Арт-дневник 2018. Ландшафты городов и не-городов
01/11/2018
Ночь на 5 октября 2018
Кажется, целую неделю не мог заставить себя уйти подальше от кампуса. Либо дома сидел, либо бродил внутри стен Wangjiang и вокруг. Так можно и окуклиться со своими западными и русскими делами – в компьютере, в книжках, в мыслях. Это нехорошо. Отправился вчера в центр, на площадь Тианфу, смотреть, как китайский народ празднует 69 годовщину образования Китайской Народной Республики. На самом деле четвёртый день празднует, вся неделя нерабочая, мой район опустел совсем, зато в центре – тóлпы. Но вот что удивительно. Вроде буковки не понимаю, речи не разбираю, но общий дух народного массового гуляния/променада вполне ухватил и опознал. Он тот же, собственно, везде, где я когда-либо бывал; с поправкой на национально-культурные особенности, конечно. Скажем, здесь на улицах нет алкоголя – он запрятан в бары и рестораны, он функционирует здесь совсем по-иному, нежели я привык; на самом деле его как бы и нет, не считая специально отведённых мест. Отсюда ощущение, что китайский праздник – детский; народ ходит, беззаботный и весёлый, жуёт сладости на палочках, что тут же продают торговцы (вот ещё интересно: никаких специальных прилавков со снедью и фестивалей еды, как в Европе; но это понятно, всякой снеди здесь на улице и так больше, чем нужно), размахивает национальными флагами, но таких тоже довольно детских размеров, мается от внезапно возникшего свободного времени, обязательного ничегонеделания. Тоже ведь детское – когда младшеклассников выводят в музей или на экскурсию, они, вдруг выброшенные из школьной рутины по расписанию, теряются, начинают как-то странно и непривычно себя вести; впрочем, на самом деле просто весёлая суета, в сущности, послушных особей. Конечно, на всё это наложена политическая рамка – именно политическая, а не идеологическая, ибо какая сейчас тут идеология? Она, рамка, довольно простая и понятная – предлагается скромно радоваться жизни и не рыпаться.
В праздничные дни политическая рамка явлена эстетически; точнее, она сама собой складывается эстетически – комбинация флагов и транспарантов, новейших небоскрёбов, настежь открытых торговых центров, статуй Великого Кормчего, разноцветных толп (после монохромных френчиков маоизма китайцы оторвались по полной; мало кто может сейчас сравниться с ними по части пестроты одежд), полицейских, опирающихся на свои длинные резиновые палки, будто римские легионеры с картин раннего Ренессанса облокачиваются на свои копья у подножья Креста Господня, велосипедов зеленых, велосипедов жёлтых, велосипедов красных, плюс, конечно, явно построенные стархитекторами общественные здания, ультрамодерные – Музей истории, Музей изобразительного искусства. В первый я хотел зайти, раньше и не был никогда, но там длинная очередь снаружи, на час-полтора – и это при том, что специальных выставок в музее, судя по всему, нет – я изучил афишу, только постоянная экспозиция, которую можно увидеть в любой непраздничный день в почти полном одиночестве. Окей. Как-нибудь потом, если «потом» будет. Пришлось идти смотреть искусство, хотя я тот музей посещал полтора года назад и внимательно всё изучил – и даже написал отчет. В этот раз там новые выставки, но понять, что именно выставлено, невозможно: по-прежнему ни слова ни на одном языке, кроме китайского. Сопоставив даты на объяснялках в разных залах – ну, и присмотревшись к вывешенному там арту, – я понял, что в одном зале представлено поколение условных «тридцатилетних», а в другом – условных «пятидесятилетних». Любопытно, что по большей части палитра у них одна и та же, преимущественно чёрно-белая – я говорю, конечно, о настоящих художниках, они тут модернисты (постмодернистов почти не заметно); но вот уже на втором этаже, там как висел дешёвый китч, типа того, что можно купить на Арбате или Карловом мосту, так и висит. Это, наверное, местные реалисты.
Да, а на первом этаже попадается интересное; вот влияние Кете Кольвиц (графика с нехилым закосом под экспрессионизм), иногда натыкаешься на поп-арт, правда какой-то совсем не радостный, и, конечно, фотореализм, здесь его, кажется, любят. Одна вещь мне ужасно понравилась: на сероватой поверхности ещё более серый обрывок или кусок рисовой бумаги, а то и тряпка, быть может, на ней – слегка более серый «Капитал» Маркса, в двух томах, китайское издание. Верхний том чуть-чуть повёрнут, нижний – совсем тёмный, будто колодец. Именно: похоже на Колодец Истины с приоткрытой крышкой. Довольно мрачно. Но ведь Истина и должна быть не шибко весёлой, не так ли? Пытался сфотографировать картину на память, но мешали блики на стекле, да и люди тоже, они всегда мешают. Сижу сейчас дома, разбираю в айфоне визуальные свидетельства путешествия в сердце китайского праздника, и вот обнаружил, что на снимке картины с «Капиталом» сам фотографирующий стал частью арт-объекта. М.б. так оно и задумано? Типа каждый может увидеть своё отражение в марксовой мудрости.
5 октября 2018 (уже днём)
Нет, наврал насчёт алкоголя, который совсем спрятан от взора прохожего. Если вечером, часов в десять-одиннадцать, прогуливаться не по большим улицам, а по маленьким параллельным, или заглядывать во дворы, в пещерки и щели внутри домов, где гнездятся дешёвые едальни и лавки, то взгляд натыкается на продавцов, поваров, просто локальных людей, которые после долгого рабочего дня сели подкрепиться по-настоящему. Обычно на улице вместо стола – ящик или табуретка, на нём – тазик или большая кастрюля с тёмно-бордовой жгучей горячей жидкостью, оттуда, будто на старинной гравюре о похождениях ландскнехтов-наёмников, торчит лес деревянных пик, на пики нанизаны кусочки мяса, овощей, тофу, дырчатых ломтиков корня лотоса, но их не видно, они в утоплены в бордовое, насыщаются палящим жиром, усталые китайцы вытаскивают их на электрический свет божий из тазика/кастрюли, счищают кусочки в индивидуальные миски, полные риса, прихватывают палочками и отправляют в рот, посылая вдогонку несколько рисовых комочков, быстро, деловито, не прекращая громкого разговора, у некоторых на ящике/табуретке стоят бутылка дешевого байцзю и маленькие стаканчики. Это, конечно, старая фламандская бытовуха в чистом виде, Брауэр или Тенирс. Собственно говоря, что может быть прекраснее.
7 октября 2018
На самом деле не только Брауэр или Тенирс, конечно. Вчера вечером прощально гулял по Чэнду, разглядывал харчующихся работяг, так вот, там еще и Латур, и Караваджо, наверное. Свет. Свет исходит из отверстий в доме, пещер, из пустот, забитых, несмотря на этимологию последнего из использованных мною здесь существительных множественного числа, всякой всячиной, либо дешёвыми товарами, либо там прилавок и столы-стулья для посетителей, которых уже нет, ибо всё, поздний вечер, закрыто. А на улице темно. Вкушающие сидят на улице на своих пластиковых стульях или ящиках, освещённые светом, довольно ярким, сбоку или сзади, части их лиц, их руки выборочно – и довольно драматично – выхвачены этим светом, что придаёт мирной бытовой сценке несколько зловещий характер. Я уже не говорю про разноцветные грошовые рекламы, которыми увешаны эти улицы; они в ровную палитру латуровско/караваджиевского драматизма добавляют немного современности, что-то такое из триллеров про Грязного Гарри, где хмурый Клинт Иствуд преследует маньяка в пустом парке с аттракционами при таком же мигании дешёвой иллюминации.
Так вот и ходил вчера, поглядывая, как бегущая строка над сомнительного свойства гостиницей (24/7, сдаём на час тоже) переливается в жирной жиже сычуаньского горшочка-самовара. Да-да, бессмертный чеховский осколок бутылочного стекла на пристани.
8 октября 2018
У неолиберального капитализма эпохи транснациональных корпораций, нынче спустившего с короткого поводка злобных шавок национализма, иногда случаются факапы. И порою нам, обычным людям, перепадет странное. Колледж, позвавший меня прочесть лекцию-другую в Америке, купил авиабилеты удивительного свойства; как выяснилось, из Чэнду в штатец Айова бизнес-классом перемещаться дешевле, нежели в экономическом. По крайней мере в данный день дешевле. Так сошлись звёзды на американском флаге, высветив мне, странствующему историку по неказённой надобности, дорожку сначала в First Class Lounge аэропорта города Чэнду, а потом в покойное кресло большущего Боинга, кресла, вокруг которого суетятся сильно немолодые американки в униформе, предлагая мистеру Кобрину и то, и это, а мистер Кобрин в глухом отказе, ибо, во-первых, с утра не пьёт, и, во-вторых, веган, причем веган, не прорвавшийся сквозь недружелюбный интерфейс United Airlines на предмет заказать полет в special meal. Вот мистер Кобрин и страдает, несмотря на нахождение в покойном кресле бизнес-класса. За всё в мире транснациональных корпораций и злобных шавок национализма надо платить, даже за факапы оных.
Зато можно вытянуть ноги и почитать кое-что из текстовых погребов Instapaper на айпэде. Отличная вещь: складируешь туда интересное, на что наткнулся в сети, а потом, скажем, в самолёте, офлайново перебираешь. Пока сидел в Чэнду, от страха, что Великая стена вот-вот стянет удавку на шее моего отважного VPN, нормальный интернет кончится, и мне в конце концов будет нечего читать, кроме книг о Шолохове и американских баптистских Библий 1930-х из университетской библиотеки, я прилежно набивал закрома Instapaper всяческой всячиной. VPN выстоял, читалось в этот раз в Чэнду лениво, даже две трети содержания Киндла осталось не открытым, но сейчас, в покойном кресле первого класса любопытно изучать текстовое воплощение собственных китайских страхов и надежд на свой интеллектуальный ренессанс в период жизни, когда уже вроде пора приступать к упадку. Вот несколько свежих статей про моду на брутализм. Вот интервью с композитором Невским о Гайдне. Вот арт-критик пишет о шорт-листе премии Тёрнера (хвалит сильно, уже знаю, за что; читать не буду). Вот лёгкий, весёлый и жутковатый, как обычно, отчёт Элиота Вейнбергера о новейшей американской жизни – для London Review of Books (истории из жизни трампоидов заканчиваются сюжетом о нашествии «сверхагрессивных зелёных канадских крабов» на штат Мэн – они начисто сжирают всё на своём пути, местные ракушки, полезные водоросли, американских зелёных крабов и даже лобстеров, на них пришельцы нападают группами). А вот уж не помню откуда взявшаяся статья британского переводчика Фуко о том, как тот в конце семидесятых – начале восьмидесятых ставил под вопрос государственный суверенитет в случаях, если речь идёт о спасении людей, беженцах, гуманитарных катастрофах. Фуко использует понятие «солидарность» для обоснования подобного вмешательств во внутренние дела государств, и он прав. Без антропологической солидарности в мире будут править злобные шакалы (см. выше). Помню, лет тридцать пять назад я читал «Игру в классики» Кортасара; герои романа всё время загадочную «солидарность» то ли ищут, то ли пытаются дать ей определение, и я, юный советский болван, всё никак не мог понять: что это? зачем? Сейчас понимаю.
Но в настоящее неистовство меня привела статья некоего Джорджа Кафки (sic!) на сайте failedarchitecture.com. Не сама статья, она вполне обычная, немного ученическая, но не хуже того – нет, сюжеты, о которых Кафка пишет. Первый – история знаменитого жилого комплекса Robin Hood Gardens в Лондоне, памятника эры брутализма и госпрограмм социального жилья. Как многие другие такие штуки, он производил на меня сильное впечатление – агрессивный модернизм, к которому не сразу привыкаешь, а привыкнув, не устаёшь восхищаться. Так у меня было с Барбиканом, с Брансвиком, с Парк-Хиллом, много с чем ещё. Мне даже обычные лондонские многоэтажки, населённые беднотой, нравятся; среди них, если присмотреться, нет одинаковых, всегда найдётся одна-другая особенная деталь. В общем, Сады Робин Гуда сломали, несмотря на протесты, негодование, на модную сегодня одержимость брутализмом. Будет там что-то девелоперское. Но ведь это наше наследие, ах! – вскричала прогрессивная арт- и музейная общественность, и вот уже два квартирных блока Robin Hood Gardens избегают общей судьбы комплекса, их буквально выпиливают из подлежащего сносу здания и доставляют не куда-нибудь, а в Музей Виктории и Альберта. Надлежит им стать экспонатом, паре квартир, где жили либо безработные, либо – согласно некогда введённым лейбористами квотам – медсёстры и молодые учителя. Простые люди вознесены к социальным вершинам, как прекрасно! Но только уже после того, как дом их разрушили, а самих простых людей наверняка сунули в какую-нибудь дыру – времена в Британии сейчас другие, тяжёлые, не до скромных бедняков, Брекзит занимает мысли Отцов и Матерей Нации. Но это же неважно, не так ли? Главное, что теперь память о жилплощади простого человека бродит призраком по залам и коридорам, осенённым именем королевы Виктории и принца Альберта. Воистину, народная монархия. Кстати, выпиленные из Robin Hood Gardens квартирки даже в Венецию на архитектурную Биеннале возили.
Robin Hood Gardens, Cotton Street. Фото: Stephen Richards
Дальше Джордж Кафка рассказывает ещё о двух случаях музеефикации; сначала – о переезде Музея Лондона в огромное помещение закрытого недавно Смитфилдского рынка. Раньше через его пустые торговые ряды, обозначенные изящными светло-зелёными литыми чугунными колоннами, можно было срезать дорогу, если идти из Сити в Холборн или Кларкенвелл, но я делал это редко, место навсегда провоняло кровью животных – ведь центральные ряды занимали мясники. Я не застал Смитфилдс работающим, но ещё пару лет назад, прогуливаясь в сторону Барбикана и волнистого модернистского дома, где обитал Пуаро, живо воображал себе, что и как тут было раньше; память услужливо подкидывала картинки из кино, из «Исступления» Хичкока и холмсианы с Джереми Бреттом, серия про голубой карбункул. Да, а сейчас там будет музей того, что там было.
Наконец, Дж.Кафка переходит к третьей истории о белотрубой электростанции Баттерси, знакомой каждому, кто имел то ли удовольствие, то ли несчастье быть поклонником группы Pink Floyd; как известно, на обложке Animals к трубам привязаны надувные персонажи альбома. Баттерси – символ британского индустриализма и модернизма, воплощение местного варианта модерности. Таких зданий в Лондоне несколько; одно из них, через реку от Собора Св. Павла, тоже электростанцию, почти двадцать лет тому превратили в Tate Modern. Нынче времена другие, потому вокруг перестроенной ТЭЦ будет миллионерский жилой квартал, американское посольство (посольство уже построили и открыли; твиттерист Доналд осерчал на что-то, взбрыкнул копытцами и перерезать ленточку отказался) и, конечно же, лондонская штаб-квартира Apple. Инвесторы всей затеи то ли малазийские, то ли ещё какие из тех же краев. С Британией в данном случае всё понятно – с её модерностью, с её индустриализмом, с её былыми претензиями (в прошлом нередко оправданными, кстати). Но что загадочно, так это отсутствие мозга у «креативного среднего класса», подвизающегося в рекламе и пиаре. На сайте девелопера читаем: «Battersea Power Station is solid history. This giant at the river’s edge encapsulates an era: a time of grand vision and vigorous industry. Once, this might have made it simply a monument. Not now. Today the Power Station is back at the epicentre of the capital’s commercial and cultural life. Its future looks set to eclipse even its own majestic past. And you are invited to be a part of it». Вот в этой точке я пришел в неистовство. Эти херовы толстосумы имеют наглость звать меня в свое будущее, мол, давай, присоединяйся, милок, подкинь нам пару миллиончиков!
Неолиберализм нагл, восторжен и туп. Его визуальные репрезентации – архитектура, арт-рынок – взошли на кокаине, как на дрожжах. Могильщик нынешнего капитализма – тот, кто учтив, спокоен и умён, тот, кто может позволить себе лишь стаканчик-другой в дешёвой распивочной. Победа будет за нами.
13 октября 2019
В Гриннелле, штат Айова, случился чудовищный дубак, так что выходить неохота. Но и в пансионе, где меня поселили, неохота. Оттого либо мелкими перебежками между ланчем и обедом, между кофейней и магазином, либо культурно скучать в художественной галерее колледжа. Галерея, кстати, отличная; как почти всё хорошее, что заведено в Америке, не нужна никому. Зато плохое имеет здесь самую широкую популярность; но это так, апропо. В галерее небольшая выставка акварелей капрала 12-го висконсинского пехотного полка Джона Гэддиса, на которых можно увидеть здешние места во времена Гражданской войны. Точнее, увидеть участников Гражданской войны, которые делают всякое разное в этих местах: ходят строем, равняются в шеренгах, играют в карты, развлекаются с полковым мишкой и проч. и проч. обычные бивуачные сцены, запечатлённые неважным художником-любителем. Даже батальных сценок среди нескольких дюжин работ Гэддиса только одна – и то там действует кавалерия, а не пехота, плюс место происшествия совсем другое, нежели с таким тщанием изображённые капралом (почему-то хочется назвать его «лирическим капралом», но это аберрация, связанная с жанром и характером самих его произведений; любительские пейзажи и бытовые сценки непременно наводят на мысль о созерцательном, неторопливом, лирическом характере художника); Гэддис же почти всё время рисовал равнинную, иногда покрытую лесом территорию между Ливенвортом, Фортом Скоттом, Лоуренсом и Фортом Райли. Объяснялка на стене рассказывает историю, вполне обычную для войн, особенно XIX – начала XX века: северяне решили послать экспедицию в Нью-Мехико, чтобы выбить оттуда конфедератов, придумали даже название «Юго-западная экспедиция», но в последний момент отказались от своей затеи, и специально собранные части просто проваландались в тылу, убивая время с помощью строевых смотров, ремонта железной дороги, манёвров и вообще бытовых дел. Собственно, этим мирным сценкам военной жизни капрал Джон Гэддис и посвящал своё свободное время. Больше информации на стенах не было. Каталог не напечатали, на сайте ноль. Но это к лучшему; можно воображать Бог знает что, точнее – обычные солдатские будни, известные любому либо служившему в армии, либо читавшему Толстого и ещё некоторых негероических военных авторов. Неопытность художника придаёт трогательности бивуачной и казарменной жизни, вышло вполне nice. Фигурки вояк микроскопические, лилипутские, зритель чувствует себя Гулливером; иерархия размеров и масштабы делают реальную драму военной жизни немного ненастоящей – ну, не переживал же Лемюэль Гулливер по поводу пары дюжин человечков, задавленных неловко упавшей мачтой, когда он утащил флот государства Блефуску и тем самым подарил Лилипутии победу в вялотекущей войне. Был такой текст у Эко, «Моральные следствия удалённости», кажется, так он назывался. Можно написать его продолжение: моральные следствия разницы в размерах. Скажем, невозможно спокойно смотреть на страдания лошадей, собак, коров, но мы без зазрения совести можем раздавить (случайно или нет, вопрос отдельный) жучка, муравья или паучка. Про назойливых мух и комаров не говорю: для моего рассуждения важен случай незаинтересованности, отсутствия интереса в факте уничтожения живых существ.
На этих акварелях всегда пусто, зябко (даже на тех, где на деревьях листва) и немного придурковато. Вот солдаты окружили огромный костёр, греются, бело-розовый дым столбом валит к небу, отклоняемый ветром, похоже на ритуальное сборище. Вот они же двумя цепочками отправились в голый лес за строительным материалом, начальство приказало возвести форт. На переднем плане какой-то человек, явно прибредший сюда из итальянской картины, виденной автором данной акварели в юности; человек в красных штанах, темно-синей широкополой шляпе, нечеловечески живописный, особенно для этих печальных мест, стоит у запряжённой волами повозки, груженной досками или маленькими брёвнами, в левой руке у него бич, правой он держит животное за рог. А вот широкий голый склон возвышенности, на нём огромный загон для лошадей, наверху россыпь домиков, над которыми реют американские флаги в два раза больше любого строения, слева ровная колонна пехоты, сопровождаемая двумя конными офицерами, чуть по диагонали поднимается наверх, передний план обрамлён зелёными кронами деревьев. Преобладающий цвет – желтоватый светло-коричневый, топлёного молока, но почему-то совсем не тепло от него, а хотелось бы. Прозябшая скука войны.
22 октября 2018
Окопался сейчас в питерской Коломне, полное счастье после пребывания в американском посёлке городского типа Гриннелле и американском совсем не-городе Сент-Луисе. Всё же ключевой ген европейца – урбанистический. Тот, кто наслаждается жизнью в субурбии – или, в случае Сент-Луиса, в урбии, которая выглядит, как субурбия, – он кто угодно, но не старосветец. Ничего плохого; нет, просто другой. Европейцу нужны настоящие улицы с тротуаром, с домами, витринами, шумом, возможностью вдруг свернуть в кафе, бар, книжную лавку, пивную, столкнуться с приятелем на полосатом переходе, вообразить невесть эротическое что, поглядывая на кого угодно какого угодно пола, сидящего(-ую) напротив в метро или автобусе. Стоять на обочине, вперившись в телефон, ожидая убер, выйдя из кино. Аутически мотать башкой, увенчанной массивными наушниками, в такт музыке, забыв всё, кроме того, что вокруг город, который вернётся в уши, в мозг, стоит снять аудиовенец. Покупать еду между делом, в магазинчике на углу, вечером, по пути домой, а не торжественно выезжать раз в неделю в пригородный шопинг-молл.
Даже те европейцы, что город ненавидят и бегут в деревню, как только возникнет возможность, бегут именно из города, а не из субурбии или посёлка городского типа им. Твин Пикс.
Город – то, где много ходят пешком. Это кино никогда не надоест, оно разворачивается перед взором прохожего медленно, плоско (оттого сокуровский «Ковчег» – затея чисто питерская, конечно; перемещение камеры по Эрмитажу со скоростью перемещения пешехода по моей Коломне). В этом смысле Питер похож на море, не зря он стоит на реке, в залив вытекающей: кажется, Бродский говорил о том, что зрелище Большой Воды никогда не надоест. Питер – каменная вода, однообразен по составу, разворачивается панорамой, но панорамой слегка кривоватой. Его улицы незаметно забирают то вверх, то вниз, то вообще вдруг съезжают набок, не говоря о бесчисленных мостах через Фонтанку, канал Грибоедова, Мойку, которые уж точно каменные волны. Оттого айфонные фото Питера – будто на корабле сделаны, качка, всё чуток скользит: дома, мостовая, памятники, люди, машины.
Уже несколько дней хожу здесь, наматываю километры, приводя в норму эстетический вестибулярный аппарат; ни в музеи, ни в книжные ни ногой, разве что в рюмочные, исключительно из социально- и историко-антропологического интереса: типы пияниц там не менялись уже лет двести.
25 октября 2018
The Good, The Bad and The Queen в ноябре выпускают новый альбом; есть чего ждать от жизни ещё. Пока же они повесили в Ютюбе клип. В нём, наконец, сошлись: английский сельский ландшафт и английский брутализм; не сошлись, растворились друг в друге, в стране, визуальный символ которой не бигбены с бифитерами, а вот эта серая, промозглая, припахивающая кислым элем тоска, объёмная и безвкусная, как fish & chips. Когда-то её принимали за знаменитый туман.
28 октября 2018
Переместился в Нижний, в «НиНó», как его теперь зовут, в экс-Горький. Здесь дело к поздней осени, что в этих краях потоскливее любого клипа The Good, The Bad and The Queen. Поселился опять в Арсенале; вечерами сижу, окружённый кремлёвскими стенами, слушаю городской шум за окном, мечтаю почему-то о довоенном Берлине, Берлине, который сочинил Фассбиндер. Или он был на самом деле? В том Берлине Йозеф Рот мечтал о небоскрёбах, мол, они помогут «преодолеть недостаток пространства за счёт покорения высоты». Он как-то забыл, что данный недостаток пространства носит не физический характер, а чисто финансовый: из-за цен на земельные участки. Воздух же до сих пор ничего не стоит, ах, какое упущение… Так что выше краны, девелопер!
29 октября 2019
Местные тётки носят основательные вязаные шапки, по верху которых идет ещё и настоящий шерстяной барельеф, орнамент почти монументальный. Тётки выглядывают из этих шапок, как улитки или черепахи из своих панцирей. Рептилоиды атакуют.
Под влажным взглядом Кристен Стюарт
Все умерли (а кое-кого из ещё живых хочется отправить в ад)
(Не)удовольствие современности
Города жизни и смерти
Жизнь и искусство
В пригороде жизни
Ни Весны, ни Прекрасного
Слишком ранние предтечи слишком медленной весны
Глубокая зима 2018-го
Начало года. 2018
