Не забывать друг друга

Разговор с художником Кристапсом Эпнерcом, одним из восьми финалистов Приза Пурвитиса 2019

28/02/2019

Мультимедийная работа Кристапса Эпнерса Forget Me Not – это очень личный рассказ об отношениях двух друзей, о жизни одного человека с интересной судьбой и очень особым опытом и о встрече самого художника с героем своей работы. Миервалдис Калниньш, который в 1971 году решил изменить свою жизнь, покинуть Латвию и переехать на суровые сибирские просторы, – не только поэтический созданный художником образ, но и совершенно реальный персонаж, друг отца Кристапса, кинорежиссёра Ансиса Эпнерса. В свою очередь, Forget Me Not (Кристапс переводит название как «Меня нельзя забыть», но по-английски так называют незабудки) по-своему реконструирует эту дружбу и с помощью художественного подхода восстанавливает разные фрагменты жизни Миервалдиса.

Кристапс Эпнерс в латвийской арт-среде известен как работающий с видео и инсталляциями художник, в фокусе работ которого нередко находится человек и его эмоциональные и физические способности. Кроме того, Кристапс не только пытается перенести эти темы в сферу искусства, но и исследует их на глубинном уровне и с близкой дистанции. Художник окончил отделение визуальной коммуникации Латвийской Академии художеств, был резидентом Cité Internationale des Arts в Париже (2006) и участником Арктической недели искусств в Финляндии (2007); его работы находятся в коллекциях Латвийского Национального художественного музея и будущего Латвийского музея современного искусства, а также Эстонского Национального музея. С 1996 года Кристапс Эпнерс проводит свои персональные выставки и участвует в групповых проектах в Риге, Таллине, Риме и других городах и странах; из недавних проектов стоит назвать участие в экспозиции EXTENSION.LV: Meeting with Ourselves в московской галерее «Триумф» (в 2017 году) и в фестивале искусств в Гданьске Narracje #10 (в 2018-м). Два года назад он уже номинировался на наиболее престижную арт-премию Латвии – Приз Пурвитиса – и попал в её финал с персональной экспозицией «Упражнения» (2016), которая впервые была показана в помещениях плавучей галереи Noass. На этот раз место в «восьмёрке сильнейших» ему обеспечила упомянутая работа Forget Me Not, которая была представлена в экспозиции первой Рижской международной биеннале современного искусства (RIBOCA).

Это очень прочувственное и личное возвращение во время и место, которое сам Кристапс до того смог узнать только благодаря рассказам других людей и хранящимся в семье памятным вещам. Оно оказалось интересным и важным для людей с самым разным жизненным опытом, пережившим и трагедии жизни, и её успехи. Даже несмотря на то, что в основе Forget Me Not лежит судьба одного человека – Миервалдиса, – болезненный и некомфортный сибирский опыт нередко осознаётся как наш общий латышский нарратив. Но Миервалдис отправился в Сибирь добровольно и по своему выбору…

Кадр из видео

Читая статьи о RIBOCA в зарубежных изданиях, я заметила, что из латышских художников чаще всего выделяли, пожалуй, именно твою работу.

Я действительно не знаю, что тут сработало. Мне было важно показать, что эта модель жизни Миервалдиса была осознанной. То, что он оказывается в такой абсолютной глухомани, почти в «нигде», это, может быть, и мои собственные заветные мечты, которые никогда не реализуются. Со стороны кажется, что ты там как будто в келье. Но это, конечно, не так, тамошняя реальность динамична, наполнена усталостью и работой, людьми, событиями. Но жизнь там – это своего рода келья для творческого, художественного ума. Тут есть ещё дружба Ансиса [кинорежиссёр Ансис Эпнерс, отец Кристапса – ред.] и Миервалдиса – это связь между двумя совершенно разными людьми… (Задумывается.) Я даже не знаю… я на самом деле даже не знаю, насколько настоящими друзьями они были.

В каталоге биеннале есть твой текст о Forget Me Not, и в конце этого эссе ты говоришь, что переписка Миервалдиса и Ансиса – это своего рода доказательство возможности подлинных, честных отношений.

Певица Иева Акуратере как-то сказала, что в присутствии Миервалдиса хочется выпрямиться. Это его очень точно характеризует. Он довольно интровертный человек, который любит писать и не любит говорить, но каким-то образом он магнетизирует других.

Кадр из видео

Ты Миервалдиса помнишь с раннего детства?

Ну, есть и эпизоды из детства, но его я не помню так уж хорошо по тем временам. Вообще, есть три ключевых момента, которые связаны с моими воспоминаниями и работой Forget Me Not, – во-первых, это 1970–1980-е годы, когда Миервалдис был в Сибири; потом моё первое общение с ним, когда он уже два года как вернулся в Латвию, то есть в 1995-м… Я тогда был подростком, мы с Ансисом его навестили, он жил в какой-то полузаконченной постройке. И третий этап – сравнительно недавно, когда Ансиса уже не было в живых… По правде, эта моя и Миервалдиса встреча состоялась благодаря нашим друзьям, к которым мы ездили в гости в Вецпиебалгу. Там же, на берегу озера Алаукстас, живёт Миервалдис. И с того момента начались наши регулярные встречи.

Я упомянул их эти ключевые моменты, потому что… Есть такой российский журнал «Искусство», и они попросили, чтобы я написал небольшой текст о Forget Me Not. В нём я сознательно всё, что произошло в прошлом, описывал в форме настоящего времени… Миервалдису очень понравился текст, но ему в общем-то не очень нравится сама моя работа. Теперь как бы выходит, что в результате давления официального признания она ему должна понравиться, но на самом деле он всё это представлял себе иначе. И он, конечно, имеет право думать по-другому.

Расскажи ещё о Миервалдисе!

(Задумывается.) Эти истории о сибирском Миервалидсе в нашей семье всегда были где-то «на фоне». Одно время, это было примерно в 1968-м или в 1969 году, под эгидой Союза писателей находилось Объединение молодых литераторов, и Ансис в нём занимал какую-то должность. Там они с Миервалдисом и познакомились. Ансис организовывал выезды, или «агитпоездки» на лыжах, и к этому он привлёк Миервалдиса, который был тренированным спортсменом и закончил Институт физкультуры. Миервалдис позже рассказывал, что их знакомство завязалось на почве стихов и лыж. С этого началась их духовно родственная связь и, как выяснилось позже, и переписка. Когда я начал обдумывать эту работу, об их дружбе я знал только фрагментарно… Когда мы ездили в гости к Миервалдису в Вецпиебалгу, мы там у него смотрели сибирские фотографии и он рассказывал всякие истории. Это всё как-то привело к одному сну, который я увидел ещё до того, как RIBOCA появилась в Риге.

Фрагмент экспозиции. Фото: Иван Ерофеев

Так письма ты открыл для себя уже позже?

Да, эта история с письмами тоже связана со случайностью. Цепочка событий там была такая: я сказал Миервалдису, что хочу делать работу про него и про Сибирь… Туда его пригласил один адвентист седьмого дня по имени Вернерс Залите, который довольно много снимал на кинокамеру. Его киноматериал и стал основой перемонтированного чёрно-белого фильма для моей работы.

Когда я спросил Миервалдиса, сохранились ли эти киноленты, оказалось, что сын Вернерса перевёз их к одному церковному другу отца; в подвале дома этого человека я их и нашёл. Примерно две трети материала были сняты не в Сибири, но одна треть была именно оттуда, чему я очень обрадовался и начал работать над своим проектом. Потом появилась RIBOCA и Катерина [Катерина Грегос, главный куратор RIBOCA 2018 года – ред.] всех местных художников звала на собеседование о том, кто и что делает или собирается. И я просто рассказал, что работаю над историей о Миервалдисе. Ей показалось, что это могло бы вписаться в экспозицию.

У меня на полках стоят все документы Ансиса, которые я постепенно приводил в порядок, и вдруг среди них нашёлся ящик писем с составленным им списком… Там были и 36 писем от Миервалдиса, и в одно много лет назад были вложены два сибирских цветочка – один для Анисиса и один для меня. Сначала я подумал, что к работе можно добавить одно это письмо с цветочком, но когда я вчитался в остальные письма из этой переписки, длившейся более десятилетия, мне показалось, что только вся в целом она сможет стать полноценным компонентом этой новой работы.

И тогда ты перемонтировал уже созданный фильм.

Да, как будто даже выходит, что я почти ничего нового в этом произведении не создавал, а скорее комбинировал уже существующее. Они ведь там тоже не снимали всё что попало, у них была своя идея и сценарий. В одном фильме даже рассматривалась довольно современная проблема – в лесу был пойман медведь и представлен на суд, на котором цивилизация его судила как дикое создание. С той мыслью, что нечего мешаться у прогресса под ногами. Но суд вынес неожиданный вердикт. Он постановил, что наказать надо людей, а медведя – отпустить на свободу.

Саянские горы, где они жили, это было особое место – природный заповедник. Чтобы достать этого медведя, они даже получили охотничью лицензию и отправились в длившуюся неделю экспедицию. Но медведь им не встретился. Как оказалось, это животное они потом доснимали во дворе Рижского цирка.

Другой эпизод, который попал в мою работу, был снят в Бикерниекском лесу в Риге, когда Миервалдис приехал в Латвию и привёз настоящую медвежью шкуру. Её набросили на спину Миервалдиса, и он там в ней ползал среди деревьев, как будто он и есть медведь… У каждого кадра там был какой-то смысл.

Кадр из видео

А вы с Миервалдисом разговаривали о том, почему он отправился именно в Саянские горы?

В начале он уехал в Дудинку, известное место на самом верху Енисея, на севере. Уже оттуда он написал Ансису… Вообще, мне очень понравилось реконструировать письма, они не были аккуратно оформлены, и в некоторых невозможно было определить ни место, ни год, ни месяц отправки. Для меня было очень важно тщательно привести в порядок хронологию, и Миервалдис даже признал, что я её понимаю теперь лучше, чем он.

Но если вернуться к твоему вопросу, то Сибирь в то время была своего рода экзотикой. Миервалдис уехал по нескольким причинам, одним из подтолкнувших его импульсов была идея, что там есть какая-то земля…

Простор?

У него были и семейные условия… Ещё были неясные отношения с ЧК. В любом случае, когда он состоял в Союзе писателей, на него было какое-то давление со стороны органов безопасности. Одну из эмоциональных точек в ситуации, безусловно, поставил тот факт, что в поэзии, как и во всех художественных отраслях, работать становилось довольно непросто. Любой мог быть поэтом на своей кухне, но чтобы выступать публично, надо было стать частью системы. Это был метод борьбы с людьми творческими. Вот и Миервалдис стал одним из тех, кого уже не звали на публичные выступления.

Вид экспозиции. Фото: Иван Ерофеев

А вы говорили о том, почему он не хотел эмигрировать на Запад? Почему именно в Сибирь?

Ну, это и была отчасти эмиграция… Он на самом деле вовсе не хотел возвращаться оттуда, так часто в Сибири происходит. Например, моя тетя и её мама были высланы и, вернувшись в Латвию, довольно быстро поняли, что здесь царит ужасное отношение к депортированным. И их первая мысль была отправиться обратно.

Возвращаясь к Миервалдису… Прежде всего, те, кто там был в этой рабочей бригаде, зарабатывали огромные деньги. Тысячи. Они трудились в таком ненормальном режиме, у них доминировала дисциплина. Миервалдис чувствовал себя очень хорошо до 1990-х годов, когда распался СССР. В какой-то момент работы больше не оказалось и там. Кроме того, он пообещал своей внучке вернуться в Латвию. Но он не раз говорил, что не чувствует себя здесь… что он бы хотел остаться там. Я думаю, что хотя он и жил здесь, на самом деле он был как будто где-то в другом месте.

Может быть, в моём фильме это не до конца считывается, но в последнем кадре показана очень известная горная цепь Спящий Саян. Все народы, которые там жили, создавали разные мифы об этом месте, потому что силуэт горы действительно напоминает спящего человека. Существуют разные истории о символическом значении Спящего Саяна, например, одна из версий, что это – защитник нетронутой природы Сибири, и если придёт враг, гора проснётся и накажет его. Другой миф повествует, что этот горный массив был хорошим солдатом, который после смерти был превращён богами в нагромождение скал. А Миервалдис – и есть этот самый Спящий Саян. Я не пытаюсь объяснить это ещё подробнее, фильм просто заканчивается на этом. Как будто на взгляде с дальней дистанции на него, на Миервалдиса.

Фрагмент экспозиции. Фото: Иван Ерофеев

Три письма Миервалдиса Калниньша Ансису Эпнерсу

2-е письмо
Дудинка
Красноярский край
Россия
03 сентября 1971 года

Ансиc, Бог хорошо делает то, что должно быть сделано. Ты – нечестивец, деспот, а отчасти и карьерист (может быть, и не в самом худшем значении слова) и, значит, не Бог. И тем не менее ты хорошо делаешь почти всё, что необходимо. Я снова возвращаюсь к этой мысли, просматривая присланные тобой (во второй раз) журналы и газеты. С каким же святым самомнением многие люди наоставляли там свои следы. При взгляде на всё это в разреженном воздухе Таймыра от святого не остаётся ничего, заметно только немалое самомнение. И тогда хочется вспомнить известного скомороха или просто артиста Имантса Калниньша (1) и более компактную персону – Ансиса Эпнерса. Ты, наверное, ещё не артист, и шутом никогда не станешь. Но ты – вездеход, Тебя нельзя проткнуть насквозь, потому что у тебя за спиной опять стоит Ансис Эпнерс. И если в здешнем отчуждающем свете я захотел бы посмотреть что-то, что когда-то (а именно – три месяца назад) было мне близко, то несомненно – твоего «Живого» и «Марафон» (2), и определённо ещё что-то, что ты ещё не сотворил, но в чём было бы по возможности больше тебя самого. Ещё из Риги хотелось бы разве что статьи Арнолдса Клотиньша (3), написанные и ненаписанные, и уже от случая к случаю – музыку Им.Калниньша.

Так отрицательно действует работа грузчика и общество «бичей».

В понимании порядочных людей в Советском Союзе «бич» – бродячий искатель заработков, самая низшая каста общества. В неё попадают бывшие адвокаты, которым надоедает защищать жуликов, и бывшие мужья, оказавшиеся неспособными в своих краях пережить измену жены, бывшие пьяницы, потерявшие последнее место постоянной работы, и бывшие ремесленники, которым надоело вкалывать за копейки. В неё попадают бывшие отцы, которых разыскивают взыскатели алиментов, и главы семей, которые надеются честным путём поднакопить на личный автомобиль.

Любой, у кого есть постоянная работа, начиная с главного инженера и заканчивая уборщицей, считает себя лояльнейшим гражданином. А бич берёт свой чемодан и отправляется туда, куда добровольно едут только верные комсомольцы, но вот он напротив – никому не верен.

Все самые большие сезонные порты Сибири держатся на бичах, как и недавно открытые золотые прииски.

Из своих одиссей бич обычно возвращается ни с чем, как и уехал. Потому что во всех районах, в которых обращаются деньги, налажен и безупречный оборот алкогольных напитков.

За редкими исключениями бич – не вор, однако занимать очень любит, было бы только у кого. За редкими исключениями бич обычно свои долги отдаёт, а вот на работе он намного усерднее согражданина – штатного работника. Причину понять легко – бич живёт надеждой что-то заработать, а представители «оседлых» слоёв живут, чтобы наслаждаться жизнью.

Таков здесь макромир. В микромире, как видишь, более связным рассказчиком я так и не стал. Пишу так, как поют местные ненцы – что вижу, то и пою. Наконец-то и ненцев я тут повидал, только уже не натуральных, а живущих в присланных русскими домишках. Русские колонисты, включая бичей, называют их националами, и значит это примерно то же, что и негр в Америке. Да и обидные фразочки, граничащие с открытой провокацией, здесь не редкость, и единственное счастье ненцев – это то, что в городе им в общем-то искать нечего.

Вообще, великий русский народ на отсутствие национализма пожаловаться не может. Несмотря на то, что Рига из-за качества своих товаров, очевидно, известна уже по всему Союзу и внушает уважение, насмешки националистов приходилось испытывать и нам с Освалдсом (4).

Жаль, наверное, что они настолько примитивны, что мы не находим их заслуживающими дискуссии. Потому что единственной дискуссией на навязанном уровне могла бы быть только беседа на кулаках. И я чувствую, что это было бы моральным поражением, хотя довольно трудно сейчас это ощущение сформулировать. Нам надо победить по-другому.

Боюсь, что мы как представители латышского народа в России пробудили не любовь к себе, но по крайней мере уважение. Таковы факты, и это случилось – к лучшему или к худшему. Слишком отличается русская стихийная бесцельность от латышской истинно немецкой систематичности. Я утвердился в своей уверенности, что русский народ по своему характеру неспособен на американскую производительность труда. «Когда эскимосам за дневную работу заплатили двойной оклад, на следующий день ни один не вышел на работу». (Рокуэлл Кент)

А теперь попробую нарисовать собаку из Дудинки. Не знаю, как там всё вырисуется, но такую я хотел бы пожелать Алде с Дагой (5), и себе тоже. Ещё лохматее они бывают только в Туруханске, но таких я пока не видал.

Кончаются чернила. Одна собака – Алде, одна Даге. А тебе спасибо за письма и прессу.
Будем здесь ещё два месяца.
Получаем 450 в месяц. Едим консервы.

3 сентября
Миервалдис

(1) Имантс Калниньш – латвийский композитор и политик.
(2) Документальный фильм «Живой», 1970, и киножурнал «Спортивный обзор № 3. Марафон», 1969, режиссёр Ансис Эпнерс.
(3) Арнолдс Клотиньш – латвийский музыковед.
(4) Освалдс Кравалис – латышский поэт и литературный критик.
(5) Алда Эпнере – писательница, жена Ансиса. Дагния Туча, музыкант и преподавательница музыки, – дочка Ансиса.

Фрагмент экспозиции. Фото: Иван Ерофеев

5-е письмо
Сарыг-Сеп
Тува
Россия
Осень 1974 года

Эки, Ансис!

Видишь, нам надо сделать печь. Видишь, кругом на вершинах улёгся снег. Туда надо взобраться их осмотреть. Видишь, пора закончить все работы с водой в нашем большом доме. Скоро ударит мороз. Приехал Гунтис (6). Посмотрел. Сказал – ему такой темп не по душе. Но видишь – нам нравится. Без остановки.

Не знаю, на сколько же твоих писем я не ответил. Может, это неважно. В мыслях я часто посылал тебе не горы, конечно, а ту энергию, которую дают эти громадные камни прямо над головой и ледяной ветер со снегов при солнечном зное. Подниматься и подниматься по склонам с тяжёлым рюкзаком за спиной мимо повалившихся крест-накрест лиственниц. Опереться на ствол ружья, хоть этого и нельзя делать – заряжено: на медведя. Наконец, подняться над лесом, туда, где только скалы и колючие кусты, найти самую высокую скалу, откуда всё вокруг – под тобой. Тогда можно срочно натянуть фуфайку, замотать шарф, выпить порядочную дозу «Старки» и выстрелить прямо в воздух. Всё бессмысленно и прекрасно. Эхо отражается от этой горы, и катится дальше, и дальше, и не утихает.

По рабочим дням такая простая и, о чудо, временами всё-таки непростая работа. Кинуться на работу, делать её и делать, и в пятницу вечером удивиться – неужели действительно всё это сделано? Ещё в середине лета никто не верил, что осенью сдадим эту работу. Теперь ходят и крутят головой, и шлёпают рукой по стенам. Хорошо сделано.

Приехал Гунтис – наша надежда. Охотник. А с ним Андрей. Фотограф. Достали двух лошадей. Через поля шампиньонов отправились в горы. Шампиньоны с собой не брали. Думали, что мы – охотники. Оказалось – вообще нет. Слишком прислушивались к разным советам. Много раз меняли маршрут. Три дня лило. Затопило дорогу вдоль речушки. Пришлось возвращаться. Вдвоём с Гунтисом прожили ещё три дня в лесной хижине. Ночью ходили охотиться на лесных кабанов на тминном поле. Может, лошадь паслась слишком громко. Может, от нас слишком пахло человеком. Кабаны не пришли, и медведь остался без приманки. А мы остались без медведя. И всё это вместе длилось восемь дней. Но теперь Гунтис с Андреем уехали далеко, туда, где местный охотник ловит медведя в капкан. И мы его ждём с немалым интересом, ждём также и снятый фильм.

По поводу нашего дома я очень рад. И я виноват, и был безрассуден, просадив где-то все деньги. Попроси этого хозяина подождать ещё какое-то время. Тогда-то уж мы этот дом выкупим. Попроси от моего имени.

Когда закончим работу, надеемся ещё раз пойти на медведя. Это немного опасно. Не знаю. Может, это и притягивает. Ещё притягивают горы и всё, что в них, но медведь добавляет перца. Где-то должен бродить и наш, но самый судьбоносный – сороковой. Надеемся, что наш первый – не наш сороковой. Мы одержимы этими медведями.

Дома будем где-то в ноябре. Ты своих мужей огня (7) к тому времени уже обожжёшь. В Библии об огне ничего нет. Буддизм придерживается огня. Агни-йога. Одна из йог. Книги про неё выходили на русском, в издательстве «Огонь». Ищи у знатоков Востока. И у нас дома одна такая была. Может, найдёшь. Приближается праздник – 30-летие советской Тувы. Надеемся, что кровопролития в этом году не будет. Нас здесь считают русскими. Поздравляю Дагу с музыкой. Это всё очень хорошо. Привет Алде и тебе.

М.

(6) Гунтис Бите – микрохирург, сокурсник Миервалдиса по Медицинскому институту.
(7) Документальный фильм о стеклодувах «Огненный знак», 1974, режиссёр – Ансис Эпнерс.

Фрагмент экспозиции. Фото: Иван Ерофеев

8-е письмо
Сейф Госбанка в Хакасии
Россия
16 сентября 1977 года

Привет, Ансис!

Письма в Ермаки мне больше не шли, бандероли не отправляй. Я проехал в открытой автомашине 400 км по бесконечным холмам Хакасии и, обдуваемый сильным полынным ветром, живу теперь в другом месте. Поездка была весёлой, погода – солнечной, и жёлтые одинаковые холмы заставляли понять, что нигде во всём мире ничего нового нет. Только один очень пологий холм, а за ним другой, такой же жёлтый, а на нём крохотный всадник гонит микроскопическую корову неизвестно откуда неизвестно куда, гонит шагом, не спеша, мудро, а не так, как загоняют назад отбившуюся от стада бурёнку. Я бы хотел, чтобы меня так гнали.

Попал из сельской местности в город, живу в банке, можно даже сказать – в сейфе величиной с твою самую большую комнату.
Стены и потолки – решётки, а дверь открывается так медленно, как в замке Баскервиль.

Когда сейф загрузят деньгами, путь туда будет для меня закрыт. С одной стороны тут – здание милиции, с другой – милицейские гаражи. Госбанк. Надеюсь, в банке нас не обкрадут. Нам надо сделать всё за два месяца. Получим на орехи от сибирского мороза.

На мотоцикле разок перевернулись – кажется, не писал об этом, и меня тряхнуло ещё сильнее, чем раньше. Вернерс сильно ушиб колено (сам вёл). Сейчас всё в порядке, сломан амортизатор, новый достать нельзя – и это понадёжнее, чем страхование жизни. Моя оранжевая каска висит на проводе трансляции, и в ней сидит Мурмулис – такой чудик, которого мне прислали Юта с Ансисом. Ему в каске очень нравится, и я его нарисовал бы, если ты хочешь ещё раз увидеть змею, которая проглотила слона. Но в этом – ничего нового, и барашка без каски я нарисовать не сумею.

Днём заходила одна довольно молодая женщинка. Рассказала, что муж её бьёт и все бабоньки здесь сильно пьют. Чтоб лучше мы пошли в кино и с бабоньками не связывались. Мы обещали пойти в кино, а она обещала ещё раз нас навестить.

А сейчас за окном играют битлов – на нескольких гитарах через усилители, – как будто на танцплощадке, но потом звук отдаляется. Уличные музыканты? Весь вечер один тут под окнами играл на гармони, с выдумкой. Довольно мило. Бабоньки пьют, мужички музицируют.

Жизнь полнозвучна, а тени есть только потому, что светит солнце.

Мы свою последнюю работу закончили около 25 августа и сейчас ждём расчёта. И я всё это время жил сам, а не читал в книгах, как жили другие. Это я понимаю сейчас, снова работая топором и лопатой.

Медведя, конечно, и тут не видели. Зато я видел милиционера на охоте, как оказалось, в заповеднике, который меня оштрафовал на 80 руб. за охоту, как оказалось, в заповеднике. На эту тему у нас есть масса сведений от местных знатоков. Здесь немало прибыльных занятий. Но самое прибыльное – инспектор по защите природы.

А я хочу прочитать «Степного волка». Гессе. Это ведь ты мне говорил, что Гессе – одно из знамён хиппи? («Степной волк». – Иностр. лит. 1977 г. 4–5 (?)).

Если ты не успел пропутешествовать на Восток, пока вокруг меня были одни отвесные холмы, тогда желаю тебе теперь путешествия внутрь себя. Открыл ли ты что-то в себе за последнее время или такого не случалось с тобой уже давно? Я не смог бы ответить на такой вопрос.

Вероятно, настоящих открытий не было, все каналы заросли водяными гиацинтами.

Излучи что-нибудь хорошее для Кристапса. Он как раз сейчас многое в себе открывает. Он уловит. Человек – не только житель своего политического района (купил здесь китайца Чжана Тяньи – читал когда-то у тебя). Порядочный пишущий дописывает бумажный лист до края и тогда заканчивает, а не как Вольтер – две строчки посреди листа.

Твой М.

ЧИТАЙТЕ ПО ТЕМЕ: Объявлены восемь финалистов Приза Пурвитиса 2019