Фонтан радости по имени Эндрю Логан
Разговор в Риге с британским художником, скульптором, ювелиром и эксцентриком
11/05/2017
«В моём гардеробе нет ни одной вещи чёрного цвета. В основном я ношу оранжевый, яркий розовый, зелёный – цвета природы и радости». Так говорит Эндрю Логан, художник, скульптор, ювелир, эксцентрик и философ жизни. В Латвии его имя связано с уже легендарными проектами Ассамблеи неукрощённой моды, чьи события в первой половине 1990-х он украшал собой как представитель некоего удивительного яркого и цветного мира, в котором мы все, как казалось тогда, постепенно и несомненно окажемся. Но Ассамблеи давно прекратились, а чёрный цвет – по-прежнему самый популярный в начале XXI века. Вот и на открытии небольшой изящной выставки украшений от Эндрю Логана в рижском концепт-сторе BOLD в самом начале мая гости были в основном в чёрном. Зато Эндрю сверкал на их фоне как некий цветовой фонтан, как алмаз раджи, и щедро расточал улыбки.
За пару дней, что он был в Риге, он успел подготовить и провести открытие своей выставки, прочитать лекцию в Мукусальском художественном салоне и посетить массу мест вместе со своим давним другом и вдохновителем тогдашней Ассамблеи Бруно Бирманисом. Это просто поразительная и завидная энергия, если учесть вполне солидный возраст Эндрю Логана. Я не буду его называть, считайте сами, сообщу только, что родился он в конце 1945 года в многодетной семье из шести детей третьим по счету ребёнком. В 1963 году Эндрю поступил, а в 1967-м закончил Оксфордский архитектурный колледж. Свою комнату на улице Денмарк, 10, где он жил в эти годы, он превратил в пространство с ватными облаками, пластиковой травой и лампой в форме огромного нарцисса, сделанной из папье-маше. После этого Эндрю провёл целый год в США, где как раз в зените своего расцвета было движение хиппи с их столь созвучным молодому художнику лозунгом «Flower Power».
Свои ранние работы он придумывает уже в конце 1960-х, но его первое профессиональное признание приходит к нему в 1970 году, когда он создаёт свою комнату для нашумевшей выставки «10 гостиных» в лондонском ICA (Institute of Contemporary Arts), отчасти напоминающую его обиталище в Оксфорде, ведь туда же перекочевали облака из ваты, пластиковая трава и лампа-нарцисс. Примерно в то же время он встречается со своим первым патроном, другом и вдохновителем, «королевой богемы» Теа Портер, которая поручает ему придумать его первую скульптуру («Девятифутовую серебряную лилию») для своего магазина в Сохо.
Так и начинается его карьера скульптора, оставившая свои впечатляющие следы не только в разных уголках Великобритании (как например, шестиметровый сделанный собственноручно Millenium Pegas), но и в других странах, вплоть до бомбейского аэропорта, известного своей обширной коллекцией искусства в Terminal 2. Тогда же, в 1970-е, он занялся звуковыми инсталляциями, портретами из кусочков зеркал и своими блистательными во всех смыслах ювелирными украшениями, которые на первых порах не продавал, а раздаривал друзьям. В своих разножанровых произведениях Логан смешивал кэмп, поп-арт и неоромантизм в некий очень специфичный коктейль, в котором многие находят отчётливые нотки английской эксцентрики.
Вот и на его сайте написано так: «Эндрю Логан принадлежит к уникальной школе английских эксцентриков. Один из принципиально важных для Великобритании скульпторов, он бросает вызов конвенциям, смешивает медиа и играет с общепринятыми художественными ценностями. С начала его карьеры работы Логана зачастую зависели от изобретательского использования того, что находилось под рукой. С талантом и фантазией он превращает реальные объекты в их новые и разительно отличающиеся от первоначальной версии. Его художественный мир включает в себя фауну, флору, планеты и богов».
Рассмотреть всё это в деталях небольших, но притягательных украшений в Риге можно до 31 мая, а у меня был шанс и поговорить об этом с самим художником, замечательным английским джентльменом, оптимистом и человеком, крайне внимательным к тем, кто с ним рядом. Такое у него кредо. Мы вооружились чашками с зелёным чаем в баре BOLD’a и спустились на его подвальный этаж, чтобы присесть на светло-зелёную софу, чей жизнерадостный колорит Эндрю тут же не преминул отметить.
В биографии на вашем сайте я успел прочитать, что вы принадлежите к «английским эксцентрикам»…
Да, так говорят.
Но, как вы сами считаете, что связывает вас с этим направлением или этой группой личностей в английской культуре?
Это вызывает в памяти 20-е годы ХХ века, Вирджинию Вульф, скажем, хотя эксцентриков у нас всегда хватало. Может быть, потому что мы были империей. И меня так называют уже давно. Но знаете, когда я захожу теперь в метро – смотрю в одну сторону: все в чёрном, смотрю в другую – то же самое. А я одет в ярко-красное или светло-розовое, и я думаю: «О! Цвет…» Потому что я люблю цвет, мне всегда нравилось одеваться как на праздник. И ещё я не состою ни в какой арт-группе как художник, у меня нет своей галереи.
Однако у вас есть свой музей!
Сергей, да, у меня есть музей! Что делает меня ещё более эксцентричным. (Смеются.) Я, наверное, первый живой художник с собственным музеем. Который открыт уже 26 лет. Мои работы – они о радости, счастье и праздновании жизни. Это мой месседж. И именно его помогает понять музей. Он расположен в чудесной местности, в местах, где овец поистине больше, чем людей, там есть зелёные холмы, реки, много дубов, как и в Латвии. И этот музей – наследство, которое я оставлю после себя. Мои работы есть и в коллекциях, конечно, хотя в мире не так уж много людей, которые меня действительно понимают. Например, Ребекка Хофбургер из американского Музея визуального искусства в Балтиморе – у неё есть собрание моих работ. Она представляет, о чём они: о физической манифестации духовного. Они побуждают людей улыбаться. Мне нравится цвет, мне нравится шик, glamour. И это вполне естественные вещи. Посмотрите на английские деревья сейчас, в начале мая, они выглядят просто шикарно, просто роскошно. Да и все растения! Они являются нам каждый год при полном параде, в расцвете и свежести. Это просто чудесно!
Может быть, быть эксцентриком – значит уметь наслаждаться жизнью? Не тратить состояние на свои прихоти, а уметь выйти из функциональной рутины, остановиться, оглянуться, заметить что-то прекрасное…
Люди любят читать об эксцентриках. Люди вообще любят расставлять всех по группам – по цвету кожи, полу и так далее. Одни толстые, другие тонкие, одни молодые, другие старые. Хотя мы просто живём все вместе, вот и всё. Тем не менее так это работает – как с продажей книг. Вы ведь наверняка захотите прочитать что-то «про английских эксцентриков».
Но если подумать о такого плана людях, которых мне доводилось знать… они просто проживали свои жизни именно так, как хотели. И некоторые из них были известны, а некоторые – абсолютно нет. И многие были в некотором роде самоучками. Например, тот почтальон Шевалье во Франции, который 33 года строил свой Идеальный дворец, или итальянский эмигрант в Лос-Анджелесе, который возвёл 17 удивительных футуристических башен высотой до 30 метров в своём саду. Их могут называть эксцентриками, но это просто люди, которые следовали своей мечте. Хотя есть и эксцентрики, которые вообще ничего не делают, только посмеиваются над всем и проводят всю жизнь, не вставая с дивана…
Мне кажется ещё, что само это определение «эксцентрик» – это что-то вроде оправдания для людей, которые ведут «обычную» жизнь. «Он эксцентрик – и Бог с ним!» «Она – эксцентрик, и что с неё возьмёшь…» Как бы – вопрос закрыт.
Да-да, именно. Отлично, он – эксцентрик. Всё понятно. Проехали.
Знаете, в нескольких статьях о вас мне попадалось описание посещения вами экспозиции древнеегипетского искусства в Музее археологии, живописи и изделий из серебра при Оксфордском университете, когда вам было всего девять лет. Как будто именно тот момент послужил для вас неким художественным импульсом…
Это один из первых музеев в Соединённом Королевстве, и один из лучших. Мы жили совсем недалеко, милях в девяти. И вот мы отправились туда… Это сейчас он модернизирован и «гламуризирован», а тогда он был весь пыльный и полутёмный. И там было это длинное вытянутое пространство – зал с искусством Древнего Египта, – и я шагал мимо длинного ряда мумий. Для впечатлительного мальчугана вроде меня такой день был удивительным событием.
Но почему это считают ключевым моментом для вас? Чуть ли не откровением… (Смеются.) Что так впечатлило вас там?
Все эти лица на их рисунках. Их глаза. Атмосфера этого места. Куда бы мы ни пришли, в любом месте будет своя атмосфера. Вот и здесь (обводит рукой комнату) – она своя. А тогда я жил со своими родителями, нас было пять братьев и приёмная сестра, родители зарабатывали немного, но у меня было очень счастливое детство, что невероятно важно. С другой стороны, мы были довольно дисциплинированы, что очень существенно для художника. Если в тебе нет этой дисциплины, ты ничего не закончишь, не сделаешь, а значит – никто ничего не увидит.
При этом мне очень нравится сочетание дисциплины и игры. Знаете, как в офисах Google, где есть спортивные залы и всякие штуки, с которыми можно поиграть. Кажется, мир вообще идёт в сторону игры. Я часто езжу в Индию и бываю во Вриндаване, где существует крупный кришнаитский центр. Я не такой уж «посвящённый», но я гощу там в ашраме у одной семьи, которую знаю уже много лет. И тамошний шиватсу мне всегда говорит: «Ты рождаешься… И умираешь. Что ты будешь делать между этим? Have fun!» Это довольно хорошая идея. Я бы хотел, чтобы весь мир развивался в её духе. Мы рождаемся, проводим превосходно своё время, и мир от этого становится счастливее.
Но есть вещи, которые нас тормозят в этом смысле. Капитализм, который заставляет потреблять всё больше и больше. Хотя его альтернатива тоже не работает. Должен быть всё же какой-то срединный путь.
Andrew Logan. Cosmic Egg. Courtesy of the American Visionary Art Museum. Фото:
Индия вообще для вас – важное место?
Когда я прилетел туда впервые в 1982 году, то почувствовал, как будто попал домой. Так же как в том зале с древнеегипетским искусством. Это было полное растворение в атмосфере, в ощущении. Всё, что я исследовал и открывал для себя до этого – в отношении цвета и образа, – всё уже было там, в Индии. Или знаете, эти инсталляции, которые так любят делать художники в нынешние времена. Пройдитесь по улицам индийских городов – они все уже там есть!
Я всегда говорю людям, которые отправляются в эту страну: вы должны заново обучить свои чувства, своё восприятие. Прикосновение, запах – забудьте всё и начинайте с белого листа, если вы собираетесь в Индию. И там ведь живёт миллиард людей. Вдумайтесь – это же шок! (Смеётся.)
Я много работаю в Индии, и мои самые крупноформатные работы были сделаны там. Например, Cosmos Within. Её теперь можно увидеть в аэропорте Бомбея, где мой друг Раджив Сети (Rajeev Sethi) собрал больше чем полтора километра искусства. Это удивительно – музей в аэропорту, своего рода showcase для Индии, куда пригласили и меня.
В своё время вы получили образование архитектора…
Да, я учился в Лондоне пять лет, а потом ещё прошёл курс в Америке. Это очень полезное образование, которое включает понимание вещей, связанных с социологией, структурами, дизайном. Там так много аспектов. Если вдуматься, представьте себе: каково это – продумать схему канализации в 90-этажном здании? Представьте, какие могут быть последствия, если сделать это неправильно? А ведь все воспринимают это как нечто должное, само собой разумеющееся. И вот ты учишься таким вещам. И это, конечно, помогло мне в создании моих скульптур, особенно движущихся.
Ten sitting rooms)
Но как художник вы начали не со скульптуры, а с инсталляции…
Да, с комнаты для проекта «Десть гостиных» (Ten sitting rooms). Вообще-то именно её будут показывать снова с 1 июля в Buckland Abbey, в пространстве, принадлежащем National Trust. И там будет ещё целый ряд важных для меня работ. Первые портреты или «Золотое поле» (Golden Field) из 1977 года. Это поле золотой пшеницы высотой в 4,5 метра, ровно 76 стеблей, и вокруг них летают зеркальные бабочки.
Зеркало, стекло – я работаю с этими материалами всю жизнь, у них фантастические возможности. И мне нравится самому приложить ко всему руку. Многие, знаете, просто командуют по телефону, и при этом они очень успешны! Но это другой путь… Мне важен сам момент ручного труда, взаимодействие рук и мозга, его отпечаток в работе. В какой-то степени это меня ограничивает в количестве проектов, которые я могу осуществить, хотя мне очень нравится создавать скульптуры для публичного пространства. Теперь тоже, если я получаю подобные заказы, то справляюсь с ними сам, конечно, приглашая помощников. И это мне тоже нравится, мне нравится работать с людьми, потому что это довольно одиноко – жить самому по себе в мастерской. Моя студия пару лет назад переместилась из Лондона в местечко неподалёку от моего музея, в Средний Уэльс, рядом с рекой. Я работаю в доме, где раньше была большая мельница, это огромное пространство, но оно довольно изолированное. Людей вокруг мало. Поэтому и возникает ощущение некоторого одиночества. У тебя перерыв, а словом перекинуться не с кем. По телефону такие вещи невозможны, да и приём у мобильных там так себе. Переходишь из угла в угол, и он пропадает. Вот они, современные технологии… Которые я вообще-то вполне себе люблю, но стараюсь не использовать в немереных объёмах. В том числе – в своих работах.
Я, кстати, сделал довольно много sound-инсталляций: Two Singing Trees, The Annely Record Player, Music Atmospheres. Которые включали в себя музыкальные системы того времени. Я начал их делать в 1972-м, ещё с виниловыми проигрывателями. И когда сами музыкальные системы со временем менялись, я создавал вокруг них новые скульптуры. Винил, потом кассеты, CD. Теперь вы можете встроить саунд-систему чуть ли не себе в ноготь, а тогда это был своего рода вызов.
А как вы попали в струю альтернативной моды? Это было чуть позже тех ваших ранних sound-инсталляций?
Нет, примерно тогда же. В 1970-х, когда я жил в Лондоне, моим первым патроном была модельер Теа Портер (Thea Porter), дочь миссионера, очень образованная, интеллигентная женщина, знающая французский. Она одевала Beatles, Барбару Стрейзанд, Элизабет Тейлор, клиентов такого уровня. И мы стали друзьями. Ей нравились мои работы, она заказала у меня несколько скульптур. Я сделал несколько огромных серебряных лилий для её магазина, а для её дома – пальму со свисающими с неё сердцами. И так, через Теа, я и попал в этот мир, хотя я всегда делал одежду, просто для себя.
1970-е были интересным временем, потому что мода тогда воспринималась больше как fun, никто на ней особенно не зарабатывал. Модели были друзьями дизайнеров, никто не платил им безумных денег. А если деньги не играют большой роли, то получается совсем другая история. В то время я познакомился со многими художниками из этой сферы, в том числе с Зандрой Родс (Zandra Rhodes), с которой я потом вместе придумывал разные вещи ещё многие-многие годы. Я был с ней и в Риге, в свой предыдущий приезд, в 1999-м, на последней Ассамблее, когда у нас был показ в здании Национальной оперы. Это было весело. Мы сделали такие балдахины, в которых усадили моделей, и их мужчины выносили на сцену. Так что моделям вообще не надо было двигаться! Они просто весь показ просидели!
Наверное, это было приятное мероприятие для них…
И это было довольно зрелищно… Так что уже в 1970-е я был очень вовлечён в этот мир. Но всё это было очень casual, не было этого поклонения перед брендами. Потом, когда всё изменилось, в 1980-х я уже отошёл от этой сцены. А потом в начале 1990-х появилось новое поколение. И это тоже было здорово, а вот 1980-е были своего рода переходным периодом. Вообще создание одежды – это, по сути, очень креативный и весёлый процесс, но так бывает далеко не всегда теперь, в этой сфере столько стресса...
Я думаю, что отчасти это связано с тем, что мы говорили о дисциплине. Есть творческая самодисциплина, а есть вещи, которые идут извне и диктуют, что надо делать. Весь этот график показов коллекций, весна-лето, осень-зима. Своего рода конвейер...
Да, я знаком с Рей Кавакубо, которая основала марку Comme des Garçons. У неё теперь вообще нет отпуска, она работает 52 недели в году. Невероятно!
Я вот езжу на Гоа каждый год, провожу там недели три. В январе. Прекрасная температура. Своего рода отдых, а с другой стороны просто being. Меня спрашивают: «Что ты там делаешь?» «Я просто там есть». Важно порой просто быть. Ни к чему все эти гонки. С возрастом тебе просто необходимы такие вещи. Многие люди 1970-х полностью сожгли себя, выгорели. Зачем? Почему?
Эта жажда денег… Я ещё могу понять, почему она была здесь, после Советского Союза, после десятилетий тотального дефицита. Но в других местах… И я снова спрашиваю себя – как нам найти этот срединный путь?
Может быть, его нашли в Скандинавии? С её демократическим госсоциализмом…
Вы имеете в виду Швецию? Или Финляндию? Да, наверное. Но это небольшие государства. Возможно ли такое в Индии? Хотя своего рода демократия там есть. Каждый там – сам себе босс. В Китае по-другому – там чётко ощущается эта массовость, en masse. А в Индии – нет. Принципиальная разница. Там всё решается между отдельными людьми, и от этого довольно тёплое ощущение.
Я читал, что в Индии живёт и тот портной, который вам шьёт одежду.
Нет, теперь у меня портной из Гоа. Отличный. Но знаете, в Индии надо всегда самому следить за процессом шитья непосредственно.
Потому что там все сами себе боссы?
Да, именно! «Я просто подумал, что этот рукав может быть покороче»… Я шью довольно много жилетов. Вот этот, который на мне, перешит из платка, подаренного мне Зандрой Родс. На нём – её орнамент. Иногда я придумываю вещи и для моих друзей.
BOLD
Вы и ювелирные украшения начинали делать для друзей, верно? Знаете, моя коллега Уна Мейстаре не раз приходила на наши редакционные собрания в ваших украшениях. Я имел возможность видеть их live.
О, они – волшебные, я вам говорю! И я всегда это говорю людям, которые приобретают что-то из моих вещей. Знаете, как я их создаю? Если это не какой-то очень конкретный заказ, то я просто сижу в своей студии и двигаюсь шаг за шагом, по вдохновению. Я не рисую эскизы, чтобы потом пытаться повторить их в материале. Всё происходит спонтанно. Поэтому в них есть эта энергия, есть волшебство.
И свои первые вещи я сделал в 1970-х. Для той же Теа Портер, которая была звездой показов и ночных клубов. Потом ещё для других друзей. Только через 10 лет я начал их продавать, до этого я просто их дарил. Мне кажется, это важно.
Я в жизни не занимался PR и маркетингом, чему теперь художников учат чуть ли не с колыбели. И это, на мой взгляд, подавляет художественную свободу. Тебе нужно пространство, чтобы в нём свободно дышать. В Лондоне в этом смысле довольно грустно сейчас. Это по-прежнему великий город, но такой дорогой! Все молодые художники переезжают или в Берлин, или куда-то в провинцию, в Бристоль и так далее. Потому что ты не можешь там дышать. И это грустно, потому что город теряет свою креативную мощь. Там полно состоявшихся людей, банкиров, но это всё… довольно скучно. Креативность – вот что определяет, делает место, придаёт жизни значение.
Моя мама говаривала – у тебя должно быть два пенса: один пенс на хлеб, чтобы выжить, а второй пенс – на розу, чтобы жить имело смысл.
BOLD
Замечательно! А как, по-вашему, стал ли Лондон меняться после Брексита?
Он начинает меняться. Но это огромный город, он цельность, совокупность сам по себе, как Нью-Йорк или Москва. Россия – это Россия, а Москва – это Москва. Лондон – это не Соединённое Королевство. В нём всё ещё есть драйв, всё здесь происходит, но это будет меняться. С другой стороны, Брексит – не единичный случай, посмотрите вокруг, на то, что происходит в США, на подъём правых во Франции. Идёт волна.
Но что может делать художник, когда мир движется в сторону, которая ему кажется неприемлемой?
Хороший вопрос… Просто продолжать нести в мир то, во что он верит. Знаете, я недавно общался с ребятами из художественного колледжа, они все отличные, но у них на всё есть причина, повод. Это – так, потому что это связано с темой пола и гендера, это – так, потому что… А я сказал им – почему бы не создать что-то ради самой радости созидания? Причина необязательна. Если она есть – хорошо, но её может и не быть.
Я веду к тому, чтобы ответить на ваш вопрос. Ладно, мир меняется. Но почему это должно мешать нам создавать вещи, которые мы хотим осуществить? В этот приезд я побывал в вашем Национальном художественном музее. Люди в советский период жили под куда более мощным прессингом, но они, в своих мастерских, на чердаках, творили, что считали нужным.
В ходе вашей карьеры вы ведь тоже влияли на то, в какую сторону может двигаться мир. Я имею в виду конкурс «Альтернативная мисс мира», у которого был и есть свой социальный посыл – вывести на сцену тех, кто был лишён такой возможности, кто по разным причинам не укладывался в стандарты. Первое такое действо вы провели в своей студии на Даунхэм-роуд в 1972 году.
«Альтернативная мисс мира» – сюрреалистическое действо для семейного развлечения. Так мы это для себя сформулировали. И мы провели 13 конкурсов, кстати, следующий уже на подходе, в 2018 году, – мы проведём его в театре Globe. Мы просто позволяем людям самовыразиться. Мы не пытаемся всё контролировать, у нас не бывает никаких репетиций, это своего рода организованный хаос. И мы не ставим на происходящее никаких лейблов. Это не гей-фестиваль или что бы то ни было ещё, это «Альтернативная мисс мира». Пол, возраст, профессия неважны. У нас там бывали фермеры, владельцы пабов, учёные, финансисты. И Андрей Бартенев там участвовал, в 1995-м. Кстати, в России, мне кажется, этот конкурс вполне восприняли, поняли эту важность трансформации. В каком-то очень человечном и юмористическом ключе. Не знаю, почему.
Наверное, это всё же было в 1990-е и в начале нулевых, когда в России и в самой происходила бурная трансформация. Теперь там скорее в тренде консервация.
Может быть. Но в 2014 году в Лондоне титул «Альтернативной мисс мира» получила Саша Фролова из России. Она, кстати, делает невероятные скульптуры!
В конкурсе участвовали и двое моих братьев и сестра, так что это действительно семейное событие. И при этом довольно нерегулярное. Оно может состояться раз в пять лет. А может – раз в восемь лет. Но пауза в пять лет – это минимум. Потому что это много работы – я сам делаю корону для призёра, продумываю атмосферу. Это где-то шесть месяцев подготовки ради одного вечера! Хотя у нас там обычно много волонтёров, которые очень хотят помочь, ведь у этого события уже легендарный статус. И когда оно происходит, то царит очень особое ощущение. Совершенно волшебное.
Это такое же волшебство, как и у этих украшений…
Они у вас сияют. И в метафизическом смысле.
Сюда, в Ригу мы привезли довольно интересную подборку, там есть и относительно старые работы. Но я сам не отбирал их, это делал мой ассистент, работающий в Лондоне, в нашем магазине, который скорее выполняет функции офиса. И хорошо, что так. Надо уметь отпустить вещи. Просто позволить им произойти. Знаете, как в Индии есть традиция: у вас есть карьера, семья, и когда дети уже выросли и семья не зависит от вас, вы говорите «До свиданья!» И уходите в мир, путешествуя от храма к храму. Просто отпускаете всё, и так заканчиваете свою жизнь, не привязываясь к достигнутому.
У меня в этом смысле есть проблема – я работаю, создаю скульптуры таким образом, что вокруг меня всё время скапливаются вещи, много вещей. Но хорошо, что существует музей. Которому приходится не так уж просто, потому что вся система грантов в Англии сейчас попросту растворилась. И не так много людей туда добираются, это всё же не Лондон, а Средний Уэльс. Хотя и это тоже по-своему неплохо. Вам надо совершить своего рода небольшое паломничество. К тому же я вообще сторонник культурной децентрализации.
Что ж, дело у нас постепенно идёт к последнему вопросу. Вы многое в жизни видели, много пережили. Если бы у вас была возможность повстречаться с самим собой из 1960-х, ещё студентом, что бы вы сами себе посоветовали?
Посоветовал… Следуй своему сердцу и делай то, что должен. Но помни о ближних, о тех, кто рядом. Будь добрым с людьми. Вот и всё на самом деле.
BOLD