Свобода создавать бессмыслицу
Интервью с художником Эрвином Вурмом
13/08/2015
«Создание художником своего мира – это всегда борьба между свободой и несвободой. Показывать вещи, которые сначала кажутся бессмысленными, ни на что не годными – это один из способов, как ощутить свободу», – так, описывая работы Эрвина Вурма (Erwin Wurm), рассказывает мне куратор его выставки Interpretation («Интерпретация») Амер Аббас (Amer Abbas). Экспозиция одного из самых известных в мире австрийцев гостила до прошлой недели в вильнюсской галерее Vartai, и здесь можно было «вжиться» (в самом прямом смысле слова) и в совсем новые объекты, и во вполне хрестоматийные работы Вурма, в том числе и в «Одноминутные скульптуры» – гротескные и на первый взгляд без-смысленные работы из этой серии сделали его знаменитым в 1990-е.
В свою очередь, в расположенном недалеко от галереи Vartai Вильнюсском центре современного искусства экспонировался ещё один вполне узнаваемый объект Эрвина Вурма – Narrow House («Узкий дом»), который представляет собой зауженную версию родительского дома художника, где он вырос, и отображает модель австрийского общества 1950–1970-х годов – зажатого с одной стороны живучей ностальгией по монархии, а с другой – сильнейшим влиянием католической церкви.
С художником я встретилась в галерее Vartai, когда ещё шли работы по установке экспозиции и куратор и работники галереи демонстрировали лихорадочную активность, не позволяя раствориться деятельной атмосфере «перед открытием». Самого художника вся эта предпремьерная лихорадка, кажется, сосвсем не касалась – ежегодно у него проходит несколько персональных выставок в известнейших выставочных пространствах по всему миру, вот и в этом году, кроме Вильнюса, его работы увидят в галерее Thaddaeus Ropac в Зальцбурге, в скульптурном парке Waldfrieden в Вупертале, в Художественном музее Индианаполиса в США, а также в ещё в двух художественных музеях в Германии и в Финляндии (в тамошнем музее Sara Hildén в Тампере можно будет посмотреть его экспозицию и в сентябре). В очереди стоят нью-йоркский MOMA, Tate Modern в Лондоне и так далее. Имя Вурма фигурирует во всех топах современного искусства, он – один из тех авторов, чьё творчество повлияло не только на работы других художников, но и на современную поп-кульутуру – фотографию моды, рекламу, а в 2003 году серия «Одноминутных скульптур» Вурма была «разыграна» в музыкальном видео Can’t Stop группы Red Hot Chilli Peppers.
Искусству Эрвина Вурма свойственно ощущение, что мир и происходящие в нём вещи – очень эфемерны и неоднозначны. Со свойственным ему юмором и даже долей цинизма он всё превращает в вопрос, снимая границы между повседневными предметами и искусством, между человеческим телом и скульптурой. Корпулентные автомобили, подтаявшие архитектонические постройки, карандаши и бананы, которые вырастают из подмышек или ноздрей, в бесчисленных слоях напяленные друг на друга свитера, люди, которые соглашаются делать самые странные вещи, становясь «Одноминутными скульптурами», – Эрвин Вурм создаёт сам свой альтернативный мир, чтобы хоть на миг оторваться от существующей реальности и в то же время чтобы задавать важные вопросы и позволить взглянуть на общественные запреты и нормы с разных перспектив, но без пафоса. У его послания есть разные уровни – сначала мы обращаем внимание на форму и красивый «глянцевый» верхний слой, может быть, считываем использованные цитаты и отсылки к комиксам, научно-фантастическим фильмам, философским трактатам (это могут быть, к примеру, Зигмунд Фрейд и Людвиг Витгенштейн), которые смешиваются с повседневными ситуациями, и только потом двигаемся дальше, чтобы открыть более глубокие истины о мире и человеческом существовании. Кажется, автор способен трансформировать в скульптуру любой предмет или ощущение.
Outdoor Sculpture Taipei C-print
Экспозиция выставки Interpretation открывалась перед зрителем как определённая система – три помещения галереи были отведены видеоработам с фотографиями «Одноминутных скульптур» и повседневными предметами, чтобы каждый сам (и это важно), следуя инструкции, мог пережить реальность этих «Одноминутных скульптур». Четвёртая была предоставлена последним работам Вурма – керамическим объектам, на чьём фоне как своего рода обои на стенах выстраивались в линии распечатки рисунков-инструкций от художника. Куратор Амер Аббас говорит, что идея выставки родилась у них с Эрвином во время дискуссий о свободе и эфемерности, а также о влиянии фактора времени. Развивая мысли об актуальности работ Эрвина Вурма, Амер Аббас пришёл к мысли, что «интерпретация – это часть процесса создания искусства. Она не просто передана в руки критиков и зрителей, она вложена в само произведение искусства и становится ещё одним проявлением свободы».
А какова ваша интерпретация выставки?
Никакой интерпретации нет.
Нет интерпретации?
Нет. Это кураторы могут интерпретировать, а художник создаёт работы.
Ваш куратор сказал мне, что художник, создавая произведение, интерпретирует.
Произведение искусства – это интерпретация мира.
В своих интервью вы говорили, что вас интересует повседневная жизнь. Вы – только наблюдатель или же вам также важно задавать вопросы?
Работать над скульптурой означает для меня задавать вопросы социального толка. Не только чисто художественные вопросы – такие, как трёхмерность или время, – но и социальные. Например, если мы прибавляем или убавляем в весе, присоединяем ли мы объём или же отдаём? Можно сказать, что увеличение или уменьшение объёма есть работа скульптора. Современное общество абсолютно сориентировано на стройность. В Америке стройные – это богатые люди, что вызывает драматические социальные вопросы – о тех, кто не может позволить себе быть стройным, потому что у них нет образования, нет известного жизненного уровня; они могут позволить себе только дешёвую еду, которая превращает их в толстяков.
Так в моём искусстве появились «Толстый автомобиль» (Fat Car) и «Толстый дом» (Fat House). «Толстый автомобиль» – это комбинация механической и биологической систем, которые в природе как будто бы не сочетаются вместе, но в будущем это изменится – чем больше я читаю и слышу от друзей, в какую сторону движется наука, тем больше в этом убеждаюсь. В семидесятых были такие машины – Bonzenkarren («тачки для бонз») – у богачей дурного пошиба. Я попробовал реализовать идею о «Толстом автомобиле» и показать весь масштаб ущерба, придав машине человеческий облик. Машины и дома – объекты повседневной жизни, вещи, с помощью которых мы реализуем наш статус – бедность, богатство, много чего...
Тогда это критика потребительской культуры?
Это лишь наблюдение за тем, как современное общество медленно движется от «быть» к «иметь», и в настоящий момент это становится важнее, чем когда-либо.
Этот процесс вас тревожит?
Нет, я наблюдаю за ним и работаю с этим.
...и потом забываете о нём?
Нет. Для меня это – интересный факт. Ещё один интересный факт – это то, что наше общество движется назад, прочь от достижений западного мира и просвещения – и философски, и политически. Возвращаются патриархальные религиозные и политические структуры. Довольно интересно размышлять о том, что будет дальше.
Вам нравится мир, в котором вы живёте?
Частично. Но не в целом.
А каким был бы ваш превосходный, или идеальный мир?
Больше свободы, больше терпимости, меньше влияния ортодоксальных структур на политику и общественные отношения, больше просветлённости, да – больше свободы.
Вы сами, как художник, ощущаете свою свободу?
Я понял, что быть художником и создавать произведения искусства для окружающего мира означает творить без смысла. Например, полицейский, учитель, журналист, фермер и др. – они создают что-то, имеющее смысл, они – важная часть общества. Искусство в его первоначальном значении смысла не создаёт, это – место, свободное от смысла, и это то, что мне интересно, это – вызов. Так же как при игре в футбол – есть люди, которые живут игрой в футбол, они не создают смысл, они творят что-то бессмысленное, но это порождает свободу, что, по-моему, очень важно. Пока другие ищут смысл, искусство способно освободить от него мир.
Но для этого нужны определённые обстоятельства, не так ли? Как вы считаете, почему большая часть людей несвободна?
Наше общество сконструировано таким образом, что в нём не слишком много возможностей для свободы. Мы увязли в различных отношениях, разных обстоятельствах, обязанностях, и всем надо функционировать определённым образом, иначе общество не сможет существовать, не сможет работать. Уметь не принимать в этом участие постоянно – это и есть свобода. Только частичное соучастие, очень частичное. Для меня создание этих работ (показывает на керамические скульптуры «Временно без названия») – это попытка такого рода.
Эта керамика – это самые новые ваши работы?
Да. Вместо керамики мог бы быть и другой материал, но этот был самым простым. Если бы я взял какой-то другой материал, мне нужно было бы отлить формы, и это было бы намного сложнее. А таким способом всё работает напрямую.
А это тоже – о свободе?
Да, о свободе художественного выбора. Я – художник, у которого проходит много выставок, и всегда есть какие-то коллекционеры, требующие от меня одного и того же. Мне нравится разъять это их представление и создать что-то совершенно другое. Я много раз делал это. Они приходят и всегда говорят: «O! Ага! Интересно... А у вас есть те работы, которые вы делали два года назад?» Я говорю: «Нет». И потом ещё через два года они приходят опять и говорят: «O, вот тогда была очень интересная работа, она у вас ещё есть?» Я даже не знаю, хороши ли эти работы (указывает на керамику), но мне интересно. Это – упражнение для моей свободы самовыражения.
Как вам кажется, кто господствует в мире искусства – кураторы, художники, дилеры искусства?
В наши дни это – довольно раздробленный мир, в семидесятых он был более единым. Один мир – это большие галереи, потом есть ещё мир аукционных домов. Мы видим, что некоторые художники вернулись в оборот с громадными ценами именно благодаря аукционным домам. Третий мир – это биеннале и выставки «dOCUMENTA», и кураторы. Каждый из этих миров немножко связан со следующим. И затем есть ещё мир больших коллекционеров, находящийся посерёдке между всеми остальными. Порой, если соприкасаться тесно с одним из этих миров, мне начинает казаться, что те, другие, не существуют. И vice versa.
Думаете ли вы об этих мирах, создавая произведения искусства?
Нет. Определённо нет. Это – тоже свобода. Когда много лет назад я создавал «Одноминутные скульптуры», к ним неожиданно возник большой интерес, он рос, и галереи требовали ещё и ещё. Но я остановился и примерно 12 лет фотографий («Одноминутных скульптур») не делал – и интерес угас. А теперь он вернулся снова и с громадным размахом! Tate Modern хочет выставку «Одноминутных скульптур», затем нью-йоркский Музей современного искусства и ещё другие. Если отклонять предложения, не показывать слишком много работ галереям, интерес к ним возвращается совсем с другой стороны. Увидим, что произойдёт с ними (показывает на керамические скульптуры). Покамест они никому не нужны. (Улыбается.) Но моя свобода не зависит от продажи этих вещей, потому что я продал уже столько, что могу и притормозить. Могу делать то, что действительно хочу и что мне и вправду нравится.
А до этого поворотного пункта в девяностых, когда вы сменили «Скульптуры из пыли» (Dust sculptures) на «Одноминутные скульптуры» и добились успеха, вы думали так же?
Думаю, да. Когда я делал свои первые работы – в конце 70-х – начале 80-х, это было время минимализма, концептуализма, соцреализма, поп-арта и т.д. Я в то время учился и где-то прочёл – если хочешь добиться успеха в жизни, позабудь «идеи отцов». Я подумал – ok, не буду создавать ничего ни в духе минимализма, ни в духе концептуализма, попробую делать что-то другое. Нашёл деревянные доски, сколотил их как классические скульптуры – очень дикие, странные – и расписал. В Австрии и Германии у них был даже небольшой успех, но я быстро догадался, что в основе работ лежит реакция на определённого рода понимание искусства и разговоры об этом. И я понял, что это не может быть основой художественной жизни – нет, я возвращаюсь к своему! Были коллекционеры, были критики, кому работы нравились, были галереи, которые их выставляли, но я отказался, полностью отказался – я вернулся к «Скульптурам из пыли». Все были в шоке, все меня возненавидели, меня выкинули из галерей. (Смеётся.) Но для меня это было очень важным.
Он по-прежнему свистит... (Обращается к видеоработе.)
На этой выставке мы видим три видеоработы. На двух из них виден свистящий мужчина. Ведут ли эти два видео между собой разговор?
Два видео (Blow Job I, Blow Job II, 2007 – ред.) надо показывать одновременно. Они созданы в связи со спектаклем «Гамлет» в Цюрихском театре (Schauspielhaus Zürich). В 2007 году меня пригласили сделать выставку о шекспировском «Гамлете». Я мог работать над этимв своём духе – создать «Одноминутные скульптуры» и видео. Мужчина медленно свистит во вложенный в нос или рот свисток, и этот агрессивный шум, который в другой раз мог бы быть столь раздражающим, из-за замедления переходит в гипнотизирующий звук и глубоко проникает в сердце. Мне интересно узнать, как контролируется дыхание, контролируется тело, как контролируется разум, контролируется речь – всё связано между собой.
Когда я сидела в этом помещении, чувствовала себя как на медитации, но также у меня создалось ощущение, что этот мужчина проникнут отчаянием.
Да, потому что у него было задание – свистеть перед камерой. И он не знал, умно ли это или нет. (Смеётся.) Но ему пришлось это делать. Это – швейцарский актёр (Майк Миллер – ред.) из знаменитого Цюрихского театра, и он абсолютно не уверен в том, что делает.
А у него не было задачи выглядеть впавшим в отчаяние?
Нет, я не указываю человеку, как ему надо выглядеть. Никогда! Я хотел, чтобы он делал свою работу серьёзно, чтобы не смеялся и не хихикал. Эта работа также в своём роде о болях. Ведь боли – это наша важная составная часть. Обычно мы не хотим чувствовать боль... И она также об ощущении отсутствия ценности, о страхе почувствовать себя неважным, смешным, ощутить себя плохим, глупым, неумным – такие ощущения постоянно сопровождают нас. Об этом мои работы. Иногда глупцом становлюсь я, иногда другие, иногда я втравливаю других в глупые истории. Признание дурости также даёт нам в своём роде свободу.
Признание своей или чужой глупости?
Своей глупости! Меня поражает это – я центр своей вселенной, конечно же; вы – центр вашей вселенной, а он – центр его вселенной, и значит, каждый из нас находится в центре Вселенной... Нас семь миллиардов человек, и каждый думает, что он – центр Вселенной! Это смешно! Конечно же, ещё и глупо. Думаю, если бы мы могли дистанцироваться от мыслей о своей важности, если бы могли учиться и воспринимать Вселенную не настолько центрированной вокруг себя, наша жизнь была бы намного проще.
А третье видео?
Оно о технике дыхания, которая практикуется в театре, а также в йоге. Этот мужчина был действительно загипнотизирован. Не я сделал это. Профессионал-гипнотизёр поработал, и мужчина десять часов спокойно стоял. Есть ещё одна версия видео, в которой он был загипнотизирован на 14 часов, при этом находился на улице, в деревне – от рассвета до заката.
Мой вопрос был – это скульптура или действие? Когда я начал создавать работы о движении в скульптуре, первый вопрос был – когда мы стоим, что это? Скульптура или действие? Может ли это стать скульптурой, если мы стоим достаточно долго? Если я замедлю движение до того, что оно станет очень, очень медленным движением – это скульптура или это действие?
Вы нашли ответ?
Баланс где-то посередине. Я понял это однажды, когда делал видео с лицом, застывшим неподвижно на одну минуту, а потом смикшировал это в видеоклип на час, – наши мозги не созданы, чтобы воспринять такую неподвижность, воображение создаёт проекцию движения – человек видит движение.
Мы пытались найти разных людей, которые смогли бы это сделать. Около двадцати позвонило, и тогда мы выбрали двух, которые сказали, что это будет совершенно нетрудно. Один сдался после часа, хотя он и был по своей природе очень спокойным. Десять часов – очень долгое время.
(Снова обращается к керамическим объектам.) Я думаю, эта скульптура довольно неплоха. Я рад этому.