Всё поставить на «Уход»
Разговор с российским фотохудожником Данилой Ткаченко, призёром World Press Foto и LensCulture Exposure Awards 2014
12/05/2015
Данила Ткаченко – выпускник Московской школы имени Родченко. Автор двух крупных фотографических проектов. Свои поездки на предварительные съёмки, за поиском фактуры, людей и места, он сам называет экспедициями, а внешне Данила похож на человека, который в настоящих экспедициях проводит много времени, допустим, на геолога или археолога: круглые очки в тонкой оправе, борода, свитер, куртка защитного цвета, удобные «походные» ботинки и большой рюкзак. Пока мы готовили эту беседу и согласовывали её текст, Данила периодически так и писал, если вдруг исчезал на несколько дней из сети: «Я в экспедиции, через пару дней вернусь».
За свой первый проект «Escape» – снимавшуюся несколько лет серию портретов современных отшельников, поселившихся в российских лесах, – Данила получил приз World Press Foto в номинации «Постановочный проект». А за второй проект – серию «Закрытые территории» – недавно получил LensCulture Exposure Awards 2014. Сейчас Данила работает над новым проектом, посвящённым умирающим российским деревням.
В беседе с Arterritory Данила рассказал о том, как можно уехать в экспедицию после вечеринки, где «жизнь правдивее» – в Москве или заброшенной деревне, переживает ли расцвет современная фотография, каково быть молодым фотохудожником в России и как поставить всё на отшельников и победить.
Из проекта «Escape»
Данила, добрый день, судя по нашей переписке в ФБ, ты недавно вернулся из очередной, но на этот раз недолгой экспедиции, расскажи, пожалуйста, о ней: куда и зачем ты ездил?
Сейчас я работаю над новым проектом, который посвящён умирающим деревням в России: снимаю ночью с прожектором деревенские ландшафты (обычно с довольно высокой точки), затем – объекты: избы, какие-то предметы интерьера. А потом буду добавлять дополнительные элементы, например, насекомых, которые живут в этих заброшенных домах. Пока что я нахожусь ещё в поисках новой формы для проекта, пытаюсь с ней работать, смотрю на то, что получается. Вот сейчас я ездил в Ярославскую и Тверскую области. Впечатления от поездки – нормальные.
Ты в свою последнюю экспедицию очень спонтанно уехал…
Не уехал, а просто сбежал из Москвы после выпускной вечеринки в Школе Родченко. Знаешь, после этой вечеринки мне не хотелось оставаться в городе, всё казалось каким-то печальным, и мы с девушкой-ассистентом просто взяли оборудование, сели в машину и уехали на несколько дней. Деревня, даже умирающая, приводит тебя к жизни, к какой-то реальности… Я вообще люблю слово «трип», а в путешествии тебе открывается новый взгляд на вещи: ты словно вышел из одной комнаты в другую – с совершенно иной гравитацией, ходом времени, какими-то признаками.
Можно сказать, что ты как будто сбежал к «правде жизни» от стерильных, лабораторных условий московской фотографической жизни в Школе Родченко?
Да не совсем. Всё ведь относительно: там, в деревне, одно, здесь – другое. У этих обоих пространств есть собственная стерильность, только она всегда зависит от контекста, в котором ты её рассматриваешь. Вот я стою посредине деревни, и ко мне приходят разные мысли, и ты разные чувства испытываешь. Я много путешествую по разным местам, и для меня проект про деревню – он скорее не о тех людях, которые в ней когда-то жили, а про урбанизацию. А «Отшельники» – он не про конкретно этих людей, которые ушли жить в лес, а вообще про общество. Мне лично интересен этот опыт, который можно выразить в визуальной форме.
Из проекта «Escape»
Мне кажется, что в немалой степени все твои серии – и «Уход» и «Закрытые территории», и новый проект, о котором ты сейчас рассказываешь, они все о побеге, о каком-то эскапизме. Только в одном случае мы имеем дело с людьми, которые решили уйти из социума, а в другом – с территориями, секретными заброшенными городами или обыкновенными деревнями, в которых просто не стало людей. И если размышлять полушутя, то почему бы не предположить, что те люди, которые строили эти немыслимые «секретные» города, разочаровавшись в военной или в научной идее, вдруг решили жить в лесу и стали отшельниками…
Да, всё это как-то между собой связано, но я не знаю, почему выбираю такие темы. Я ведь вырос в центре Москвы, и какое-то время назад она воплощала для меня образ дома, я чувствовал её, а сейчас Москва для меня умерла, произошел конфликт с этим образом и городской реальностью. Причины конфликта, его следствия я и исследую через свои произведения. Меня устраивает фотография как медиум, и можно сказать, что при помощи этого медиума я порождаю новый для себя дискурс.
Что касается проекта, о котором мы сейчас говорим, то пока я ищу для него форму, а в настоящую экспедицию по деревням, начиная с Мурманской области и заканчивая Вологодской и еще парой районов, я отправлюсь уже этой осенью – на три месяца.
Я уже понял и решил, что для проекта о деревне мне нужна именно осенняя фактура. Снег не подходит: он уж чересчур отражает луч проектора; лето, когда всё зарастает яркой зеленью, мне тоже не очень нравится. Нужно переходное состояние природы, полупрозрачное, с неявными, неяркими цветами, такими, которые бывают осенью или ранней весной. Я, кстати, ездил снимать весной, но результат мне не очень понравился, что-то не получилось. К тому же весной ездить снимать по деревням не самая хорошая идея с чисто технической точки зрения: все дороги плохие, а у меня машина не очень «всепроходимая», так что есть все шансы увязнуть. Поэтому сейчас я на всё лето уеду в Азию, отдохну, а осенью примусь за съёмку основного материала.
Данила Ткаченко. Фото из личного архива
Долгий процесс…
В принципе, у меня работа над всеми проектами проходит так – не быстро. Обычно съёмка начинается спустя год после того как пришла идея новой истории, и весь этот год я не только решаю, как именно сделаю эту историю, но и сижу у компьютера, составляю карты, ищу контакты людей, которые помогут мне попасть в то или иное место, обзваниваю их и так далее.
К тому же я всегда завишу от погоды, времени года и той формы, которую выбрал. Для «Ухода» я выбрал лето, чтобы передать истории этих людей через заросший, непроходимый лес. Если ты обратишь внимание, то на фотографиях из той серии нет пейзажа как такового – на них нет линии горизонта, и герой существует как бы в пространстве этой зелени.
Когда я снимал на севере «Закрытые территории», то мог три недели ждать подходящей погоды, чтобы сделать одну карточку… А перед этим я подготавливал объект: спиливал бензопилой какие-то элементы, которые мне мешали, приезжал на место съёмки летом и чистил ландшафт, чтобы, когда я приеду в следующий раз зимой, у меня уже было чистое, подготовленное для карточки пространство. И то же самое происходит в деревне: я приезжаю, днём очень долго убираю всё ненужное, что может попасть в кадр, а ночью подготавливаю точки съемки, как правило, высокие, прихожу с ассистентом и начинаю работать. У меня всё спланировано.
Из проекта «Escape»
С технической точки зрения всё понятно, а как проходит работа над проектом в эмоциональном плане? Ты же наверняка встречаешь людей, как ты с ними общаешься? Вообще бывает ли страшно?
Со спутниковых снимков обычно видно: есть в этой деревне ещё что-то живое или нет. Трудностей много, и для меня проект о деревне пока что самый сложный. Ну, понимаешь, съёмка ночью в деревне – это вообще не очень комфортно, хотя бы потому, что там очень страшно: все эти дикие животные, кабаны, какие-то звуки, а сама деревня находится чёрт знает где. Каждый раз приходится преодолевать себя: стоишь и думаешь, да ну нафиг всё это, пойду-ка я отсюда… Единственное, что тебя останавливает от этого «пойду отсюда», – то, что ради этой истории ты уже проехал триста километров. В каком-то плане всё это похоже на садомазохизм. Но за своё произведение ты борешься не только тем, что побеждаешь где-то реальность, но и тем, что побеждаешь свои собственные страхи. И ведь ещё неизвестно, что из всего это получится и получится ли вообще. Я вот, например, своих отшельников снимал год, а потом потерял в метро плёнки... В общем, и к этому (что не получится) я уже нормально отношусь. Просто такая работа. И что теперь? Кому-то тяжелее приходится.
А с людьми, которые живут в глуши, я хорошо общаюсь. Бывают неадекватные люди, но с ними тоже находим общий язык. В общем, можно сказать, что если я встречаю где-то людей, то мы с ними приятно проводим время. Карточки? Ну да, некоторые просят потом привезти им карточки, им интересно, наверное, как они вышли… Но, я если честно, никому их еще не привозил – это не так уже важно.
Слушай, но ведь это всё довольно затратный производственный процесс: подготовка, эти долгие экспедиции, съёмки, печать и так далее. Как ты находил и находишь финансирование для своих проектов?
К сожалению, сейчас в российской фотографической среде нет практически никакой поддержки молодых авторов – финансовой, грантовой. И это настоящая проблема, потому что непонятно, как работать. Ты не можешь устроиться в McDonald’s, а после него, отстояв смену за кассой, идти снимать свои вещи. Да, ты можешь прикрепиться фотографом к какому-то журналу или газете, и тебя будут посылать на задания, но там (я просто работал в газете и знаю эту историю) над тобой будет сидеть какой-нибудь фоторедактор и требовать картинку под конкретную «статью».
Есть Школа Родченко, в которой преподаёт много хороших мастеров и в которой образование тебе дают бесплатно, но всё равно на твой крупный проект не выделяется финансирование. И даже если ты его сделаешь, то непонятно, что с ним делать дальше и как жить после того, как всё снимешь. Среда задавливает. Я сам сталкивался с разными проблемами: например, мои родители не воспринимали всерьёз то, чем я занимаюсь. В России со стороны всё это смотрится очень маргинально.
Из проекта «Escape»
Можно сказать, что тебе повезло с «Уходом», который победил на World Press Photo в номинации «Постановочный портрет». Эта победа помогла тебе и в финансовом, и в каком-то профессиональном плане работать дальше?
Ну да, всё так удачно сложилось. «Уход» я придумал, когда работал в одной газете и поступал в Школу Родченко. Тогда передо мной встал выбор: либо остаться в редакции, где мне платили зарплату, либо пойти в Школу, где тебе никто ничего не платит. Но совмещать работу с учёбой было невозможно: это совершенно разные подходы к фотографии, нельзя идти на съёмки репортажа, а потом концентрироваться на других, каких-то своих собственных вещах. В общем, я решил остаться в Школе, продал всё свое оборудование, оставшееся от работы в газете, а все деньги вложил в проект «Уход». Я не знал, окупится проект или нет, точнее, я вообще не думал об этом, а просто хотел его сделать – мне нравился сам процесс. Можно сказать, что я на «Уход» всё поставил, а в итоге всё получилось. Ведь «Уход» я изначально задумывал не как выставочный, а как книжный проект, я представлял себе все эти фотографии отдельной книгой, делал макеты ещё за год до окончания съёмок, верстал, решал, чего не хватает, доснимал недостающее… И хорошо, что нашёлся издатель – он приехал вести мастер-класс в Школу Родченко, заинтересовался «Уходом» и помог мне сделать эту книгу.
А благодаря победе на World Press Foto появились деньги на зимний проект «Закрытые территории», изначально очень дорогой и тяжелый по реализации, – в съёмках были задействованы четыре страны, для передвижения нужны были вертолеты, вездеходы, да и вообще много чего нужно было.
Сейчас у меня есть менеджер, с которым мы решаем, куда стоит подаваться, а куда нет. К сожалению, Школа Родченко этим не занимается и не очень разбирается в современном конкурсном процессе. И такое отношение со стороны образовательной институции к подрастающему поколению фотографов скорее всего во вред, нежели в пользу. Решение, участвовать или нет, принимается по разным критериям: мы смотрим победителей прошлых лет, тех, кто в жюри – если там сидят менеджеры, скажем, компании «Нестле», то понятно, что нужно ещё хорошенько подумать, подаваться на эту премию или нет (смеётся).
Из проекта «Escape»
Я бы сравнила твою фотографическую работу отчасти с работой этнографа или антрополога – в ней чувствуется такой взгляд беспристрастного фиксатора, но вместе с тем то, что ты делаешь, не назовёшь простым репортажем. Ты как сам для себя определяешь жанр, в котором работаешь?
Мне кажется, что сейчас «золотой век» фотографии – она наконец освободилась от своих документальных свойств, выходит за рамки простого документирования чего-либо. И все стали понимать, что фотожурналистика уже не работает – просто потому, что давно перестала отражать реальность и является частью пропагандисткой машины. События раскачивают современную фотографию в поисках новых форм и нарратива. А я называю себя художником, который работает с документальной фотографией, точнее, с некоторыми её аспектами, но закладывает в них субъективно-художественную форму. Я сам моделирую реальность в придуманную историю. Документальность для меня важна, но она существует где-то на втором плане.
