Пока без андроидного коллайдера
Разговор с Дмитрием Волковым (SDV Arts & Science Foundation) и Антоном Беловым (музей современного искусства «Гараж») перед презентацией стипендиатов программы «Искусство и технологии» в Риге
07/11/2017
Недавно Ригу посетила представительная команда из московского музея современного искусства «Гараж» – директор музея Антон Белов и старший куратор Екатерина Иноземцева. Они приехали на итоговую презентацию грантовой программы 2016/17 в области science art «Искусство и технологии», которую музей реализовал вместе с SDV Arts & Science Foundation (инициативой международного холдинга SDVentures). Холдинг инвестирует в онлайн-сервисы в области social discovery, а его рижский офис располагается в центре Старого города, на Домской площади. Именно в нём пару лет назад проходила поп-ап-выставка технологического искусства SUPERCONDUCTION («Сверхпроводимость») – таким образом компания тогда отметила открытие своего рижского представительства.
Сооснователь и идеолог SDV Arts & Science Foundation Дмитрий Волков в разговоре с Arterritory так обрисовал предысторию презентации: «Одна из корпоративных ценностей компании SDVentures – это интеграция технологий с искусством. Мы всегда хотели, чтобы люди, которые работают в нашей компании, во-первых, знали современное искусство, а во-вторых, может быть, как-то в нём принимали участие. Мы постоянно думали о том, как совместить людей, которые занимаются технологиями, и людей, которые занимаются творчеством. Один из вариантов такого совмещения – сделать здесь, в Риге, арт-резиденцию, либо постоянную, либо связанную с какими-то программами и мероприятиями. Мы выбрали второй вариант и нашли для себя идеального партнёра – „Гараж”. Этот музей в России занимается инновационными вещами в искусстве. Его команда и отлично разбирается в этой сфере, и максимально открыта для каких-то необычных предложений, быстрее реагирует на них, чем какие-то традиционные институции. Мы обратились к ним как раз в тот момент, когда они начинали подготовку к своей ежегодной стипендиальной программе. Получилось логично в неё вписаться».
Изначально было задумано, что все три стипендиата программы «Искусство и технологии» –российские художники, получавшие поддержку на протяжении года, – представят результаты своей работы осенью 2017-го в Риге. Так это и произошло. В аудитории были и латвийские кураторы, художники и арт-критики, и приехавшие в Латвию участники международного проекта RIXC ART SCIENCE FESTIVAL, для которых связь искусства и технологий – постоянная и профессиональная тема.
Кадры из документации использующего биопринтинг проекта «MetabolA.I», разработанного командой Ипполита Марекелова 18 Apples
Медиахудожник Наталья Егорова представила междисциплинарный проект «Марсий» – сложную бионическую структуру, повторяющую биомеханику вокального органа птиц. В основе философии проекта лежит древнегреческий миф о Марсии, сатире, который так искусно научился играть на флейте, подражая звукам природы, что смог обыграть в состязании самого Аполлона. Интердисциплинарный художник Сергей Касич в рамках грантовой программы сосредоточился на совершенствовании целого ряда своих идей. Одна из наиболее впечатляющих из них – FingerRing, технологический арт-проект, в котором многоканальным микшером становится сам человек. Одновременное прикосновение к каналам ввода и вывода звука делает человеческое тело проводником и позволяет ему управлять процессом «вручную». Результат – новый взгляд на электронную музыку и интересная возможность вам и вашему телу стать непосредственным участником процесса создания и извлечения звука. Вслед за Сергеем выступил Ипполит Маркелов – представитель такого актуального направления в технологическом искусстве, как биоарт. Эта творческая практика черпает вдохновение в философских, социальных и экологических последствиях генетики, молекулярной биологии и биотехнологий. Проект «MetabolA.I», созданный командой Ипполита 18 Apples (включающей в себя молекулярного биолога и IT-разработчика), – это многочисленные эксперименты с биопринтингом, которые позволяют наблюдать за развитием клеток и их уникальной природной организацией. В процессе размножения окрашенные стволовые клетки выстраиваются в причудливые орнаменты, образуя своего рода произведения искусства, созданные природой и искусственным интеллектом без вмешательства художника.
Ещё до презентации всех этих трёх проектов и последовавшей за этим дискуссии мы поговорили с Дмитрием Волковым и Антоном Беловым за большой кружкой зелёного чая и о самой программе «Искусство и технологии», и о технологическом искусстве и его перспективах.
Дмитрий Волков, Антон Блинов и Екатерина Иноземцева на презентации проектов стипендиатов программы «Искусство и технологии» в Риге
Это программа именно для российских художников?
Антон Белов: Дело в том, что в России идёт свой художественный процесс, и он не всегда движется параллельно глобальным процессам. В чём-то он, может быть, их опережает, а в чём-то серьёзно отстаёт. И мы как институция стараемся заполнить какие-то инфраструктурные ниши, чтобы решить ключевые проблемы. Наверное, в Риге художнику чуть легче выжить, но вот в каком-то крупном городе России прожить на своё искусство для художника невозможно. Нет фондов и институций, которые бы тебе гарантировали годовое содержание, тот необходимый минимум, чтобы ты мог спокойно творить. И мы с 2012 года предоставляем общие гранты, а сейчас у нас появились и специализированные программы – по science-art и land-art.
Дмитрий Волков: Первую для себя российскую арт-резиденцию я, кстати, увидел в Гридчинхолле. И это абсолютно неинституциональная история. Сергей Гридчин успешно реализовал себя в бизнесе, но ему очень хотелось заниматься искусством. Он построил себе загородный дом неподалёку от Москвы, но почувствовал, что в нём чего-то не хватает, и пристроил огромный выставочный зал с мастерской наверху. И чтобы это как-то обрело жизнь, стал приглашать туда художников, которые приезжают туда как на дачу, живут там и через какое-то время там же делают свои выставки. Это тоже попытка не просто свести бизнес с искусством на уровне коллекционирования, а выстроить что-то на уровне со-жительства, со-общения.
А.Б.: Да, ведь Сергей Гридчин и художники общаются в ежедневном режиме. Это очень интересный проект, там действительно происходит много важного, пусть и в таком вроде бы небольшом формате.
Д.В.: И всё же это не совсем наш случай, потому что в сфере технологического искусства сложно добиться результата, просто приехав куда-то в красивое удобное место и поработав месяц-полтора. Тут дело в ресурсах. В этой программе мы поддерживаем очень сложные и дорогостоящие проекты. Если бы нашим художникам был нужен холст и немного масла, всё было бы намного проще. Но для проектов science art скорее всего понадобится какое-то количество штатных программистов, инженеров-проектировщиков, а если это биоарт – нужен коллектив генетиков и лаборатория. Так что то, что мы реализовали сейчас – финансовая поддержка в течение года, участие в профильной конференции и общение с экспертами в Риге – надеюсь, со временем сможет дорасти до чего-то большего, до резиденции другого уровня.
Стипендиат программы «Искусство и технологии» Сергей Касич подводит итоги года
Дмитрий, кажется, что этот интерес к science-art важен для вас далеко не только как корпоративная история, но и в философском плане…
Д.В.: Я считаю, что именно там, где есть смешение культур либо разных творческих методов и концепций, именно там возможно рождение чего-то принципиально нового. Для того, чтобы родилось это новое, необходимо смешение противоположностей. К тому же, можно сказать, что в нашем мире у науки прекрасная репутация, но в то же время… с неким дегуманистическим оттенком. «Вот они возьмут сейчас и всё разложат на элементарные частицы, и никаких тайн не останется». Не останется ценностей человеческих, всё будет как в лаборатории – разъято на куски и объяснено, а мир предстанет как гербарий или каталог. У науки есть такая функция палача потенциальных человеческих ценностей. И с моей точки зрения, science art – это как раз обратная тенденция, попытка гуманизировать науку. Это взгляд на научные достижения с эстетической точки зрения. Здесь находит отзвук и ренессансная идея о человеке как о творце, который одновременно занимается живописью, поэзией, астрономией и чем-то ещё. Сейчас ощущается потребность в чём-то подобном, в таких людях, в таком мироощущении.
Антон, а как вам кажется, российский science art – это какая-то отдельная история или он прочно вписан в глобальный технологический и идейный контекст?
А.Б.: Пока не вписан, ещё и потому, что никак не описана, не отслежена его история. Понятно, что такое искусство стремительнее развивается в США или других странах, где сосредоточен крупный научный потенциал. В массачусетском MIT есть целый департамент, который занимается стыком искусства и технологий. Гнаться за ними трудно. Это целая индустриальная машина, заточенная под это направление. А мы чуть ли не впервые в России подбираемся к этой теме, а не развиваем всё тот же медиа-арт.
Но есть вызов времени – всё искусство меняется. Если мы не будем участвовать в этом процессе, то превратимся в своего рода «поделочников», которые лишь производят сувениры для туристов.
И Сергей Касич, и остальные наши кандидаты, и те, кто подавал заявку, но не прошёл – по ним видно, что что-то сейчас происходит, но всё это пока бессистемно и без поддержки. Поэтому так необходима эта ежегодная программа стипендий и резиденции… К тому же важна стыковка с вузами, с чисто научным потенциалом, а прямо под боком у «Гаража» сейчас находится Институт стали и сплавов, у которого есть центр прототипирования, где можно «напечатать» что угодно. Они купили такую 3D-установку, которых сейчас всего три в мире. И они очень заинтересованы в контакте с художниками, в их идеях. Там сейчас, например, работают над прибором, который считывает мысли больных после инсульта, когда люди теряют дар речи. Учёные пытаются стандартизировать их мыслительную практику, чтобы было понятно, о чём они думают, что хотят передать другим. А художник наверняка может подумать о каком-то следующем витке или уровне использования такого прибора, придумать какое-то нестандартное применение изобретения, о котором учёный даже не задумывается.
Если абстрагироваться и посмотреть на ситуацию в целом, то Россия в чём-то отстающая, а в чём-то передовая страна. В остальном мире многие отягощены определённым грузом ответственности, который ты уже не можешь с себя сбросить. А в России всё время появляются умы, которые готовы попробовать выйти на следующий уровень.
И это проявляется в разных планах. Вот и в современном искусстве нет никаких столпов и авторитетов. Последние наши столпы – это концептуалисты. Больше – нет. И то все ключевые фигуры концептуалистов теперь не в России: Кабаков в США, Пивоваров в Чехии, Булатов во Франции. Столпов в России нет, можно делать что угодно, тебя никто не осудит. Выходи на рынок, объявляй себя главным и делай. Я считаю, что это идеальная ситуация. С точки зрения возможностей она уникальна.
Д.В.: Вот интересно, если бы этот известный проект со светящимся кроликом сделали в России… В нём ген, который у медуз отвечает за свечение, интегрировали в ДНК кролика. И на свет появился такой прекрасный обычный зверёк, но он ночью светился. В Америке была целая кампания «зелёных», которые утверждали, что художник испортил жизнь этому кролику. И пытались отнять у него этого кролика… Я думаю, что если бы это было сделано в России, такой волны протеста точно бы не было, может быть, вообще бы никто ничего не заметил…
А.Б.: А может, заказали бы целую партию для какой-нибудь фермы на Крайнем Севере: «У нас длинные полярные ночи, нам очень нужно, чтобы мы в темноте видели, где наши кролики». (Смеются.)
Д.В.: Да, у нас, скорее всего, никто бы не возражал.
А.Б.: Ну а что, мы же не обидели кролика, просто он светится…
Наталья Егорова рассказывает о междисциплинарном проекте «Марсий»
Когда говорят о science-art, порой звучат мнения, что здесь сложно определить, разграничить – искусство это или какая-то замысловатая форма аттракциона. А с другой стороны, видят здесь некий эскапизм художников, которые отворачиваются от проблем окружающего общества и устремляются в какую-то заоблачную сферу. Как вам такая критика?
А.Б.: …Она вполне имеет право на существование. Но я думаю, что художники, которые работают в таких периферийных, смежных областях, всегда находятся под двойным, перекрестным огнём. В данном случае научная среда может проявлять свой академический скепсис, а художественная – тоже не считать это своей сферой.
Д.В.: Границы искусства на его периферии – они всегда очень неявные. Кто может выступить последней инстанцией в подобном споре – искусство это или нет? Отчасти музей, который говорит: «Это внесено в поле наших интересов, это искусство». Отчасти это коллекционеры, которые приобрели это произведение как искусство. Отчасти это публика, которая собирается или не собирается вокруг этих экспозиций или перформансов. Есть как бы три устоявшиеся инстанции. Но я вполне допускаю, что даже если все они вместе не признают что-то искусством, то это вовсе не значит, что через 20 лет это «нечто» не станет самым главным произведением искусства своей эпохи…
Вот что, как мне кажется, действительно не является искусством – это когда художники пытаются визуализировать какие-то научные идеи. Попытки просто репрезентировать, передать концепцию какую-то научную – это совсем не то. На мой взгляд, к science art относится поиск новых медиумов, новой «палитры». Да, мы можем рисовать с помощью масла и холста, но почему мы не можем рисовать с помощью генов? Или создавать какие-то объекты из живых организмов? Эта гипотетическая «палитра» очень широка и многообразна. Но, конечно, и с помощью такой «палитры» можно создать и произведение искусства, и какую-то очевидную банальность.
И тут важен ещё один критерий. Художники очень часто показывают нам какую-то проблему. Вот учёные чаще всего представляют объяснение существующим явлениям. А искусство должно показывать проблему: либо какую-то несостыковку, либо необычный взгляд, отличающийся от общепринятых. И это, наверное, и является своего рода маркером.
Ипполит Маркелов рассказывает о проекте «MetabolA.I», созданном командой Ипполита 18 Apples
Как раз хотелось спросить о критериях при отборе кандидатов на программу «Искусство и технологии».
А.Б.: Во-первых, там есть очень сбалансированное изначально жюри – там есть люди из разных лагерей и сфер, которые вместе могут выработать вполне адекватное мнение. С другой стороны, есть, конечно, определённые тенденции, потому что меняются технологии, меняются некие сферы деятельности. Скажем, не так давно в science art все занимались кодированием и программатурой. А сейчас все ушли в биопроблематику. Если в космосе сейчас будет какой-то прорыв, то все начнут заниматься так или иначе космосом, малыми спутникам и т.д. То есть здесь ещё есть вопрос «трендовости». Художник всё равно отражает текущие какие-то процессы, сложные и важные, поэтому он будет заниматься тем, что имеет какую-то подоплёку из дня сегодняшнего. Пусть это даже какой-то объект из прошлого, но он расскажет нам о чём-то, что отразится в нашем будущем. Тут есть какие-то тонкости, которые невозможно описать, систематизировать. Есть формальные признаки, а есть некий объём граней, которые ты описать формально не можешь, но, учитывая его, ты можешь принять верное решение.
Сферу критериев оценки технологического искусства можно состыковать с ещё одной важной темой: как нам относиться к предметам искусства, которые создаёт искусственный интеллект, – к картинам, музыке, текстам? Как это оценивать?
Д.В.: Мне кажется, что для того, чтобы оценить какое-то произведение, для нас всегда важна некая предыстория, вложенное усилие. Мы узнаём, что вот эту картину автор писал 10 лет, сделал сотни эскизов, пока не пришёл к единственному верному варианту. Тогда мы думаем: «О, наверное, это важное произведение!» И мы воспринимаем его в этом контексте – сколько же усилий сюда было вложено. А когда мы понимаем, что это произведение написал алгоритм, затратив столько-то единиц энергии и 30 секунд времени, то у нас не возникает никакого особого отношения.
А.Б.: Вопрос – будет ли тогда это восприниматься как искусство, если этот контекст исчезнет?
Д.В.: Может быть, появится другой какой-то контекст. Но на самом деле мне кажется, что нет никакой принципиальной разницы между творчеством человека и творчеством алгоритма. Алгоритм точно так же может искать какие-то новые ходы, и эти новые перспективные ходы в недалёком будущем он станет находить, к сожалению, быстрее, чем человек. Точно так же когда-то калькулятор стал считать быстрее и безошибочнее нас, а компьютер стал обыгрывать человека в шахматы, хотя там есть вроде бы масса непрогнозируемых ситуаций, которые невозможно просчитать и предвидеть.
Скажем, сейчас Google каталогизирует большую часть произведений искусства. Я видел на презентации, как по заданию запроса поисковый алгоритм отбирает работы…
А.Б.: Но это ведь просто поиск…
Д.В.: Так ведь и люди тоже занимаются этим самым поиском. Мы просто не знаем, как у человека этот механизм реализуется. И поэтому нам кажется, что у нас всё действует по-другому. На самом деле это такой же алгоритм. Он построен, правда, не на силиконовых чипах, а на brainware, на нейронных системах.
Антон Белов: Тогда смысл произведения искусства может потеряться. Если ты можешь создать его в любой момент, тогда тебе в принципе и не нужно его создавать или иметь… Тогда вариативность миров становится настолько гигантской, что количество инсайтов, которые происходят с тобой благодаря вот этому быстрому обсчёту и производству, становится совершенно… Ты как будто переходишь в абсолютную нирвану этих инсайтов. От «Чёрного квадрата» к «Чёрному квадрату» со скоростью в миллисекунды.
Д.В.: Может быть… У философов это называется сингулярность.
Но, может, и скорость восприятия повысится?
Д.В.: Может, и скорость восприятия вырастет. Будет бесконечное поступление произведений искусства в бесконечную копилку восприятия.
А.Б.: И все будут страшно радоваться. (Смеются.)
Ипполит Маркелов и арт-группа 18 apples. Mindcontrolled Mioperfomance. 2015
Изменение не только технологий, но и нас самих, регулируемая самим человеком эволюция – тоже важная тема именно для такого рода искусства, о котором мы говорим.
Д.В.: Да, очень много произведений в этой сфере посвящено реформации человеческого тела. Художники встраивают уши в руки, пересаживают себе иммунную систему от лошади, подсоединяют камеры к своим органам – то есть, во-первых, используют своё тело в качестве объекта искусства, а во-вторых, доводят себя до уровня какого-то человека-кентавра. Сейчас это всё существует как объект искусства, но я думаю, что в ближайшем будущем это будет существовать уже как «бытовая модель». Человек, у которого не будет каких-то вот этих дополнительных устройств, просто не сможет выжить, не будет конкурентоспособен. И сейчас очень своевременно художники задают себе и нам эти вопросы: как мы к этому относимся, какие здесь возможные границы, как далеко мы можем в этом зайти? Разрушает ли это какой-то привычный приватный мир личности, в котором она одна, сама по себе? Скажем, один художник вставил себе микрофон и стал транслировать всё, что он слышит, в интернете. То есть эти ощущения, которые всегда ему принадлежали, стали публично доступными. И это заставляет людей задуматься о том, как будут жить наши дети, или о том, насколько мы к этому готовы. Или что нужно сделать, чтобы быть готовыми к этому. Какие риски предотвратить.
Художники в данном случае осуществляют своего рода эксперимент на себе, и общество может за этим наблюдать. В этом тоже одна из функций science art.
Но в Риге на этой сессии такие проекты представлены не будут?
Д.В.: Будет один биопроект, связанный с орнитологией. Но людей-кентавров не будет. (Смеются.) В любом случае понятно, что для многих произведений в этой сфере нужна очень большая ресурсная база. И в чём-то мы смогли помочь ребятам, но мы не смогли пока сделать для них андроидный коллайдер. А он бы им очень пригодился, я уверен.
