Премия на двоих, или О сложностях сравнения в современном искусстве
Интервью с лауреатами «Köler Prize 2018» Анной Шкоденко и Таней Муравской
28/05/2018
Эльнара Тайдре
«Köler Prize» – учреждённая в 2011 году Музеем современного искусства (МСИ) Эстонии премия в области современного искусства. Парадоксальным образом, названная в честь первого профессионального художника-эстонца и столпа национальной художественной школы Йоханна Кёлера (1826–1899) премия задумана как средство поощрения и популяризации нетрадиционного, как правило, современного искусства. «Köler Prize» – всегда важное и интересное событие в местной художественной жизни благодаря совместной экспозиции пяти номинантов, которая предшествует присуждению премии. На выставке художники представляют одну новую, специально выполненную, и одну ранее экспонировавшуюся работу. В этот раз жюри приняло беспрецедентное решение, поделив «Köler Prize 2018» между двумя номинантами. Таня Муравская – проницательный портретист, раскрывающий через портреты современников идеологические нарративы общества, а Анна Шкоденко – тонкий живописец-философ, размышляющая в своём творчестве о будущем живописи как жанра и визуального образа как такового. Мы побеседовали с ними через несколько дней после присуждения премии.
Перед Музеем современного искусства Эстонии в вечер церемонии вручения «Köler Prize». Фото: Хелен Мелеск
Выставка номинантов на премию «Köler Prize» – выставка-конкурс. Я занималась недавно выставкой, основу которой составили работы-лауреаты Таллинской триеннале графики за прошедшие 50 лет. И должна признаться, что вся эта система премий стала в какой-то момент утомлять, даже раздражать своим привкусом спортивного соревнования. Тем не менее я понимаю, что премии важны – в том числе как показатели уровня выставки.
Анна Шкоденко: По сравнению с триеннале на премию «Köler Prize» совсем другое количество претендентов. На триеннале участников много, и момент соревнования уходит на задний план, а здесь это только пять художников.
Таня Муравская: Которых собирают специально для этого конкурса. Художники уже прошли первый отбор экспертной комиссии МСИ Эстонии, и их собрали для того, чтобы пройти следующий, ещё более тонкий отбор.
Номинанты на «Köler Prize» каждого года подбираются, как мне кажется, не только по индивидуальным заслугам, но с учётом потенциального диалога друг с другом. Помимо подчеркнутого формата соревнования целью «Köler Prize» является создание сильной и цельной выставки современного искусства.
А.Ш.: Насколько я знаю, премия «Köler Prize» и была организована для популяризации современного искусства в Эстонии.
Очевидно, формат выставки, в итоге которой присуждается премия, более привлекателен для СМИ, для публики, для спонсоров. К тому же в Эстонии в области искусства, особенно современного, не так уж много премий. Признание не только приятно, но и необходимо для продолжения деятельности – не только творческой. Тем не менее как повлиял момент соревнования на вашу работу над выставкой?
А.Ш.: Для меня формат соревнования оказался психологически сложным. Я не могла закрыть на это глаза и много думала об этом – не как рассчитать работу, которая была бы самой эффектной, а о контексте сравнения и о том, насколько это абсурдно. И это стало ключевой темой моей работы. Она основывается на произведении Франца Кафки «Забота главы семейства», где мотив сравнения – один из центральных. Хозяин сравнивает себя с бессмысленным существом по имени Одрадек и от этого становится бессмысленным сам. Одрадек напоминает механизм, но непонятно, сломан он или нет. У него нет никакой функции, никакого предназначения. Он слоняется по дому, ездит по лестнице вверх-вниз. Сам текст – повествование от лица хозяина: он описывает Одрадека и приходит к мысли, что это существо без смысла и предназначения не может умереть. Чего не скажешь о самом хозяине, у которого есть дети, ориентиры и цели.
Я выбрала этот текст в качестве основы своей работы по нескольким причинам. Во-первых, в какой-то момент я начала думать о МСИ Эстонии как о доме. Все местные художники знают его с самого начала [выставочная деятельность МСИ Эстонии началась в 2007 году – Э.Т.]. Я помню, как он менялся. Это не простой музей, в нём есть ощущение чего-то своего.
Пять видеопортретов пяти номинантов «Köler Prize 2018»
Для нашего поколения это музей-ровесник. Он возник из противоречия, осознания, что современное искусство показывают не так много, у него практически нет своих институций. А название музея он тоже получил из чувства абсурда.
Т.М.: Да, в пику и противовес художественному музею KUMU, который открылся годом раньше.
Хотя, как я понимаю, коллекция у МСИ Эстонии есть, и она постепенно растёт. Но в основном это работы нематериальные, цифровые. И сам музей растёт, становится всё более профессиональным.
А.Ш.: Он всё больше и больше становится белым кубом. То есть местом, куда можно поместить любую работу. Раньше это был сквот, и это откладывало отпечаток на характер экспонатов. Возвращаясь к вопросу, почему я остановилась на тексте Кафки: в контексте выставки было в какой-то степени неизбежно размышлять, кто какую роль здесь исполняет. Кто Одрадек, а кто хозяин – посетитель или моя работа? Я пыталась понять, как распределены механизмы.
И третья причина – на тот момент у меня было сильное ощущение подвешенности. На фоне информационного потока из новостей становится сложно верить в какой-то смысл – слова, установки не имеют значения. И это ощущение подвешенности есть, я думаю, во всех элементах работы. Как в рисовании 3D-карандашом, так и в том, что работа не была закончена к открытию, а всё время росла. 3D-карандаш использует ту же технологию, что и 3D-принтер, но разница в том, что ты держишь его в руке и рисуешь фактически в воздухе. В основе технологии – пластиковые стержни, расплавляя которые, 3D-карандаш выдает нити. В связи с выставкой я делала очень много записей – хотела разобраться, что тут происходит. И в какой-то момент, чтобы вспомнить, как всё это началось, я стала переписывать эти тексты 3D-карандашом, а затем использовала результат как ткань в работе – этого не было видно, но для меня важно.
Анна Шкоденко. Весь предмет кажется хоть и бессмысленным, но в своём роде законченным. 2018. Фото: Хеди Яансоо
Какие ещё составляющие элементы у твоей работы?
А.Ш.: Звук – произведение Кафки, зачитанное на английском голосом программы озвучки компьютера Apple. Получилась рифма – историю человека, который переживает о своей кончине, зачитывает компьютер. Важной составной стала лестница МСИ Эстонии. Моя работа размещается в этом промежуточном пространстве, я с самого начала знала, что это должно быть именно так. На лестнице был туман, который производила специальная машина: он создавал атмосферу подвешенности, а также – в совокупности со скамейкой – среду, предлагающую зрителю задержаться и послушать текст. И была ещё одна маленькая рифма – мою собаку зовут Одрадек. Работа это не подчёркивает, но в моём мире анализа это важный элемент.
Т.М.: И были неоновые трубы, чей свет, по-моему, делал работу очень привлекательной и визуальной.
А.Ш.: Это было довольно интуитивное решение. Последнее время я фокусируюсь на вещах, которые сложно назвать красивыми, – довольно больное для меня место. И всё равно наступает момент, когда начинаешь искать в них нечто красивое. Красные трубы лучше всего подчёркивали белый пластик и структуру нитей. Ещё был планшет, который транслировал видео и намекал на то, как была сделана работа, и на финальную сцену «Забриски-пойнт» Антониони со взрывом. И в какой-то момент появилась фигура перед планшетом, которой сначала не было. На протяжении двух месяцев я почти каждый день приходила в музей за два часа до открытия: работала или просто размышляла над работой. Не пыталась её закончить или исправить ошибки, а хотела просто рассказать свою историю более подробно. В этом было постоянное ощущение борьбы.
Анна Шкоденко. Весь предмет кажется хоть и бессмысленным, но в своём роде законченным. 2018. Фото: Хеди Яансоо
Таня, вопрос к тебе на тему борьбы и на тему белого куба. МСИ Эстонии вырос из сквота, став респектабельным белым кубом. Твоя же работа переигрывает, разрушает белый куб. Ты создавала инсталляции и раньше, но никогда в таком масштабе.
Т.М.: Да, в свои работы я часто привносила элементы инсталляции – для включённости и вовлечения зрителя в визуальную среду, которую я выстраиваю. Я предлагаю средства диалога, помогающие зрителю побыстрее слиться с моей небольшой системой. В МСИ Эстонии сработало обстоятельство, что с самого его возникновения я или сама принимала участие в его выставках, или помогала своим студентам в связанных с ним проектах. Я проводила здесь очень много времени, и этот дом стал для меня очень знакомым.
Поэтому я воспользовалась возможностью сделать новую работу, испытав свои силы в жанре тотальной инсталляции. Мне он очень интересен, и мне кажется, что технически его очень сложно осуществить. А в контексте участия в выставке совместно с другими авторами мне хотелось сделать своё пространство узнаваемым и захватывающим зрителя, увлекающим его в действо. Так появилась идея, что все элементы этого пространства должны служить одной общей идее, стать тотальным произведением. Размышляя над своей двухлетней работой над портретами солдат эстонского подразделения войск НАТО и молодых парней и девушек из подшефных организаций Союза обороны Эстонии, я стала думать об идеологическом пространстве, где все они получают воспитание, образование патриотического толка.
Работая над этой идеей, я выяснила, что в зале МСИ Эстонии, который я выбрала, в своё время был Красный уголок. В этот момент всё как будто сошлось, и я больше не могла отказаться от идеи, что это должно быть пространство идеологического воспитания. И я наполнила его элементами, которые сопутствуют такого рода классам: зеленоватые стены, синеватый пол, учебные принадлежности, флаг, карты, портреты героев.
Моим любимым моментом создания твоей тотальной инсталляции накануне открытия, когда всё было уже готово, стала фраза: «Осталось только нанести пыль».
Т.М.: Да, с самого начала было ощущение, что этому помещению нужны, так сказать, следы присутствия. Я пришла к пониманию, что помещение надо наполнить человеческим присутствием посредством пыли. Пыль – отдельный персонаж в этом действе, это знаковый элемент времени. Пыль показывает, сколько времени прошло – месяц, год, двадцать лет. И потом, для меня было важно оставаться ироничной. Моя работа – произведение в художественном музее. И определённый момент игры тоже должен был присутствовать. Как мне кажется, моя инсталляция – это лёгкая версия того, что могло бы быть по-настоящему.
Таня Муравская. 2036. Фото: Кристийна Ыллек
На мой взгляд, достоинство твоей инсталляции в том, что она не предлагает конкретных ответов, а задаёт несколько возможных сценариев, где нет одного правильного.
Т.М.: Один арт-критик назвал мою инсталляцию советским пространством. Но это – эстонское пространство нашего времени. Начальная точка – сегодняшний день. В моём «классе» были журналы 2018 года.
Скажу по себе – первое впечатление, что ты видишь свой школьный класс эпохи перестройки. Хотя мебель уже новая, в мои школьные годы такой не было. Может, как раз в этом и есть достоинство твоей работы – она переносит в воспоминания?
Т.М.: В твой личный опыт.
Это, конечно, первая реакция. Потом ты замечаешь детали и начинаешь вместе с автором выстраивать этот нарратив. Расскажи о портретах, это был твой первый опыт с шелкографией?
Т.М.: Да, первый.
Почему не фотографии?
Т.М.: Потому что в классах такого рода экспонируются портреты тиражируемые. Источник один, а результат множественный. Шелкография – это способ показать множественность портретов. Как будто они растиражированы и висят во всех классах по всей стране, как портреты писателей или вождей в нашем детстве. И вот они выцвели с течением времени на солнце, появилась шелкографная рябь, портреты уже едва дают представление об изображенном человеке. Время – вязкая субстанция в этом пространстве, ты вязнешь и понимаешь, что очень много времени прошло.
Ещё один плюс выставки «Köler Prize» – новая работа дополняется ранее экспонировавшимся произведением. Получается мини-ретроспектива, помогающая составить более многогранное представление о каждом участнике. Как вы выбирали свою «старую» работу, думали ли о диалоге между двумя произведениями?
А.Ш.: Я выбрала свою дипломную работу в магистратуре Школы искусств Глазго (Glasgow School of Art). Мне хотелось показать её в Эстонии, т.к. другой возможности могло не представиться. Эта работа точно не подчёркивает мои достоинства как художника так, как могла бы это сделать моя живопись.
Анна Шкоденко. Без названия [Посвящение Г.Х. Андерсену]. 2017. Фото: Хеди Яансоо
Да, интересно, что обе твои работы не связаны с живописью.
А.Ш.: Тем не менее один критик сравнил работу 3D-карандашом с живописью в воздухе. Мой контекст живописца всё равно даёт о себе знать. Я не ушла от живописи, просто в моей маленькой студии в Глазго невозможно было писать, поэтому я выбрала формат инсталляции.
«Посвящение Г.Х. Андерсену» – это тематика «Снежной королевы»?
А.Ш.: Да, все три элементы работы связаны со «Снежной королевой». Экран с тетрисом и словом «reternity» отсылает к слову «вечность», которое должен был выложить из льдинок Кай. Инсталляция с обрезками текста использует ключевые слова моих предыдущих работ, с их помощью я пыталась понять, куда идти дальше. Моя работа возникла как реакция на ситуацию в Глазго: изолированная от других в своей маленькой студии, я днями напролет читала и т.д., и в какой-то степени сравнивала себя с Каем в замке Снежной королевы, пытающимся сложить из фрагментов смысл. Кристальный шар в зеркальной коробке – привлекательный элемент для выпускной выставки Школы искусств Глазго, но это ещё и символ образования как призмы, призвания школы заточить твою «оптику». Шар отсылал и к искажающему зеркалу, созданному злым троллем из сказки, который был также директором школы: его ученики летали с этим зеркалом по миру, считая, что впервые увидели истинную реальность.
Таня, а твоя работа «Три сестры»? Что-то у нас все сказочные темы получаются!
Т.М.: Я думаю, что выставка «Köler Prize» призывает художника к какому-то чёткому высказыванию о себе как о бренде. Как выбрать знаковую работу, определяющую направление последней декады и что это будет говорить зрителю? Это было сложное и ответственное задание: заявить о себе и сформулировать свой почерк, свой визуальный язык. Я выбрала работу 2015 года, которая в своё время обратила на себя внимание и, возможно, стала причиной моей номинации на «Köler Prize». Мне показалось, что эта работа может быть показана спустя три года, поскольку российско-украинский конфликт не угас и эта тема всё еще актуальна для тех, кто читает мировые новости. В целом, старая и новая работа собирают мой образ – кем я являюсь и что до этого делала. В работе «Три сестры» мне нравится её визуальная простота: лаконичность, минимализм, чистые решения. Мне всё время хочется установить со зрителем как можно более быстрый контакт, чтобы начать говорить о каких-то важных вещах. Я преодолеваю себя, чтобы очистить работу и дойти до чистого высказывания, которое может уместиться в одно предложение. Два направленных друг на друга экрана, две девушки, говорящие друг с другом, кажутся мне привлекательными для современного молодого зрителя, вечно куда-то спешащего.
Таня Муравская. Три сестры. 2015. Фото: Хеди Яансоо
Эти девушки – мои двоюродные сестры по материнской линии, с которыми на протяжении всего детства мы проводили лето у бабушки на Украине. Одна из них живёт в России, другая на Украине, и когда разразился российско-украинский конфликт, он на локальном уровне вовлёк всю нашу семью, породив разобщающий семейный конфликт. Выяснилось, что молодое поколение родственников – сторонники противоположных точек зрения, вслед за ними разобщилось и старшее поколение. Это стало большой драмой в нашей семье. Я очень долго думала, как найти этическое решение, чтобы передать этот конфликт. Поэтому одно видео снято в России, а второе на Украине: я задавала сёстрам вопросы, смонтировав их ответы в параллельные ролики. Изображения сестёр направлены друг на друга: они произносят свой абсолютно телевизионный идеологический текст о том, как они видят этот конфликт. Зритель, находясь в позиции третьего, наблюдателя, понимает, что это полная мешанина, это абсурд, и такие идеологические конфликты разобщают семьи.
А что стало с сёстрами потом, они помирились?
Т.М.: Эта работа позволила им высказаться, выпустить пар и продолжить общение на родственном уровне без включения политических слоганов. Мы все продолжаем общаться, так что это работа стала для нашей семьи своеобразным лекарством. Словом, я смогла найти решение для семейного конфликта и очень этому рада.
Какое впечатление осталось у вас после решения жюри?
Т.М.: В этот раз премия была впервые поделена между двумя авторами, что делает дальнейшие правила игры ещё более сложными. Хотелось бы подчеркнуть профессиональную работу жюри – на встрече мне было задано так много интересных, глубоких вопросов, что стало ясно, какая аналитическая работа была проделана.
А.Ш.: Я согласна. Было понятно, что члены жюри внимательно изучили наши портфолио и работы на выставке, у них были подготовлены серьёзные вопросы. После окончания беседы не хотелось уходить, так интересно было разговаривать и думать вместе с ними, делиться своими сомнениями.
Анна Шкоденко и Таня Муравская на церемонии вручения «Köler Prize». Фото: Хелен Мелеск
Мне кажется, решение о двух лауреатах показывает, что искусство – это не спорт, где может быть только один победитель и лучшего выбирают по конкретным параметрам, что сравнивать художников гораздо сложнее.
А.Ш.: Да, это подчёркивает абсурдность, может, даже устарелость формата сравнения. Если подумать, в арт-мире Эстонии довольно долго было ощущение, что люди пытаются найти единственно правильный на данный момент стиль: искусство должно быть политическим, концептуальным, абстрактным и т.д. Сейчас, как мне кажется, мы перестали, к счастью, искать единственно правильный ответ.
Этот комментарий уже отвечает на мой последний вопрос – что можно выделить в современном искусстве Эстонии сегодня?
Т.М.: Думаю, можно отметить, что предыдущее поколение художников выискивало информацию и хотело знать, что делают соседи, с какими темами и материалами они работают. Открытие границ, может быть, направляет творческого человека обратиться к самому себе. Получается движение внутрь себя – не столько социофобного характера, сколько желание отключится от мира, от потока информации, которой перенасыщен воздух, и услышать свой внутренний голос, обратиться к своему зрителю. Может, это в какой-то степени верно. Мне кажется, эстонские художники обратились внутрь себя и занимаются поиском своего собственного высказывания, самоанализом. Времена всегда сложные, но сейчас такое время, когда опору надо искать внутри самого себя, не находя её снаружи. Это происходит от политической ситуации, от множества мнений и информации, напора доступных материалов. Поэтому, как мне кажется, художник опирается на ту стабильность, которую можно найти внутри.
