В поисках репейника
13/08/2014
В рамках параллельной программы Манифесты 10 в галерее Navicula Artis (Санкт-Петербург) до 25 августа проходит выставка московской художницы Лизы Морозовой «Ускользающее и ускользаемое».
Лиза Морозова придумала для Петербурга выставку, ставшую соединённым высказыванием, в котором звучат голоса её работ прежних лет. Прошедшее время растягивается в настоящее одним перформативным рядом, и потому к нему добавляются новые смыслы, те, которые можно было услышать и раньше, только они были спрятаны до поры, чтобы потом заговорить. Лиза – художник-перформансист, остро реагирующий на все возможные жизненные перипетии. Острота и эмоциональная значимость совершающегося события откликаются в вещах, так что инсталляции художницы стоит также рассматривать в перформативном ключе – это всегда действие, где пространство обретает смысл, разворачиваясь навстречу зрителю.
В её работах есть очень точный перевод вербальных значений в зрительные образы, своего рода визуализированные метафоры понятий, в которых заключены разные комплексы человеческих переживаний и эмоций. В то же время это достаточно герметичное искусство, где разыгрываются драматические коллизии отношений лирического характера. Её перформансы по остроте воздействия и точности работы с собственным телом близки к стилистике Марине Абрамович. Одна из самых пронзительных акций Лизы – хождение по битому бутылочному стеклу в перформансе «Исподнее» (2012), во время которого она читала вслух свои дневники с детства по настоящее время.
С художницей я познакомился благодаря Летней школе современного искусства, проходившей в Тянь-Шанской обсерватории летом прошлого года под Алма-Атой в Казахстане, где она вела мастер- класс перформанса. «Я считаю себя питерским художником, – говорит Лиза, – так как стала заниматься искусством здесь и первые выставки были здесь. Часто и персональные выставки я сначала делаю в Питере, потом уже доразвиваю в Москве. Мне очень жаль, что меня считают только перформансисткой, чем очень заужают мое творчество. Перформанс – это отдельная жизнь, но инсталляций, объектов и выставок без перформансов у меня почти половина, и они часто связаны между собой структурой, материалами и т.д. Большая часть моих персональных выставок – не перформансы. Я не собиралась становиться художницей, я мечтала стать поэтом, ну или хотя бы просто литератором. Этот интерес у меня, наверное, в крови: мой дедушка был писателем; мама –сценарист, журналист, редактор; папа закончил иняз и преподавал фонетику французской поэзии, работал в 60-е на кафедре прикладной структурной лингвистики, знал лично Лилю Брик.
Я три года после школы была вольнослушателем в Литературном институте, немного писала сама. Меня всегда интересовал Язык, Текст, я была приглашена в 2006 году писать Phd в Тарту по семиотике искусства, но к тому времени уже защитилась в России и не решилась всё начинать заново. Поэтому в современном искусстве мне особо близок был всегда концептуализм. Я во многих своих проектах (даже в перформансах) работаю с языком, в работах важное место занимают текст и знаки.
Например, мой перформанс "Узловые моменты" (который я впервые сделала в Питере) – узелковое письмо из макарон, работа с идиомой "вешать лапшу": как хорошо написал Сергей Хачатуров про этот проект, "узелки – сгустки смыслов".
Моя предыдущая выставка тоже сначала была показана в Питере, в Музее сновидений – даже в названии она содержала аббревиатуру – зашифрованную цитату из Мандельштама. Пресс-релиз к ней писала профессор семиотики из Тарту. В ней происходил перевод телефонных номеров мертвых абонентов в узелки. То есть выставка тоже была про знаки».
Выставка «Ускользающее и ускользаемое» тоже повествует про знаки, про письмо, про разные способы схватывания смыслов и про невозможность этого достичь.
«Название выставки, – рассказывает Лиза, – отсылает к "означающему–означаемому". Это выставка о смыслах, о невыразимом. Почему-то, когда я читала про мерцающие смыслы, я всегда себе представляла репейник... Когда читала Делёза про слова, высказывающие собственный смысл, почему-то представился огромный репейник из репейников (хотя там речь шла о бессмыслице)». Неслучайно один из центральных объектов на выставке – репейный шар, большущий слипшийся ком, царь-репей, всему репейниковому письму голова.
Прямо под потолком галереи натянута длинная рыбацкая сеть с заброшенной в неё глыбой льда. Эта часть инсталляции дала название выставке: «Ускользающее и ускользаемое». Глыба растаяла на вернисаже – в жаркий августовский день плачущий лёд исчез на глазах зрителей, не оставив следа. Поймать сетью льдину – всё равно, что решетом ветер – про северный край, про рыбацкое счастье, про неуловимость и прозрачность, про холод в жару. Про то, что было и не вернётся. В рыболовном магазине, готовя выставку, мы покупали леску, и продавец поинтересовался, для чего она нам, тут же уточнив – «чтобы картины вешать?» Очевидно, что в его магазин заходят либо рыболовы, либо художники, и нас он сразу же вычислил опытным взглядом.
Вдоль стены угрожающе ощерилась десятиметровая колючая проволока – спираль Бруно, или Егоза, внутри которой пропущена ниточка с клюквой – осторожное послание северного жителя эпохи зимней войны с Финляндией. Кровяной пунктир клюквенных шариков продернут внутрь станового хребта кажущейся бесконечной железной змеи – «и своею кровью склеит двух столетий позвонки». Художница пробует разные способы письма, обращаясь к нашим тактильным и пространственно-осязательным ощущениям. Агрессивно-угрожающая фактура проволоки оппонирует клюквенной, заключая её в свое железное тело. Про что это взаимодействие двух письмен? – возможно, и здесь, как в других работах, включена некая идиома, и нам стоит опасаться «развесистой клюквы»? В предыдущем варианте – инсталляции 2010 года «Осторожно, морковь» – тоже была скрыта актуальная на тот момент идиома. Название работы отсылало к названию довольно безобидной выставки «Осторожно, религия», как известно, имевшей печальные последствия. Автора интересует как раз этот зазор между ценным и опасным, мужским и женским, высоким и низким.
Царапающие глаз письмена – визуальная поэзия, где в качестве буквы, или же единицы знака используется репейник. Репейниковое письмо располагается на полотнищах большого формата – обыкновенных половых тряпках, своей фактурой напоминающих самодельную рыхлую бумагу. Среди авторов фигурируют Кручёных, Швиттерс, Маяковский, Хармс, Пастернак, Монастырский, Вс.Некрасов, Бродский. Но есть и календарь, и таблица умножения. Тексты цепляются на ткани, цепляя глаз – это то, что выдралось и приросло в буквальном, а не в переносном смысле. Они напоминают азбуку Брейля для тактильного прикосновения. Тёмно-зелёные репейники придают рельефность письму, в графике которого важен ритм, колючки то сливаются в сплошные ряды, то образуют рваный пунктир. Это как будто вавилонская клинопись, ключ к которой утрачен навсегда, и её можно только ощутить как ритмизованное послание.
Ровные блоки репейника напоминают картину сражения, где геометрия войск выстроена согласно полководческой воле. Отобранные тексты выстраиваются в один собирательный автопортрет художника. Перевод поэтического слова на язык репейникового письма возвращает тексту его дословесную природу, когда слово рождается в фонетическом гуле ритмического строя речи, ощущаемого телесно как некая матрица. «В этом году так получилось, что я преподавала перформанс в проекте "Медиапоэзия". Возможно, то, что я обратилась к поэзии, – отсроченный эффект влияния на меня этого круга медиапоэтов и медиахудожников. Мне кажется, репейниковые работы – медиапоэзия. И уж точно – визуальная поэзия».
«Мне также жаль, – рассказывает художница, – что меня не относят к "русскому бедному". По-моему, я – чистый и последовательный его представитель. Помимо колючей проволоки и клюквы я делала выставки из макарон, из морковки, кусочков шоколада, старой магнитной плёнки, советских игрушек... всегда почти с нулевым бюджетом. Я много работаю с детским, детством, игрушками – репейник продолжает этот ряд воспоминаний. Ещё раньше я собиралась стать биологом, растения меня тоже очень интересовали».
Репейниковые письмена естественно вырастают на тканной матрице. Они живые, колючие, пахнущие, в них есть родство с органичной линией самовитого хлебниковского слова, ветвящегося как куст. По контрасту с ними железо и сеть – орудия захвата – создают нужные для восприятия эмоции, работающие на противоходе. Колючая проволока с продёрнутой кровяной клюквой, рыболовная сеть, помнящая об обжигающем льде, колющиеся письмена, как буквальный след, царапина от запомнившегося текста, за которым твоя жизнь. То, благодаря чему ускользающая работа памяти и воображения становится частью тебя.
