Мигрирующий образ меняющегося мира
08/01/2016
Что привело выходца из Эфиопии Эзру Вубе и американку боливийского происхождения Донну Хуанку в рижский центр современного искусства kim?
«В принципе, идеи для моей работы приходят из моей повседневной личной жизни. Меня вдохновляют будильники, вождение автомобиля, парковки, приветствующие меня прохожие, человеческий язык тела (когда он наблюдается и когда нет), почтовые ящики, пребывание онлайн, парень, бурчащий в свой мобильный, фоновая музыка в кафе, звучащая в то время, когда какой-то человек параллельно ей подпевает, женщина, читающая у окна, зажжённая лампа, в то время как так снаружи ослепительно яркий день, сварливый сервер, экспозиция местного художника на бледно-серо-голубой стене, грязный ковёр красно-жёлтой раскраски, два человека, беседующие о непростой жизни, автомобиль, проезжающий по улице, бритый наголо человек, сидящий снаружи и наслаждающийся солнечным светом, пальмы в горшках, расставленные в помещении, флайеры музыкальных шоу, большой прыщ слева у меня на подбородке, телефонные опросы, звук смыва в туалете, пустые стулья, чёрный кофе в стаканах для пива, сырный круассан, кружок безглютенового овсяно-шоколадного печенья и воображаемое сообщество. Эти переживания осмысляются и интерпретируются поэтически. Я размышляю о каждом из них как о части единой цепи длиной в жизнь и как о шаге к следующему проекту». Этот замечательный пассаж о вдохновении – слова Эзры Вубе (Ezra Wube), художника, родившегося в Адис-Абебе и живущего теперь в Бруклине. Ещё до 24 января его работы вместе с произведениями Донны Хуанки, американской художницы боливийского происхождения, можно посмотреть в рижском центре современного искусства kim?. Эту экспозицию рижские участники проекта организовали вместе с нью-йоркским арт-центром Art in General.
Эзра Вубе. Палиндром. 2015. Courtesy of the artist
Почему именно эти два художника – свободно и виртуозно меняющий медиа, но особо интересующийся фотографией и stop-motion-анимацией Эзра и воплощающая с помощью женщин-моделей свои красочные цветные перформансы в заранее подготовленном и выстроенном пространстве Донна – были объединены в один проект куратором Энн Барлоу? Организаторы описывают это так: «В центре обеих персональных экспозиций – такие темы, как миграция, мобильность и принадлежность, с помощью которых через непрерывную связь с образом и фигурой раскрываются отношения этих художников с исторической и воплощенной на телесном уровне памятью». Они оба в какой-то степени пересматривают привычную логику живописного метода и оба верят в возможность цветовой передачи дробящейся многослойности времени и пространства. Наверное, к ним можно было бы отнести понятие double roots people, которое мне однажды довелось услышать от одного мальтийского поэта, и эти «двойные корни», как и возможность посмотреть на всё с двух точек зрения создают интереснейший стереоэффект и в их работах.
– Я родилась в Чикаго, мои родители эмигрировали в США перед самым моим рождением, – рассказывает Донна Хуанка. – Когда я была ребёнком, каждое лето мы отправлялись в Боливию. Но и в Чикаго это было, словно жизнь в пузыре. Родители всё время подумывали о возвращении, эта идея всегда была рядом, дома мы говорили только на испанском. Получалось, что за порогом дома США кончались. А вне его, в школе, на улицах, – это была совсем другая, американская реальность. И я очень старалась найти связи между этими двумя мирами – миром моих родителей и культуры, из которой они происходили, между моей генетической памятью и реальностью, которая меня окружала вне дома. Конечно, я пыталась ответить для себя на вопрос и о том, какой была бы моя жизнь, если бы мы никогда не уезжали с родины предков.
Что было в те времена самой важной сутью североамериканской и боливийской культуры для вас? Что маркировало – я «здесь» или я «там»?
ДХ: В Боливии я почти не видела повседневной, рутинной жизни. Мы приезжали на праздники, на каникулы, в отпуск. И кругом была атмосфера карнавала, совсем другая музыка, другая еда, другой стиль жизни. Что-то праздничное и в то же время сюрреальное.
Донна Хуанка. Мускульная память. Перформанс. Peres Projects, Берлин
Насколько боливийский контекст повлиял на ваше искусство?
ДХ: Безусловно, повлиял. Так же как на меня повлияла жизнь в США и возможность встретить там людей разных рас и национальностей с разными историями. Но когда я показываю свои вещи, мне часто задают такого рода вопросы – действительно ли, скажем, я выбираю светлые, яркие тона именно потому, что у меня такая семья и такое происхождение? И я чувствую себя в некоей ловушке. Как будто я не могу их использовать просто так, нет, я должна это делать, потому что вот у меня именно такой бэкграунд. Мне кажется, тут связь всё-таки не настолько прямая. И, по крайней мере, я стараюсь исходить из обоих этих контекстов, а не следовать лишь одному из них.
Донна Хуанка. Грустная комната. Инсталляция в MoMA, Нью-Йорк, 2014. Image courtesy of the artist
Но ведь карнавал – это воплощение ритуала. И ваши перформансы достаточно ритуальны…
ДХ: Да, карнавал – это драма, и мне нравится его театральность. Но я всё-таки художник, а не деятель театра. Я задействую другое мышление, именно живописное. И эти перформансы очень интуитивны, в них много импровизации. Я приглашаю моделей и рассказываю им идею, но в конце концов они ведут себя так, как считают нужным в данный конкретный момент, это очень личный опыт для каждой из них. То, через что они проходят на глазах аудитории.
Донна Хуанка. Psychotria Elata. Инсталляция и перформанс. abc (art berlin contemporary). Берлин, 2014. Image courtesy of the artist
Это всегда женщины?
ДХ: Я раньше приглашала участвовать и мужчин. Или женщин, находящихся в процессе смена пола. Но тут всё-таки важен момент своего рода автопортрета. И я выбираю людей, с которыми я ощущаю некоторую связь. И есть, наверное, какой-то особый тип женщин, с которыми я работаю в этой визуальной сфере.
Эзра, когда вы переехали в США, вам было 19, вы были уже сложившимся человеком. Приходилось ли вам что-то ломать в себе, чтобы подстроиться под новые условия?
ЭВ: Да, это было непросто в первое время. Всё вокруг было такое новое и впечатляющее. И задача была – как бы активировать моё прошлое, при этом находясь и живя в настоящем. Сбалансировать эти вещи. Но так или иначе искусство стоит для меня на первом месте. Для меня в принципе не так уж важна национальность, я осознаю её скорее как искусственный концепт, связанный с неизбежным ограничением. Само понятие некоей «чистоты», несмешанности мне кажется фикцией. Вместо этого я предпочитаю думать о своей собственной жизни, о тех новых вещах, которые я узнаю, о профессиональном прогрессе. Но в то же время невозможно быть свободным от определённой культуры, от социального контекста. Это так или иначе проявится в том, что ты делаешь, своим естественным путём. И тут есть свои слои – «эфиопский художник», «африканский художник», «чернокожий художник». И ты должен понимать, что всё это значит, выстроить свою навигацию, определить баланс. В то же время в нашей жизни мы вообще не статичны. Мы что-то забываем, что-то узнаём. Нет абсолютно стабильных вещей.
Мой бэкграунд – это живопись, но я двигаюсь от него дальше, в другие медиа и контексты. Большинство моих работ – это своего рода inbetween states («промежуточные состояния»). Я всё время нахожусь в движении, перемещении.
Но это «состояние между» – оно ведь не только между континентами или между разными медиа. Но и между прошлым и настоящим.
ЭВ: Конечно. Ведь все эти множественные реальности для меня соединяет именно моя жизнь.
А в работах, связанных с анимацией, тоже раскрывается эта линия между прошлым и сегодняшним днём?
ЭВ: Анимация как бы «пришла» ко мне, когда я заканчивал свою учёбу. До этого я занимался живописью. Но в то же время меня привлекал и мир цифровых медиа, он был такой разносторонний и «податливый», как будто полная противоположность живописи. Но я попробовал их объединить и стал работать в технике, которую для себя называл «меняющаяся картина» (changing painting). В анимации всегда есть линеарное измерение, там есть время. Время действия. И это помогает мне структурировать мои работы. С другой стороны, когда ты заканчиваешь такую работу, в конце концов ты получаешь файл, в котором есть всё и с которым ты можешь отправиться, куда хочешь. Перевозить картины – это опыт совсем из другой оперы. Многие из них так и остались у моих друзей у меня на родине. И вот я теперь приезжаю в Эфиопию и понимаю, что я изменился, что тут есть что-то, что мне нравится, но многого и не хватает. А в США я всё ещё иностранец, я говорю с акцентом. И time based media помогает мне исследовать оба этих пространства.
Но вот если рассмотреть это передвижение между двумя пространствами и двумя идентичностями – вы как бы переключаетесь с одной на другую или здесь кристаллизуется уже какая-то третья, результативная идентичность?
ДХ: Да, так и есть. Потому что в тебе столько слоёв, что можно сказать, что это как бы новая, фрагментированная идентичность. С другой стороны – это очень американская ситуация, это всё ещё очень молодая страна, в которую прибывают люди отовсюду и создают вместе что-то новое. Причём сложно точно идентифицировать, что же это – я не знаю, как определить американскую культуру. Я тут теряюсь… Чем больше ты путешествуешь, чем больше сравниваешь, тем яснее тебе становятся какие-то различия. Тем не менее к какому-то общему определению я не могу прийти.
И это есть и в моих работах – эта фрагментация, в том числе в гендерном смысле. Конечно, я задействую в основном женщин, но рассматриваю тему сексуальности более широко. Тут есть что-то андрогинное. И для меня важен опыт, переживания моих моделей во время перформанса. Когда он оканчивается, я всегда прошу их записать, что они чувствовали, что переживали по ходу действия. Мне кажется, что так, через них и благодаря их опыту, я могу узнать что-то новое о своём творчестве.
Здесь у меня две латвийские модели – художница и танцовщица. Это, конечно, очень увлекательная часть моей профессии – знакомиться с новыми людьми и пространствами.
Донна Хуанка. Зубные брекеты Поли Стайрин. Перформанс в Центре современного искусства kim? 2015. Фото: Ансис Старкс
Вы готовите пространство для перформанса, и потом он происходит…
ДХ: Да, это ключевой момент. И потом там же я могу выставить и документацию того, что происходило. Но я выбираю её очень тщательно и… сдержанно. На самом деле, конечно, именно те, кто приходят на перформанс, получают наиболее полное представление – о чём это всё.
Мы говорили о карнавале… Но тут, наверное, скорее происходит не «карнавализация», а создание новой мифологии. Нечто более спиритуальное.
ДХ: Да, это довольно мощное по энергетике действие. И хотя публике разрешено присутствовать, но очерчены какие-то невидимые границы. И то, что происходит, близко к медитации – действо длится от трёх до восьми часов порой. И там в этом пространстве есть как бы свои небольшие станции, куда входят женщины-перформеры, причём каждая такая точка обладает своими условиями и возможностями совершать какие-то действия. И тут у них есть немало свободы. Я вообще фан импровизации, может быть, это идёт от музыки, потому что у меня есть не только художественный, но и музыкальный бэкграунд. Поэтому мне нравится работать в группах и взаимодействовать. Я создаю для них сцену, а они привносят на неё что-то своё. Я не знаю до конца, что получится, пока всё не случится, не закончится. И вот тут и происходит искусство, всё остальное только подготовка к этому моменту. И те, кто смотрит онлайн-трансляцию или какую-то документацию уже потом, они думают, что вполне могут понять, что это и зачем. Наверное, это возможно. Но «виртуальное присутствие» – совсем иное дело, чем физическое.
Донна Хуанка. Пейзаж #2 (складка). 120 × 180 см, цифровая печать на ткани. 2015
Важная часть происходящего – это краски, цвета, и на телах, и на объектах вокруг. Это тоже в каком-то смысле живопись в движении.
ДХ: Цвета на тела я наношу в самый последний момент – в утро перед перформансом. И это очень интересный момент. Не раз, когда перформанс заканчивался и модели шли в душ, мне становилось жалко, что рисунок исчезал с их тел. Все эти маленькие детали, которые я подчас рисую для самой себя, потому что настолько близко к ним никто не подходит.
Эзра, а проходили ли у вас выставки в Эфиопии в последнее время?
ЭВ: Два года назад я делал что-то вроде презентации и ещё один раз за пару лет до этого. Обычно я приезжаю недели на две, и столько всего надо успеть. Но вот четыре года назад я показывал свои видеоработы на огромном экране прямо на улице Адис-Абебы.
Вы ведь организуете и видеофестиваль у себя на родине?
ЭВ: Да, это будет 10-дневный показ, и на улице, и в помещении. Тема – «Новый дом» (New Home). Участвуют 16 художников из разных концов света. Плюс специальные программы и тому подобное.
Как люди в Эфиопии воспринимают ваше искусство, считают ли они ли вас своего рода национальной гордостью?
ЭВ: Чтобы быть частью тамошнего контекста, надо там жить. Связь через интернет там всё-таки ещё не очень развита. Так что не могу сказать, что я очень связан с местным арт-миром. Да и в моей сфере, в видеоарте, работают всего несколько других художников. Но я надеюсь, что ситуация изменится.
В Эфиопии существует очень давняя живописная традиция. Есть немало и современных живописцев, особенно в духе абстрактного экспрессионизма. Но новые медиа только теперь постепенно становятся частью местного пейзажа искусства.
Донна, а у вас были выставки в Боливии?
ДХ: Нет, никогда не было. Я пыталась как-то вписаться в тамошний арт-мир, но это было сложно. У меня была возможность отправиться на год куда-то для моих исследований, и я хотела выбрать Боливию, но трудно было вступить там в контакт с кем-то из этой сферы. Но у меня был проект в Перу в 2010-м, моя фамилия – Хуанка, и там есть маленькие города с названиями той же этимологии. Я снимала в этих городках свои фотосерии. Разбиралась со своей фамилией, так сказать.
А что касается Боливии, то тамошняя арт-сцена довольно разделённая, есть столица – Ла-Пас, – и есть город Санта-Круз, на границе с Аргентиной. Санта-Крус – это более вестернизированная часть, и там есть свой художественный мир. Но я бы скорее хотела что-то показать в другой части – в Ла-Пасе. Это было бы замечательно.
