Сфотографировать мистическое
Беседа с фотографом Катриной Кепуле, участником финала New East Photo Prize
30/11/2016
До 18 декабря в галерее Calvert 22 в Лондоне проходит выставка финалистов New East Photo Prize, в которой приглашены участвовать фотографы так называемого «Нового Востока», т.е. региона постсоветских стран. Призёр премии будет определён 1 декабря, а в состав её финалистов вошла и латвийский фотограф Катрина Кепуле (1981).
Уже в 2014 году проект Катрины Sit Silently оказался среди 50 финалистов конкурса молодых многообещающих талантов, который проводит онлайн-фотожурнал LensCulture. За этим последовали публикации в The Guardian, различных интернет-журналах, участие в фотофестивалях и групповых выставках. Sit Silently обращается к окраинам Риги и латвийскому захолустью, подмечая странные повседневные ситуации в среде, в которой советское наследие сливается с западным влиянием. Катрина училась в 34-м профессиональном училище, историю и теорию кино изучала в Латвийской академии культуры, потом продолжила обучение в школе ISSP, а в настоящее время изучает фотографию в EFTI в Мадриде.
Как ты начала работать над серией фотографий Sit Silently? Как серия развивалась с ходом времени?
Отдельные снимки для неё возникали (и, возможно, ещё по-прежнему появляются) во время распылённых по времени моих повседневных «путешествий». Они постепенно сфокусировались в серию, а во время учёбы в школе ISSP (2013–2015) обрели своё название. Среди множества моментов, попавших в кадр, я искала самые важные, сильнее всего воздействующие и содержательно, и визуально. Это оказалось довольно неопределённым, даже интуитивным поиском – скорее постоянным вопрошанием, а не находкой или разъяснением. Поэтому эту конкретную серию трудно рассматривать в контексте привычных и традиционных вопросов/ответов – как родилась идея, где её начало и конец. Всегда, когда я формулирую такого рода ответы, я чувствую себя словно замкнутой в клетку, потому что моё собственное понимание подтекста повествования со временем меняется – я открываю для себя всё новые нюансы.
Меня интересует то, как человек или субкультура создаёт своё пространство и формирует его относительно общества. Повседневные ритуалы, которые охраняют или демонстрируют это пространство, подключаясь к обществу или огораживаясь от него. Концепт периферии – в ментальном, а также в физическом плане. Личное пространство, уютность, неторопливость и одновременно жизненность, витальность вне географического центра или центра общественной жизни. Меня привлекает промежуточное пространство, пауза – как это происходит, когда едешь в автобусе, когда ты уже не «здесь», но ещё и не «там». Разные попытки людей выделить какой-то отрезок времени, пытаясь сделать его по-своему особенным. То же самое, возможно, делаю и я, на кажущемся таким обычным фоне запечатлевая вдруг какой-то мистический элемент.
Что побуждает тебя нажать на кнопку спуска затвора фотоаппарата?
Сейчас мне кажется, что что бы я ни ответила, это будет немножко враньём. Наверное, это – какой-то внутренний неартикулированный возглас, неожиданность и одновременно отблеск внутреннего мира в окружающем пространстве, что-то узнаваемое, но одновременно особенное и трогательное. Вчера по дороге в магазин выскочила на проезжую часть и сфотографировала натёки льда на краю дороги. Таких грязных и одновременно гротескных я ещё никогда не видела.
Сколько в этой серии интерпретаций твоих воспоминаний, а сколько – сегодняшней Латвии?
Сегодняшней Латвии там ровно столько, сколько было снято «сегодня» и в Латвии, там ничего не искажено. Но в то же время интерпретация воспоминаний там, конечно, есть – на незапланированном, интуитивном уровне. Много кадров – это «сантименты» об эпохе (относящейся к детству на рубеже советского/независимости), когда границы моего воображения и магического были намного шире. Допускаю, что образ смиренного седоголового мужчины, который время от времени повторяется на снимках, – это интерпретация образа моего деда, который, кажется, стал стражем мира этих воспоминаний.
Может быть, то, что меня привлекают непретенциозные и одновременно творческие среды и ситуации, это – часть процесса принятия себя. В результате создаётся пейзаж с объединяющим настроением, которое отражает одновременно и моё личное сознание, и какую-то часть латвийского пространства, по которому я передвигаюсь. В немалой мере эта серия – о тишине, которая, с одной стороны, очень подходит для созерцания, наслаждения непретенциозной жизнью, интровертного отдыха и экономии энергии. С другой стороны, молчание – это способ, каким можно сдержанно «вынести» внутренние драмы и конфликты наружу, выражая своё отношение многозначительными вздохами, которые, кажется, для многих на этой (постсоветской) территории всё ещё довольно характерны. Кажущаяся мистической эстетика или кое-где комический ракурс – это, возможно, способ того, как преодолеть нелёгкие аспекты безмолвия и (нечаянно превращая какие-то из них в странный фильм) принять участие в приукрашивании жизни. Как уж кто это умеет. Это сродни тому, что для живущих на нашей широте или историко-политических градусах людей моего поколения, уже не говоря о предыдущем, характерно делиться сентиментальными воспоминаниями о вещах, которые для всех были одинаковыми. Нравится вспоминать, что все мы были завёрнуты в синюю изоляционную ленту и запачканы раствором «зелёнки».
Повлияла ли жизнь за границей на твоё понимание латышской идентичности и разнообразные возможности её выражения в фотографии?
Находясь на дистанции, можно очень остро прочувствовать разницу в коммуникации, к которой постоянно надо снова привыкать при перемещении. Всё, что в Латвии – подкладка пиджака, в Испании – наружная сторона, публичная. Не тратя много энергии на коммуникацию, интровертный латыш пытается предаться глубокому постижению сути, и когда что-то создаёт, то это – от сердца, это – не поверхностное. Он празднует свои праздники, побуждаемый не внутренним ликованием, а скорее желанием, чтобы всё было устроено, сделано, как полагается, и порой он может заниматься казалось бы весёлыми вещами с унылым или серьёзным лицом. Обычно он весь в себе, но, если подружиться, то угостит вареньем и огурцами из собственного сада. Нередко предаётся резигнации. Здесь, в Испании, иногда устаёшь от того, что типично латышское поведение заставляет без конца попадать в центр внимания, где тебя дружелюбно окружают улыбками, или же твоя деликатность вполне может быть истолкована как неучтивость. В Латвии же, в свою очередь, кажется, слишком много напряжённости. Стереотипно приписываемая нам сдержанность заставляет напрягаться, чтобы перейти границы и дойти до контакта, но в таком случае и дружба из-за этого кажется более важной, потому что у неё было время оформиться. Если тебе не в официальной, но в общем сдержанной обстановке подают руку для приветствия или на прощание, то это – особый жест, свидетельствующий, что тебя приняли и настроены к тебе благожелательно. Если же обстоятельства требуют обниматься и целоваться на каждом шагу, а любые альтернативы будут приняты довольно болезненно, то в повседневности эта балансировка разных границ может существенно утомить. Довольно забавно, когда после долгого отсутствия тебя встречают так, как будто ты только вышел в магазин, и столь же странно, если каждый раз при повседневной встрече тебя приветствуют, словно ты спустя годы вернулся откуда-то из Афганистана. Странно, если надо откомментировать, надо вербализовать каждую мелочь, но так же странно, если замалчивается что-то важное. Получается такая обрезанная перспектива, когда кажущееся ценным вдали является проблематичным вблизи. Я не стараюсь намеренно отразить это в фотографии, но понимаю, что это меня занимает и, возможно, соответственно отражается в моих работах.
А твой подход к фотографии изменился во время учёбы в Мадриде?
Мне самой пока ещё трудно оценить, изменилось ли что-то и что именно. Мои фотографии постоянно характеризуются как «странные», и если какая-то представляется недостаточно странной, она отодвигается в сторону. Сначала многие опасались, что я не смогу в чужой среде создавать такие странные снимки, как в Латвии, но потом оказалось, что могу (улыбается).
Что даёт фотографу участие в конкурсах? Как ты выбираешь, на какие конкурсы посылать свои работы?
Роль конкурсов (и попадания в шорт-листы) неоценима, потому что даёт известность и помогает распространить твои работы. Помогает понять, впечатляет ли вообще кого-то то, что ты делаешь. Оценить, где участвовать, можно по соответствию своего проекта требованиям, тематике, целям и потенциальным возможностям конкурса, которые могут предоставить участие в конкурсе или победа. Хотя я принимала участие во многих, думаю, что большую роль сыграло попадание в число 50 финалистов конкурса LensCulture, после которого многие интернет-фотожурналы и фотофестивали проявили заинтересованность опубликовать или выставить проект. Это, по-моему, очень хорошая и филигранно разработанная платформа для молодых фотографов, включающая также много образовательных элементов, например, профессиональные отзывы о представленных проектах, даже если они не продвигаются дальше; советы, помогающие развитию проекта, и т.п.
Что ожидают от фотографов Восточной Европы, есть ли какие-то объединяющие их темы и эстетика? Как тебе кажется – видны ли какие-то общие признаки в победивших в Calvert Journal сериях?
Если окинуть взглядом группу финалистов, то первые ассоциации – отчуждённое и одновременно романтизированное пространство: от аскетического пейзажа с одинокой фигурой на нём до насыщенного китчем экстаза. От своих товарищей по школе я слышала, что в нашей фотографии отражаются известная брутальность, изолированность, косвенные намёки; там появляется аутентичный, пришедший из довольно специфической истории чуть сгорбленный человек. Это свободное от людей или же сильно прореженное пространство, боязнь, невысказанная драма. Назойливые подозрения, что что-то случилось. Холодно, и люди одиноки. Многие упоминают бедность, подчинение. Внутренний мир, спонтанность в связи с природой, облупившаяся архитектура, брошенные здания, гордость держащегося особняком, подлинность, люди, заключённые, живущие в прошлом, хранящие традиции. Серость, приглушённые краски, меньше контраста. В общем, к фотографии из этого региона чувствуются уважение и вызванный экзотикой интерес, в котором большое значение именно у отношений с бывшим советским пространством, атмосфера которого по-прежнему ощущается.
Свой метод работы ты описала как «субъективный документализм». Что ты под этим понимаешь и что тебя привлекает в документальной фотографии?
Она меня связывает с естественностью, которую я очень высоко ценю, хотя и сознаю условность документальности. Я не занимаюсь постановочной фотографией, хотя, конечно, любой снимок в какой-то мере инсценирован. Каждый человек фокусируется на том, видит ли он какие-то конкретные элементы в пространстве, отражения которых подчинены его восприятию мира.
У тебя всегда фотоаппарат под рукой?
Да, трудно припомнить момент, когда его не было под рукой. Может, только когда он был сломан или украден.
Работаешь ли ты параллельно над новыми проектами?
В школе экспериментирую с проектом в формате книги, который в меланхолической манере разрешает экзистенциальные и практические вопросы в испанской среде, а также работаю над другой серией, связанной с Ригой.
Как ты определяешь, что фотосерия закончена?
Может быть, тогда, когда можно посмотреть с большей дистанции, эмоционально отдалиться от конкретных фотографий или темы. Когда кажется, что все отражающие её формальные и содержательные элементы уже найдены.
АРХИВ: «Будничная дюжина»: 12 повседневных вопросов фотографу Катрине Кепуле