Диалог с Мёртвым морем
Интервью с израильской художницей Сигалит Ландау
31/10/2017
Сигалит Ландау (Sigalit Landau) – одна из 14 израильских художников, работы которых этой осенью представлены в Риге на организованной порталом Arterritory.com выставке современного искусства Израиля «Мечты и драмы» в новом арт-центре Zuzeum. Уже более 15 лет в центре её творческих поисков и экспериментов находится самая низко расположенная (456 м ниже уровня моря) и к тому же самая солёная территория земного шара – Мёртвое море. Это огромное солёное озеро длиной в 50 и шириной в 15 километров, окрестности которого напоминают лунный пейзаж и утонуть в котором невозможно. Концентрация соли в Мёртвом море составляет 34 процента – в десять раз больше, чем в океане, при этом здесь нет никакого судоходства, и в его маслянисто-тёмных, переобогащённых минералами водах нет жизни. Береговая линия Мёртвого моря проходит по трём территориям – Израиля, Западного берега реки Иордан и Иордании, и, вопреки чувствующемуся оцепенению самого моря, на его побережье вибрирует порождённое людьми напряжение. Процветает здесь и туризм, и питаемая «золотой жилой» минеральных ресурсов индустриализация, которая всё больше приближает Мёртвое море к уже заключённой в его названии судьбе. Не утихают здесь и политические страсти.
Сигалит Ландау называет Мёртвое море зеркалом, с помощью которого она на языке искусства разбирается в своих отношениях с прошлым – своим и своего народа. Её работы – это рассказ о том, что же это громадное водное пространство, которое в Ветхом Завете называется «Солёным озером», в Новом Завете – «Морем Содома», а во времена крестоносцев называлось «Чёртовым морем», означает для неё самой и для живущих в его окрестностях людей. Как оно повлияло на её судьбу и продолжает влиять на её сегодняшний день. В течение этих 15 лет образ Мёртвого моря в работах Сигалит материализовался и в перформансах, и в видеоработах, и даже в кристаллических объектах – скульптурах из соли. Сейчас в процессе создания находится книга, документирующая повесть об отношениях Сигалит Ландау и Мёртвого моря, под названием «Годы соли» (Salt Years).
Из готовящейся книги «Годы соли» (Salt Years)
Сигалит Ландау родилась и выросла в Иерусалиме, и Мёртвое море в самом прямом смысле является морем её детства. В своё время она вместе с семьёй отправлялась сюда чуть ли не на каждые выходные. Её мать родилась в Вене, однако позже её семья эмигрировала в Лондон. В свою очередь, корни отца – в Румынии, он был одним из тех, кому удалось пережить холокост.
До семнадцатилетнего возраста она серьёзно увлекалась танцами, однако из-за проблем со здоровьем ей пришлось прекратить занятия. Она всегда выделялась своим бунтарским характером и экстремальными причёсками, а во время учёбы в престижной Академии искусства и дизайна имени Бецалеля в Иерусалиме ходила в рабочих спецовках и большую часть времени проводила в своей студии. Сегодня она – известная на международной сцене израильская художница, представлявшая свою страну на Венецианской биеннале современного искусства, её работы выставлялись в ряде престижных художественных институций по всему миру, в том числе в Музее королевы Софии в Мадриде, в институте современного искусства KW в Мадриде и Музее современного искусства в Нью-Йорке. В кругах людей искусства она выделяется своей подчёркнутой независимостью и в последние годы категорично порвала все связи с общепринятой системой арт-рынка.
Одна из первых обративших на себя внимание работ Сигалит Ландау – это длящееся 1 минуту и 48 секунд видео «Обруч с колючками» (Barbed Hula, 2000). В нём она на пляже в Тель-Авиве голая крутит гимнастический обруч, сделанный из колючей проволоки. Камера не показывает лицо художницы, только её тело и пейзаж пляжа и воды. Видео снято на восходе солнца и представляет собой высказывание о женщине и политике, об исторически постоянно присутствующем в здешней жизни ощущении опасности и его отпечатке на теле. Обруч вертится всё быстрее, но это не причиняет боль, так как колючки на обруче обращены наружу и олицетворяют собой экзистенциальную дуальность, в которой сосуществуют боль и безопасность.
Sigalit Landau. DeadSee, 2005 Video, 11:39 min. loop. Courtesy of the artist
В свою очередь, первым проектом Сигалит о Мёртвом море стала одноимённая видеоработа «Мёртвое море» (2005), которую можно увидеть и на выставке в Риге. На ней обнажённое тело художницы символически заключено в спираль из 500 плавающих на водной поверхности арбузов, которая понемногу раскручивается – в движущейся фигуре, напоминающей водоворот. В этом успокаивающе медитативном видеопотоке, длящемся 11 минут, есть что-то от ожившего натюрморта, который медленно сбрасывает шелуху, словно переполненная подводными слоями ощущений, знаков и символов луковица. В первый момент сладкий и красочно манящий «плот», на котором вращается тело Сигалит, кажется гипнотически красивым; правда, находящиеся в его центре арбузы «ранены», и их красная плоть подвержена укусам соли, так же как и сама художница. В конце концов спираль вытягивается в длинную, свободно плавающую линию, таким образом вырываясь из рамки кадра.
Sigalit Landau. Salted Lake, 2011. Courtesy of the artist
В 2011 году появилась видеоработа «Засоленное озеро» (Salted Lake): в её центре – два превратившихся в скульптуры из соли Мёртвого моря башмака, охваченные зимней стужей, которые художница символически перевезла в Гданьск – город, история которого связана с одной из самых трагических страниц в судьбе еврейского народа. Поставленные на лёд озера башмаки своей тяжестью понемногу продавливают лёд, пока не уходят вниз, где тонут в пресной воде. Вместе с болью и воспоминаниями. Эта работа также была выставлена на Венецианской биеннале в рамках экспозиции павильона Израиля.
Однако самый громкий резонанс, несомненно, вызвала «Соляная невеста» (Salt Bride, 2016), ставшая одновременно и самой значительной работой Сигалит в цикле, посвящённом Мёртвому морю. В прошлом году она была выставлена в галерее Marlborough Contemporary в Лондоне и в мгновение ока стала настоящей сенсацией в среде медиа и социальных сетей. «Соляная невеста» – также самая поэтичная работа Сигалит, граничащая уже с практикой алхимии. Для её создания она на три месяца погрузила в воды Мёртвого моря чёрную аскетичную женскую одежду начала ХХ века, а затем вместе со своим партнёром Йотамом Фромом (Yotam From) зафиксировала в серии из восьми фотографий процесс её кристаллизации. В том, как платье понемногу обрастает тонким слоем соли, есть что-то метафизическое. Вначале слой совсем тонкий, как роса, пока, наконец, первоначальный облик платья уже больше даже не угадывается – оно превращается в сказочный белоснежный наряд. Кристаллы, из которых он создан, солонее слёз, и одновременно они выглядят невинно чистыми, как только что выпавший снег.
Сигалит Ландау в сотрудничестве с Йотамом Фромом. Salt-Crystal Bridal Gown VI, 2014. Цветная печать, 163 х 109 см. С разрешения автора
Источником, вдохновившим автора на эту работу, стало старинное еврейское предание о молодой женщине по имени Леа, в которой в день её свадьбы с выбранным родителями зажиточным женихом поселяется дух её умершего возлюбленного. В начале ХХ века эта история обрела новое воплощение в пьесе «Диббук», главную героиню которой долго играла легендарная еврейская актриса Hannah Rovina. Леа стала ролью её жизни. Платье, использованное для «Соляной невесты», является точной копией того, в котором играла в этой постановке актриса. Правда, в режиссуре Сигалит чёрная траурная одежда, символизирующая дух самого героя пьесы Диббука, при его воскресении превращается в свадебное платье.
Сейчас в фокусе раздумий Сигалит – проект соляного моста, идея, которую она первоначально хотела реализовать уже в октябре 2014 года, в 20-ю годовщину заключения мирного договора между Израилем и Иорданией. Из-за разных политических и бюрократических манёвров это пока не удалось. Однако художница верит, что её утопичное видение однажды перейдёт в реальность: созданный из ледяных кристаллов мост задуман как символический плавучий остров, дрейфующий в воде между Израилем и Иорданией.
Наш разговор с Сигалит Ландау прошёл по Skype незадолго до открытия выставки «Мечты и драмы» в Риге. В Тель-Авиве в тот момент было +29 ˚C, в Риге +13 ˚C, однако, как мы обе выясниили, нас объединяет одна и та же временная зона.
Как за эти пятнадцать лет изменились ваши отношения с Мёртвым морем? Мне кажется, что вначале ваш диалог был совсем иным.
В реальности изменилось и само море, и – с развитием идей и экспериментов – моё отношение к нему. Начиная этот проект, я смотрела на Мёртвое море по-другому – я его выбрала главным образом из-за уникальности самого этого места. В нём всё плавает, всё по-другому – у каждого здесь свои отношения с массой своего тела, своё ощущение от него, своё восприятие воды и атмосферы.
В видеоработе DeadSee я впервые наряду со своим телом и морем (и всем, что они в себе заключают – и внутренне, и внешне) использовала ещё и третьего участника. То есть объект, который нас как бы соединял, в данном случае это был арбуз. Арбузы, которые показаны на видео, растут в пустыне, они созревают первыми и признаны самыми вкусными за весь сезон. В долине пустыни Аравы уже долгое время экспериментируют с возможностью использовать солёную воду в сельском хозяйстве. Выходит, что есть ряд растений, которые не только переносят её, но могут даже прекрасно расти, если их поливают водой из-под земли, в которой есть немалая концентрация соли. Правда, это не вода Мёртвого моря, в ней всё же меньше соли, и она идёт из пробурённых в пустыне скважин. Когда я прочла об этом исследовании и увидела эти арбузы, сам их цвет – эта оксюморонная тяга к сладости в окружающей реальности солёной воды – показался мне метафорически подобным гомеостазу – т.е. способу, с помощью которого мы приспосабливаемся к какому-то конкретному месту. И это – то, что я и делала до сих пор: пыталась приспособиться к этому месту, являющемуся экстремальным, в котором нет жизни, но у которого совсем другие особенности. Вокруг меняются экологическая ситуация, политические условия, топография. Одновременно существуют эти сильные мифы, которые знает каждый ребёнок, выросший в его окрестностях. Они просто записаны на нашей ментальной карте.
Я родилась в Иерусалиме и всегда была больше связана с его восточной частью и вообще с востоком Израиля. С людьми, которые по ту сторону гор, по ту сторону долины Иордана. На мою ментальную карту повлиял также тот факт, что мой отец вырос при коммунистическом режиме, и у него было христианское образование. Когда сначала я думала, что же могу предпринять, то решила снимать на плёнку своё тело, работать самой перед камерой. В своём роде это было как находиться на Луне – я в состоянии невесомости, и мне надо понять, что я собой представляю. Когда я снимала DeadSee, умерла моя мама, и для меня пребывание среди этой выраженно корпоративной цепочки арбузов, принадлежность к ней, было продвижением от чего-то очень метафоричного ближе к реальности. Если вы что-то забыли, это начинает кристаллизоваться и с течением времени взаимодействовать со всем прочим, что уже является вашим. Это взаимодействие порождает новые реальности, новую любознательность и идеи. Но чем больше я что-то там делала, тем чаще ошибалась – я начала размышлять над тем, что же необходимо, чтобы наш диалог был успешным. Может, мне нужно отправиться на другой пляж? Одновременно постоянно присутствовал политический момент – кому принадлежит море и у кого надо просить разрешения, чтобы работать в его окрестностях – у правительства или у кого-то из промышленных корпораций.
Сигалит Ландау. Видеоработа DeadSee на выставке «Мечты и драмы» в Риге. Фото: Гиртс Муйжниекс
Ни для кого не секрет, что Мёртвое море сейчас находится в преддверии экологической катастрофы. Каждый год его уровень снижается примерно на метр. Может быть, потому, что с ходом времени своё течение поменяла его главная водоснабжающая артерия – река Иордан, или же по причине сейсмической активности этой территории и экономических амбиций людей. В то же время, когда падает уровень воды, из глубин земли вверх пробивается пресная вода, разбавляя содержание соли и образуя большие подземные полости, которые вдруг могут непрогнозируемо открываться – как устрашающие провалы в земле. В первый раз они были замечены в 70-х годах прошлого века, однако в последнее время их число заметно возрастает – на западном берегу Мёртвого моря их число уже приближается к четырём тысячам. Некоторые из этих «провалов» достигают глубины 25 метров, а их диаметр – 40 метров. Вы едете по как будто хорошо известной вам дороге, и вдруг она исчезает. Это – реальность, от которой нельзя отстраниться.
Я начала также другими глазами смотреть на белый цвет – погружая в море синий флаг и позже вынимая из него белый, погружая чёрное платье и вынимая белое. Это – тот способ, каким что-то стирается, пропадает, уходит. И одновременно параллельно существует это очень позитивное ощущение – порождённый природой сюрприз. Вот так же, как у фермеров, радующихся новому урожаю, у нас были свои чудесные моменты в отношениях с Мёртвым морем.
Работать на его берегу – это что-то совершенно иное, чем работать в студии: находясь на природе, вы к ней прислушиваетесь. Вы с ней вдвоём, и вы сознаёте, что это момент, когда ей нужна ваша помощь. У неё нет голоса, она погибает и не может защитить себя.
По другую сторону моря находится Иордания, а по его середине проходит граница. Между Израилем и Иорданией царит мир, однако в то же время на море нет кораблей, и взаимный туризм очень ограничен. В своём роде эта граница очень солёная. В 2014 году, желая символически отпраздновать 20 лет мира между двумя странами, я хотела пересечь его на лодке. Я искала пути, как легально выполнить этот жест, который в своём роде объединяет искусство и активизм. И излишне прибавлять, что я столкнулась с гигантской бюрократией. В такие моменты вы начинаете понимать тех утопистов, которые способны защищать свои идеи своей деятельностью. Так как я не получила разрешения, я всё-таки доплыла до середины моря – в лодке, полной людей из самых разных государств мира. Это увековечено на видео. Правда, середина в этом случае была довольно символической – принимая во внимание, что границу на Мёртвом море образуют три государства, её невозможно точно обозначить.
Одновременно в воздухе Мёртвого моря есть что-то очень целебное, в нём много кислорода, и действительно есть ощущение, что это место лечит. Оно просто позволяет вам подумать о жизни – подобно тому, как если находишься в пустыне: тут всегда есть это сюрреальное ощущение чистоты, потому что здесь меньше живой природы и больше минералов.
Вот эти вопросы я и задаю в своей книге, над которой работаю и которая документирует историю о моих 15 годах отношений с Мёртвым морем. Почему я сюда пришла? Что меня сюда привело? Что значит быть соляной невестной? У этой работы очень тесная связь с традициями, но также и с идеей чего-то бесовского. Это рассказ о моментах столь неуловимого промежуточного пространства – между жизнью и смертью, мужчиной и женщиной, об исчезающем моменте «здесь и сейчас». О потерях и скорби, процессе целительства, происходящего с помощью искусства. Как мы заменяем что-то, чего нам не хватает. Людей, которых нам не хватает – также и в философском аспекте.
Когда я работаю над большими проектами, у меня всегда ощущение, что существует какая-то общая чувствительность, общие мозги. Конечно, я сама принимаю свои решения, но одновременно я прислушиваюсь к другим, и для меня важно ощущать любовь к тому, что мы делаем вместе. Я не смогла бы делать это одна. Очень просто посвятить замечательные слова Мёртвому морю, но летом работать здесь очень трудно. Да, это романтично, но условия весьма суровы.
Важным аспектом моей работы является также факт, что я – независимая художница. Как минимум на этом отрезке своей жизни я не полагаюсь на какую-то общепринятую систему. Я пытаюсь выжить без всего этого – без галерей, с которыми раньше сотрудничала, и ярмарок искусства, которые утомляют. Я взяла себе перерыв от этой западни.
Sigalit Landau. King of the Shepherd and the Concealed Part, 2011 {detail]. Installation view, One Man's Floor is Another Man's Feelings, 2011,Venice Biennale, The Israeli Pavilion. Courtesy of the artist
Объективно в Мёртвом море нет жизни, однако каково ваше ощущение – оно действительно умерло или же в своём, весьма особенном роде это всё-таки живой организм?
Мёртвое море кажется очень чистым, потому что в нём ничто не может выжить. Ничего не может испортиться. Однако о том, что не является живым, трудно сказать, что оно умерло. Мёртвое море никогда не жило, но одновременно есть вещи, которые происходят здесь геологически. Специалисты называют это катализирующей геологией. Время от времени здесь начинаются различные интересные процессы, движение. Единственные жители Мёртвого моря – минералы – начинают концентрироваться, и внезапно в море выныривают острова. В своём роде это место, заставляющее меня задуматься о диалоге с жизнью. Многие пробовали жить на побережье Мёртвого моря, и многие по-прежнему выживают за счёт того, что им удаётся получить от этого побережья. Здесь выращивают пальмы, в том числе финиковые. Жизнь в этой местности никогда не была лёгкой, и такова она и сейчас.
Большая часть территории, находящейся вблизи моря, засорена – тут расположены гостиницы и промышленные компании, которые, желая добыть минералы, погружают в море металлические трубы и выкачивают воду. Когда в каком-то месте вода пропадает, они опускают трубы в другом. Море полно металла. Одновременно всё больше становится тех, кто осознаёт эту ситуацию и пытается найти решение.
С помощью своей работы я рассказываю о своём опыте; возможно, у других он отличается от моего. Для меня это всегда было суровым местом, связанным с людьми, которые очень тяжело работают, чтобы здесь выжить. Ему необходима любовь. В своём роде для меня это как метафора всего государства Израиль, только чуть более приглушенная. Это как зеркало, и как только я замечаю в нём какое-то новое отражение, я вижу и себя. Иногда – часть своего тела. Ту часть, которая умерла.
Sigalit Landau. Paradox, 2017. Child size Hassidic wedding dress, veil, shoes, tapestries, suspended in the water of the Dead Sea. Courtesy of the artist
А как вам кажется – и в контексте проекта о Мёртвом море, – может ли искусство что-то изменить в этом мире?
В истории искусства есть очень много примеров, когда искусство уже граничило с активизмом и выбирало именно этот путь, однако для меня это никогда не было целью. Я не знаю, изменила ли я чью-то точку зрения, и я не могу это утверждать. Правда, я думаю, что работы нашей студии, сконцентрированные вокруг этого места, получили резонанс. По-моему, нам удалось открыть что-то новое об этом море и о том, каким оно могло бы быть. Это – путешествие, и оно ещё не закончено, поэтому я не знаю, удастся ли мне что-нибудь изменить. Я знаю, что люди слышали об идее моста, также и в Иордании, где я выступала с лекциями. Однако всё это – параллельный мир, а люди, которые реально влияют на происходящее на этой территории, не слушают художников. Художников за их столом нет. Одновременно за эти 15 лет больше нет почти ни одной страны в Европе, где бы не были показаны мои фильмы. А также объекты из соли. Единственное, что я могу делать, это рассказывать эту историю: это – мой обет, а также вклад в будущее Мёртвого моря. И я знаю, что мне это по силам.
Когда The New York Times и Artsy опубликовали в сети статью о платье из соли, её прочли как минимум 20 миллионов человек. В ней были упомянуты моё имя, Израиль, Палестина, Иордания. А как только люди заинтересовались, они всегда хотят узнать больше. Не существует простых решений. Мы живём в экстремальном месте, и свою любовь к нему также подвергаем экстремальному тесту. И год от года мы начинаем это снова. Аномалия становится для нас в своём роде нормой. Однако если взглянуть на мир – сегодня он кругом стал намного менее нормален, чем раньше. Всё стало намного экстремальнее, и Израиль – лишь очень маленькая часть этого мира.
.jpg)
Sigalit Landau. I Lust, 2017. Bronze, 190 x 107 x 109 cm. Courtesy of the artist
Французский скульптор Бернар Вене мне в своё время в интервью признался, что создавать искусство для него – своего рода акт героизма. А что этот процесс значит для вас?
Слушая свой голос, пытающийся найти верную ноту, чтобы быть услышанным – в этот момент просветления, – да, я думаю, что создавать хорошее искусство – всегда борьба. Это нелёгкая борьба. Это – как выйти на поле боя, и я могу идентифицироваться с этим ощущением. Правда, я не знаю, является ли это актом геройства, потому что никогда не бываю одна. Для меня очень важна командная работа. С одной стороны, это – борьба, а с другой – гармония. После геройского акта, правда, всегда следует отдаление, когда кольцо замкнулось и энергия от меня переходит наружу. Когда раскрываются закрытые уши, сердце и приветствуется что-то, у чего нет ничего общего с деньгами и культурой потребления. Что-то, объединяющее людей, пересекающее границы, пол и социальные статусы. Я называю это голосом. Песней. Но это никогда не бывает лёгким путём.
В современном искусстве мало ограничительных рамок, нет таких строгих границ – ты художник или скульптор. Я работаю в разных медиа и пытаюсь не сбивать с толку ни себя, ни других. По-моему, художник всегда сознаёт, что в момент, когда его работа закончена, она может путешествовать уже без него и быть воспринята и услышана. Стать частью диалога. О чём-то, что трогает людей.
Sigalit Landau. Woman Giving Birth to Herself, 2017. Bronze, 117 x 216 x 70 cm. Courtesy of the artist
Вначале вы в своих работах очень часто использовали своё тело, как, например, в знаменитом видео «Обруч с колючками» (2000), однако, в отличие, например, от Марины Абрамович, вы никогда не причиняли себе боль. Почему вы установили эту границу – не причинять себе вреда?
Раз другие люди могут причинить мне боль, мне самой уже не надо этим заниматься (смеётся). Это – не моя роль в этой жизни. Так же, как у балерины – даже если нестерпимо болит спина, вы не должны выпасть из роли, и вам надо закончить свою арабеску. И только тогда, когда вы – за кулисами, вы можете заплакать. Потому что зрители – как ваши дети, вы ведь не рассказываете своим детям, что вы устали, вы сердиты, нервничаете и вообще – оставьте меня в покое. Я не критикую Марину, она всё делает профессионально, но эта игра с рефлексами зрителей представляется мне иногда манипулятивной. По-моему, те, кто достаточно много знает о жертвах, знает, что они не хотят кричать, как жертвы, совсем наоборот – они хотят скрыть это.
В любом случае Марина, которая в «Балканском барокко» (1997) на Венецианской биеннале мыла кости, напевая народные песни из своего детства, кажется мне сильнее, чем в моменты, когда она перед публикой резала сама себя. Потому что если кто-то делает что-то такое с собой, я хочу знать, почему. И если этот ответ будет таким, что я ему до конца не поверю, я не вижу смысла отправляться на выставку, где калечат себя. Я хочу видеть в искусстве суть.
Sigalit Landau. Day Done, 2007. Video, 17:15 min. loop. Courtesy of the artist
Несколько лет назад вы приняли участие в устроенной фондом Rubell выставке «No Man's Land: Women Artists from the Rubell Family Collection», на которой были представлены только женщины-художницы. Как вам кажется, действительно ли есть разница между мужчиной и женщиной в искусстве?
Мне кажется, что в настоящий момент ситуация намного лучше, чем она была ещё сравнительно недавно. Это подтверждает и статистика. Конечно, если взять уровень больших предприятий, то их директора по-прежнему в основном мужчины, и главным образом белые. Динамика повседневной жизни женщин не стала проще. Я не думаю, что моей карьере помогает то, что я – женщина. Совсем наоборот. Особенно если я сильна и у меня есть свои убеждения – совокупность, которая традиционно приписывается миру мужчин. Это по-прежнему реальность. Однако, возможно, в той ничтожной части общества, которую называют миром искусства, дела повернулись в лучшую сторону. Мир искусства полон женщин – кураторов, критиков, директоров музеев. Однако неравенство мужчин и женщин по-прежнему существует. Это просто так и есть. И я осознаю, что каждый день есть вещи, которые мне надо делать потому, что я – женщина, однако в целом мне в жизни важнее всего быть Сигалит Ландау.
Почему вы приняли решение больше не сотрудничать ни с одной художественной галереей? Насколько мне известно, за время своей карьеры вы их многократно меняли. Означает ли это, что вы больше не доверяете существующей системе рынка искусства?
Это не было так, что однажды я проснулась и подумала – больше не буду сотрудничать с галереями! С большинством галерей это сотрудничество обычно продолжалось пять-шесть лет. Некоторые я просто проверяла – делала выставку и смотрела, есть ли между нами химия. И я всегда предоставляла возможность и совсем новым галереям. Но однажды непрерывное участие в ярмарках искусства мне начало казаться утомительным повтором. У меня нет предубеждения против галерей, если я вижу огонёк в их глазах. Для художника это великолепная возможность. Однако, если вы чувствуете, что этот огонёк затухает, надо что-то менять. И в момент, когда вы понимаете, что ничего уже не ожидаете, лучше быть одной с самой собой.
Sigalit Landau. Ectopic Pregnancy, 2005. Metal armature, papier-maché, and other mixed media, 101 х 75 х 103 cm. Courtesy of the artist
Находящаяся на выставке «Мечты и драмы» работа «Внематочная беременность» (Ectopic Pregnancy) сделана из папье-маше. Что вас привлекло к этому материалу?
Папье-маше не является профессиональным материалом «высокого искусства», но это очень благодатный материал, потому что он даёт возможность сделать с ним почти всё. Меня заинтриговал факт, что папье-маше наиболее непосредственно связано со знаниями, ведь на нём есть текст. Впервые я работала с ним в 2002 году, создавая инсталляцию Country («Государство»), это было время второго восстания палестинцев (Al-Aqsa Intifada), и газеты были полны негативных известий. Я из этих заголовков сделала фрукты и человеческие образы, плоть которых была заполнена всем тем, что в тот момент можно было прочесть в известиях. С одной стороны, вы не можете до конца воспринять этот текст, от него остались только видимые детали, но одновременно ясно, что существует своего рода связь между внутренней и наружной сторонами. Между приватным и публичным.
Бумага и клей – работа с папье-маше очень физична, даже физиологична, это как своего рода переваренный материал, не слишком чистый. Рекламы, цвета – всё смешалось, в какой-то степени это действительно как работать с отбросами. Это как творить искусство из шнурков для ботинок. Это ничего не стоит. Но одновременно работу, созданную в технике папье-маше, позже можно отлить в бронзе. В этом отношении у меня нет проблем – из этого кажущегося «ничего» можно перейти к намного более утончённым материалам. При создании искусства у меня всегда возникает ощущение, что мне нечего терять. Будь то папье-маше, бронза или мрамор. Мне необходимо реализовать свою свободу. Взаимодействуя с большими именами в истории искусства, наблюдая повседневную жизнь вокруг себя, читая или создавая для себя какие-то конкретные условия и позже размышляя об их границах.
Сигалит Ландау. Из готовящейся книги «Годы соли» (Salt Years)
Экспозиция «Мечты и драмы» создавалась как специальный проект для Риги, а её инициатор и спонсор – родившийся в Риге предприниматель и меценат Леон Зильбер.
Время работы выставки (до 4 ноября)
Вторник, среда, четверг, воскресенье – с 12:00 до 18:00, а пятница, суббота – с 12:00 до 20:00.
Экскурсии в сопровождении гида проходят по субботам в 12:00 и 15:00, а по воскресеньям – в 12:00.
