надо перевернуть страницу». Без сомнения, это было очень трудно сделать, когда всё это ещё было здесь. Это было эмоционально невозможно. И я не могла жить с этими двумя мирами. Я никогда не думала, что смогу продать коллекцию, однако иногда плохие вещи несут с собой и хорошее.

Ваше уже приобретшее статус мифологии первое посещение The Armory Show вскоре после смерти мужа стало тогда своего рода лекарством. Как вам кажется, принимая во внимание долгий опыт коллекционирования, а также ваше образование психолога, – есть ли у искусства действительно целительная/терапевтическая сила?

Я думаю, что искусство может заменить психотерапию. Когда вы приходите к терапевту, вы сидите, и он или она не говорит почти ничего, зато говорите вы. Вместо того, чтобы кому-то платить – правда, создать коллекцию стоит намного дороже (смеётся), – вы можете вести диалог с художественной работой. Это побуждает вас думать. И иногда это много что открывает. Например, я никогда не сказала бы о себе, что я – человек, для которого характерна одержимость. Я так не думаю. Но в моей коллекции есть немало произведений, которые утверждают совершенно противоположное. У меня много рисунков, разных небольших вещей… Возможно, есть какая-то часть меня, охваченная самыми разными одержимостями, но она – не доминирующая. Во мне есть нечто шизофреническое – внутри одновременно сосуществуют бесчисленные личности. Однако хорошее известие в том, что ни одна из них не доминирует. Всё так сильно смешалось, что люди не знают, кто же я такая. (Смеётся.)

Таня Букала. Million Dollar Babe. 2010. Фото: Уна Мейстере

Из многих самых разных тем, представленных в вашей коллекции, можно создать довольно много пазлов…

Например, у меня есть довольно большая коллекция художественных работ и объектов, посвящённых тематике денег. Расскажу вам один анекдотический случай. Довольно много лет назад я участвовала в одной выставке, на которой были экспонированы именно эти работы, связанные с деньгами. Познакомившись со мной, представительница этой институции, к моему большому удивлению, сказала кое-что в таком духе: «Галиле нравятся деньги, поэтому-то у неё и есть связанная с этим коллекция». На это я ответила, что мне не нравятся деньги. Совсем наоборот, у меня всё время были проблемы с концептом денег, с их ценностью. И это тесно связано с моей собственной жизнью. Я знаю, что означает оказаться на улице в самом прямом смысле этого слова. Я знаю, каково это, когда у вас очень мало денег, когда их нет вообще, когда есть достаточно и даже немного больше… Сто евро – это много для кого-то, у кого нет ни цента, но они могут быть ничем для кого-то другого. Понятие денег очень сложно само по себе. Я чувствую – чем больше финансовых средств в моём распоряжении, тем более смиренной я себя чувствую в отношении денег. Мои ценности меняются. Я не способна истратить кучу денег на вещи, которые представляются мне тривиальными, у которых нет внутренней ценности.

В связи с посвящёнными теме денег произведениями, возможно, как некое естественное продолжение родилась ещё одна тема моей коллекции: единицы измерения и измерительные инструменты. Мерило и ценность всегда связаны. Вот и эта коллекция началась как игра случая. Но наряду с тематическими коллекциями у меня есть и концептуальные. Например, связанные с вторичной переработкой и рекуперацией. Кроме понимания вторичной переработки как витальной необходимости современности, меня увлекает идея, как создать что-то из ничего и с весьма скромными средствами. Меня восторгает творческий настрой и ментально креативный процесс. Сама на своём скромном уровне я пытаюсь применить это «что-то из ничего» к своей повседневной жизни. Правда, по большей части в том, как я одеваюсь, и в своих украшениях.

Джонатан Келлен. Around the house. 2006. Galila’s Collection. © Jonathan Callan. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

Вы известны тем, что носите только Issey Miyake…

Это – мой стиль. К тому же у Issey Miyake есть две линии: Pleats Please (по разумной цене) и более утончённая (и также более дорогая) первая линия. Я выбираю Pleats Please. Я начала её покупать в 1980-х годах и по-прежнему время от времени ношу самую первую вещь, которую когда-то приобрела. Issey Miyake – это противоположность моде. Это полный самого высочайшего уважения подход к процессу одевания, оставляющий свободу самовыражения самой женщине. В соответствии с философией Issey Miyake это женщина создаёт одежду, а не одежда – её.

У меня была такая возможность и привилегия: несколько раз встречаться с Issey Miyake. Первый раз это произошло случайно. Так я его открыла (вся моя жизнь состоит из случайностей). Вообще, я могла бы написать о нём целый доклад.

Возвращаясь к деньгам, единицам измерения, креативности, вторичной переработке и другим темам – есть ещё один анекдотический случай, который одновременно подтверждает связь всех этих вещей с моей жизнью. Как-то раз, стоя на углу улицы в ожидании встречи с архитектором и желая спрятаться от дождя, я зашла в небольшой магазинчик разного хлама. Через пять минут я вышла из него с шестью парами серёжек, которые все вместе обошлись мне в 26 евро. Они выглядели потрясающе. Все восхищались: «Вот это да!» Самая большая моя радость в жизни – выглядеть на миллион долларов, потратив какую-нибудь сотню. Это очень весело. И в моей коллекции тоже есть этот момент игры и очень много юмора. Я – серьёзная, но к вещам отношусь легко. То есть я и моя коллекция – всё это динамично, это как пинг-понг. Я выбираю темы моей коллекции, потому что они олицетворяют меня, и я чувствую, что то же самое происходит с художниками.

Вот и это интервью звучит как пинг-понг моих мыслей, переходящий из одной темы в другую и не всегда напрямую связанный с предыдущим и последующим «параграфами». Возвращаясь к отношениям с художниками – я чувствую себя весьма привилегированной в связи с этой взаимной связью, которая иногда включает и большую привязанность и заботы. Спонтанные и щедрые подарки, которые время от времени я от них получаю, – это знак нашей взаимной, очень особой связи. И я чувствую, что это очень честно и действительно взаимно.

Выставка Inner Journeys. Maison Particulière (апрель–июнь, 2013). Фото: собственность Maison Particulière

Есть ли у вас какие-то красные линии в бюджете, которые вы никогда не переходите?

Обобщая: я не могу себе позволить семизначные цены, и очень, очень редко получается разрешить себе шестизначную цифру... Однако тому, как можно оценить художественную работу в ценовом выражении, я научилась от своего мужа. Мы никогда об этом не говорили, но в своём роде это оценка, основанная на интуиции. И у неё своя правда. У меня нет ощущения, что я переплатила за что-то, что это того не стоит. Художественная работа может быть оценена по достоинству, если принять во внимание время, которое художник над ней работал. Одновременно вы можете также сказать, что одна минута гения равноценна поту, пролитому за всю жизнь.

И тут мы вновь возвращаемся к моей коллекции единиц измерения. Нет такой шкалы и таких единиц измерения, которыми можно было бы измерить цену произведения искусства. Иногда имеется какой-то очень, очень хороший художник, за работы которого, по-моему, платят слишком мало. Также интуитивно я думаю, что за некоторых художников сильно переплачивают, и причина тому – безумие, которое господствует на рынке. Потому что рынок переполнен людьми, которые покупают, руководствуясь неверными причинами, и их деятельность только взвинчивает цены. Как-то в одной весьма респектабельной галерее я заметила фотографию одного молодого художника: она была действительно хороша. Сразу же можно было увидеть, что он талантлив, но в его CV ещё не было никаких выставок, ничего. Когда я спросила о цене фотографии, галерист назвал безумную цену. Я спрашиваю: «Хорошо, но как вы обоснуете её, принимая во внимание, что этот художник действительно ещё очень молод»? И галерист мне ответил: «У него была выставка в том-то музее, и, возможно, у него будет выставка ещё и в этом музее…» Я ответила: «Знаете, он только что закончил художественную школу, и это вполне может быть единственной удачной работой, которая у него была, и после этого больше не получится никогда. Вы его убиваете уже с самого начала». Мне действительно понравилась фотография, но я её не купила. Потому что, по-моему, такая ситуация ненормальна и абсолютно нечестна по отношению к художнику.

С другой стороны – иногда на аукционе я замечаю работы уже попавших в мою коллекцию художников, которые оценены очень, очень низко из-за опаски, что они могут остаться непроданными. В таких случаях временами в аукционе принимаю участие я сама и участвую в торгах только затем, чтобы поддержать цену этого художника в его интересах, а не в своих. По-моему, со стороны галереи – тотальная ошибка выставить работы молодого и многообещающего художника на аукцион. Вы никогда не знаете, каков может быть исход. Но, конечно, иной раз может сопутствовать и удача. Например, на одном аукционе в Лондоне я однажды заметила три работы довольно известной французской художницы. Их первоначальная цена была очень низкой, намного ниже, чем рыночная цена её произведений. Вероятно, люди, которые ничего не знали об её работах, оценивали их в соответствии с их первоначальной ценой, и, хотя сами работы были очень хороши, в торгах не участвовали. В результате я получила все три. Я была счастлива, однако чувствовала себя огорчённой, потому что, если вписать имя художницы в поисковик интернета, любому вмиг становится ясно, что её работы на аукционе были проданы по очень низкой цене. Люди не понимают этого, не знают, как работает этот механизм.

Адриен Петруччи. The Table and The Chair. 2011. Galila’s Collection. © Adrien Petrucci. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

Значит ли это, что сегодня на рынке искусства действуют столь многие, что художественную работу оценивают только по цене?

Я думаю, что цена – это психологический фактор. Не понимаю все эти работы, которые продаются за миллионы. У меня есть ощущение, что некоторые цены находятся вне всяких масштабов. Иногда я ощущаю внутренний конфликт, думая о том, как и во что вложить деньги (в здоровье, образование, другие общечеловеческие области). С другой стороны, кто я такая, чтобы судить? Я просто не знаю, как с этим справиться. Недавно читала статью о какой-то очень богатой испанке-коллекционере – она миллиардер, самая богатая женщина Испании. Большую часть её коллекции составляют женские портреты. У неё есть Модильяни, Пикассо, она платит 20 миллионов за то и 60 миллионов за это. Возможно, если бы я была миллиардером и увидела красивую работу Модильяни, я бы её купила. Не знаю. Может быть то, что я говорю сегодня, может оказаться неважным в какой-то другой ситуации.

Вы известны как активная посетительница арт-ярмарок. А их сегодня не слишком много?

И да, и нет. Конечно, если бы я была на пенсии, могла бы проводить на ярмарках всю свою жизнь. Теперь я отправляюсь в Париж – там пройдут две ярмарки, в апреле поеду в Сан-Паулу, в мае в Буэнос-Айрес, в феврале была ярмарка в Мехико, затем в Гонконге. Я не поеду на все, потому что мне страшно за себя. Я знаю, что всегда что-нибудь найду. Я не могу себя удержать, это как зависимость. И если уже вам её, эту зависимость, приписывают, единственное спасение – «не отправляться в казино»; вам надо запретить делать это. Честно говоря, мне надо было бы запрещать посещать и художественные галереи. Проблема с художественными галереями в том, что они предоставляют мне не только эту возможность покупать, но также предлагают хорошие условия и сроки оплаты; ну как же я могу сказать «нет»?

Однако есть разница с зависимостью от казино: я знаю свои границы. И как я уже сказала, я не переплачиваю. Но когда вы покупаете много предметов, то это же как «только ещё один», «только ещё один»…, и в конце у вас их уже слишком много. Вот это – моя проблема.

Сабрина Медзаки. Il giuoco delle perle di vetro. 2010. Galila’s Collection. © Sabrina Mezzaqui. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

Это означает, что для каждой ярмарки у вас всё-таки есть свой бюджет?

Нет, у меня никогда не было бюджета. Я единственно могу ещё раз повторить, насколько я благодарна галереям, которые обеспечивают для моих приобретений самые лучшие условия. И одна из причин, почему они это делают, это то, что они знают, как важно для меня всегда было всеми возможными путями рекламировать своих художников, отдавая их работы на выставки, и даже ещё больше – иногда, если считаю это оправданным, я сама предлагаю выставкам конкретные работы. Недавно один художник, работу которого я предложила включить в выставку, не только был отобран для неё, но музей ещё использовал его работу для обложки каталога и рекламного плаката. Чего большего может художник ожидать от коллекционера?

Не является ли это главной миссией и одновременно ответственностью коллекционера?

Я думаю, что это – основная ответственность. Некоторые коллекционеры отказываются предоставлять для выставок свои работы. Я могу понять этот отказ в случаях, когда работа слишком хрупкая или же её сложно транспортировать. Я сама никогда не отказываю. Важная миссия коллекционера, по-моему, в том, чтобы помогать художникам создавать контакты с галереями. Предложение коллекционера или его рекомендации могут открыть для художника двери. И в моей жизни не раз бывало, когда галереи «спохватывались» и позже выставляли в своих помещениях работы замеченных в моей коллекции художников или же тех, кого я позволила себе им отрекомендовать.

Антонио Диац Гранде. Vigilia. 2009. Galila’s Collection. © Antonio Diaz Grande. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

В вашей коллекции имеется также много объектов. Например, стулья и книги. Скажите: стул – это философское или практическое явление?

Он может быть практичным, однако не слишком много стульев в моей коллекции могут быть использованы таким образом. Стул – это что-то из самих основ жизни, он олицетворяет пребывание вместе. Как только вы входите в помещение, возникает этот призыв: садитесь! Ощущение, что вас ожидали. Стул очень тесно связан с коммуникацией. И одновременно он как объект совсем не однозначен. Если бы он был столь банален, у нас было бы только две или три модели стульев, и всё. Почему каждый год на рынке вновь появляется какой-то новый стул? Почему в нашем обществе у них столь ярко выраженное присутствие? В моей коллекции стулья – абсолютно творческие объекты, каждый из них отличается от других, и у него есть своя персональная история.

Для меня также очень важна эстетика. Есть люди, которые утверждают, что эстетика не является решающим фактором, что самое важное – концепция. Я не могу насладиться чем-то, что некрасиво, однако представляет какие-то очень философские вещи. Я этого не понимаю. Лучше я предпочту прочитать какую-то посвящённую этому философскому аспекту книгу, чем терпеть вблизи себя нечто некрасивое, чего я просто не могу выдержать.

Брайан Деттмер. Cutting. Gears. 2006. Galila’s Collection. © Brian Dettmer. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

Но книги – это знания или же тоже объекты?

Это ещё одна часть моей истории. Когда я захожу в книжный магазин и вижу это громадное количество книг, мне становится плохо, потому что я не знаю, как же мне воспринять всю эту информацию, как же мне всё это прочитать в течение одной жизни. И чем больше вы знаете, тем меньше вы знаете; вы чувствуете себя ничтожеством в этой вселенной. Я это превращаю в удовольствие – вместо того, чтобы прочитать все эти кучи книг, я из них делаю объекты.

Несколько лет назад умерла моя мама (у меня с ней были не особенно хорошие отношения), и после неё осталось очень много книг. Я их, конечно, не выкину и использую, чтобы создать инсталляцию на фасаде своего будущего художественного помещения. Я уже нашла художницу, которая это сделает, мне только ещё надо получить разрешение. В свою очередь, ей надо найти техническое решение, как всё это превратить в интересный объект.

Вы сказали, что ваша коллекция включает как минимум двадцать различных тем и концептов. А есть ли какая-то тема, включённая туда совсем недавно?

Есть одна тема, которая на первый взгляд может показаться шокирующей. Она – о Гитлере. Конечно, она не прославляет его. Есть один израильский видеохудожник, создавший посвящённые Гитлеру видео, очень радикальные работы. Одна из них уже имеет музейную ценность, однако музеи боятся выставлять её. Это – охотничий трофей с головой Гитлера вместо головы животного. Очень сильная работа. Есть ещё пара фотографов из Германии – Даниэль и Гео Фуксы. Они сделали посвящённые Гитлеру серии, используя игрушки, усадив его в очень унизительные ситуации. У меня есть эти работы.

Эта коллекция очень небольшая, и в своём роде это воспоминание о прошлом моего мужа. Во время войны в возрасте двух лет его спрятали, и его воспитала христианская пара. А его отец был отправлен в Аушвиц. Излишне добавлять, что для маленького мальчика это стало очень травматичным опытом, оказавшим впечатление на всю его дальнейшую жизнь – жизнь уже взрослого человека. Моему мужу так и не хватило отваги поехать в Аушвиц. Я сделала это после его смерти. Из-за него. Эта «коллекция Гитлера» олицетворяет холокост, его присутствие в нашей жизни.

Иван Пуиг. Crecimientos artificiales. 2009. Galila’s Collection. © Ivan Puig. Фото: Nicolas Suk. Выставка «Entre deus chaises, un livre», Boghossian Foundation – Villa Empain, 2014

Вам надо было бы также присоединить к ней произведение Маурицио Каттелана Him с опустившимся на колени, как для молитвы, Гитлером, которое считается одним из самых шокирующих произведений искусства послевоенного времени, посвящённых этой тематике, и о котором Кателлан сам говорил, что в процессе работы над ним много раз хотел его уничтожить. В интервью Christie’s он сказал буквально следующее: «Тысячи раз я менял свои намерения, буквально каждый день. Гитлер – это образ чистого страха, ужасающей боли. Больно даже тогда, когда вы произносите его имя. Одновременно это имя завоевало мою память, оно живёт в моей голове, даже если оно по-прежнему – табу».

Это одна из работ, которые я хотела бы присоединить к своей коллекции, потому что она действительно очень сильна. Но у меня есть её своего рода «кузен». Это – каменный блок в форме человеческого торса, упавшего на колени в той же позе, как Гитлер у Каттелана. Автор этой работы – Эрвин Вурм. У неё нет головы, есть только прямоугольник, а название работы – Pardon («Простите»).

Я заметила, что, говоря о вашей коллекции, мы в большинстве случаев всё время улыбаемся. А в вашей жизни были ситуации, когда, взглянув на какую-то художественную работу или объект, вы заплакали?

Не думаю. Я могу думать о трагических вещах, не плача. Возможно, потому, что в своей жизни я перестала плакать. Это в своём роде нечто весьма болезненное – эта неспособность плакать. Одна из моих ассистенток может плакать без перерыва по любому поводу. И я уверена, что после этого она чувствует облегчение. Я не способна плакать, возможно, потому, что я несу ответственность за очень многое. И как только вы заплакали, вы можете упасть. Надо быть сильной. И единственный способ, как быть сильной, это не плакать. Может быть, просто на уровне подсознания меня не привлекают вещи, которые могут заставить плакать. В моём выборе – очень много психологических факторов. Может быть, таким путём я хочу избавиться от грустных ситуаций. Возможно, в один прекрасный день, когда я буду готова плакать, это произойдёт. Я не пытаюсь слишком интеллектуализировать это.

Дом Галилы. Фото: Уна Мейстере

А искусство когда-нибудь заставляло вас почувствовать себя некомфортно?

Единственное ощущение некомфортности для меня – когда в моём доме больше нет свободного места. Искусство заполнило его целиком. Честно говоря, я намного лучше высыпаюсь в гостиничном номере, чем дома. Здесь всего как будто слишком много. У меня есть квартира в Тель-Авиве, в которой нет ничего, только один матрац. У меня там даже нет приличной кровати. Только один стул в жилой комнате. И это – всё. Несколько работ израильских художников на стенах, но нет никакой мебели, и я чувствую себя там так хорошо. Здесь всего полно, в свою очередь, там – ничего. Это придаёт мне немного равновесия.

Для вас важно, что произойдёт с вашей коллекцией, когда вас больше не будет?

Это один из моих самых больших вопросов в настоящий момент. В сущности, есть два пути. Один из них – обратиться в какой-то музей и понять, заинтересованы ли они в коллекции и в художественном пространстве, над созданием которого я сейчас работаю. Второй путь – сказать: ok, это – мои дети, пока я жива, а потом им надо будет найти другой дом. Конечно, в сотрудничестве с каким-нибудь аукционным домом я могу организовать аукцион своей коллекции, который пройдёт после моей смерти, я уже сейчас могу всё это подготовить и сделать историей. Это была моя жизнь, а теперь каждая вещь найдёт новую семью.

И всё начнётся с конца…

…в другом месте, с новой жизнью и новой энергией. Может быть, другие люди влюбятся в эти вещи. Потому что, когда вы направляетесь на аукцион и что-нибудь покупаете, вы делаете это потому, что вам эта вещь нравится. Возможно, эти работы уже не будут все вместе, в любом случае не в таком виде, как это видела я, но они найдут новый дом. Это – возможность. Но я не отрицаю, что это – проблема, о которой я в настоящее время очень много размышляю.