Кураспатия – это не о спящих курах
Разговор с московским художником Романом Сакиным
Настоящий художник вслед за Станиславским всегда помнит, что нужно любить искусство в себе, а не себя в искусстве. Но сегодняшний мир заставляет профессионала усердно думать и о том, чем он в состоянии этот мир заинтересовать, что этому миру преподнести, как убедить в своей ценности, чтобы не потеряться среди миллионов алчущих внимания. Московский художник Роман Сакин выбрал себе стезю – он с головой погрузился в исследование взаимодействия человека и окружающего его пространства. Уже полтора десятка лет своей профессиональной жизни Сакин отдаёт все силы работе над всеобъемлющим трактатом, посвящённым изучению этих непростых отношений. Каждое его новое произведение, каждая новая выставка существуют как часть этого большого дела, и даже случающиеся время от времени «лирические отступления» только подтверждают правило.
Сакин трудится не покладая рук, и это приносит свои плоды. Его Curriculum vitae вобрал в себя больше десятка персональных выставок и множество важных сборных проектов в России и за рубежом. Он дважды номинирован на Премию Кандинского – одну из главных российских наград в области современного искусства. Его работы хранят Московский музей современного искусства, музей Игоря Маркина Аrt4, российские и иностранные галереи и частные коллекционеры.
Из открывающегося в Stella Art Foundation проекта «Измерительные системы». Фото: Stella Art Foundation
Только что прошла выставка Сакина в уважаемой московской галерее XL, с которой он последние годы сотрудничает, 20 марта откроется выставка в уважаемой московской институции Stella Art Foundation, а в Санкт-Петербурге как раз сейчас Сакин делится своими пространственными наблюдениями на выставках «Лаборатория Будущего. Кинетическое искусство в России» в Манеже и «Формы движения» в креативном пространстве Севкабель Порт. Этот насыщенный график не помешал нам встретиться с художником и поговорить о парадоксах пространства и времени, о научных и квазинаучных открытиях, о серьёзности, которая многое разрушает, и об игре как естественной составляющей творческого процесса.
Мы пребываем во множестве разнообразных пространств – у математиков есть и банахово, и гильбертово, и риманово, и ещё какое-нибудь наверняка. Так что имеет смысл, Роман, для начала уточнить, о каком пространстве ведёте речь вы.
Я имею в виду, разумеется, не математическое, не философское, не социальное пространство, а пространство человеческого физического пребывания. Такое бытовое пространство – комната, зал, некое помещение, городская площадь и так далее. Оно, конечно, связано со всеми другими пространствами, его так просто не вычленить из всего букета, но можно сосредоточиться именно на нём. Мне интересно, как человек воспринимает это пространство. Вот если я нахожусь в большом помещении, я его ощущаю определённым образом по определенным законам. Это совсем не значит, что любое живое существо, какой-нибудь хомяк, будет так же чувствовать себя в этом помещении. Нет, это именно я так себя ощущаю, именно я взаимодействую с пространством.
Для меня работа с пространством всегда была одновременно и работой с формой. Они неразрывно связаны. Вот эту связь я и пытаюсь исследовать. Когда я начинаю двигать какие-то предметы, это может быть что угодно – брусок, доска, любой бытовой предмет, – я наблюдаю, как меняется пространство и моё переживание этого пространства. Себе в помощь, как это делают настоящие исследователи, я сооружаю приборы.
Управляемые скульптуры У.С.3
Вы имеете в виду серию «управляемых скульптур», которую показали в галерее АРТСтрелка-projects в далёком 2007-м?
Именно. Они были придуманы, как инструменты для изучения пространства. Они даже выглядят как приборы. Сначала я не очень-то знал, как подступиться, но понимал, что надо сделать какую-то штуку, передвигать её, смотреть, что происходит, и запоминать свои ощущения.
Это была начальная глава моего трактата.
Когда я впервые увидела эти ваши пронумерованные У.С. – управляемые скульптуры – и не обозначенные номерами многочисленные «скульптуры для городов и сёл», они показались мне такими приспособленными для бытовых нужд проунами Лисицкого, контррельефами Татлина или конструкциями Родченко. Героические представители Де Стейл тоже пришли на ум. И объекты дизайнеров Мемфиса, которые они называли «домашними животными».
Конечно, соорудив управляемые скульптуры, я быстро понял, что они похожи на эти русские объекты 1920-х годов. За «Лес» – это такие красные палочки на веревочках, которые рычагами можно устанавливать в самое разное положение, – я был впервые номинирован на Премию Кандинского. Я тогда как раз сформулировал, что такая штука могла быть выдумана раньше, в конструктивистские времена, но её случайно не придумали.
Вообще, в мире много вещей, которые просто не в своё время появились. Надо бы их передвинуть на место и снабдить подходящими табличками – выполнено тогда-то, но должно быть здесь.
На самом деле это сходство совсем не было целью. Мои У.С. хоть и похожи внешне, придуманы для другого. Главное там – взаимодействие с тем, кто ими пользуется. Как некий музыкальный инструмент и одновременно прибор – я им управляю, смотрю, что там меняется, и вместе с этим меняются мои ощущения от этого места. И я делаю выводы – не словесные, а чувственные. Это так работает. Не знаю, была ли подобная цель в двадцатые годы.
Здесь, должно быть, такая естественная преемственность. Они начали, вы эстафету подхватили и побежали дальше. «Отцы не допели – мы допоём», что называется.
Всё может быть. Эти конструктивные штуки у Татлина наверняка с пространством взаимодействуют. Но у меня есть и более близкие по времени родственники. Вот сейчас мой «Лес» как раз среди них на выставке, посвященной российскому кинетическому искусству.
И всё-таки мои работы в первую очередь про взаимодействие. К тому же я стараюсь особенно глубоко не погружаться в чужие соображения, потому что это мешает.
Вы оберегаете свою самость?
Да, возможно, я сознательно себя от этого оберегаю. Я смотрю, конечно, если меня занимает, но особенно глубоко погружаться в творчество интересного мне художника не стану. Невольно вступаешь в диалог с теми, кем увлекаешься, и это опасно, начинаешь, не отдавая себе в этом отчёт, делать что-то в рамках вот этого другого человека. Они же очень мощные все. Личности. Центры притяжения. Попасть под обаяние очень легко, даже не осознавая этого. Лучше что-то предполагать, но не знать наверняка. Всё-таки есть зритель, потребитель искусства, а есть производитель. И это разные категории.
Роман Сакин
Тогда давайте поговорим, с чего вы как производитель искусства начинали.
Сначала я учился на отделении художественной обработки дерева в Абрамцевском училище.
Так тут можно вам ещё более древних и замечательных предков отыскать. Ведь это отделение вышло прямиком из Абрамцевской столярной мастерской, которой руководили Елена Поленова и Мария Якунчикова. Знаменитая абрамцевско-кудринская резьба. Времена Мамонтовского кружка. Все корифеи русского искусства рядом – Врубель, Серов, Коровин. Гнездо русского модерна.
Ну да, но кроме того ещё и реликт советского стремления возродить промыслы. Не копирование старого, а чтобы современные художники делали новое, похожее по стилистике на народное.
А практически что это такое было?
Мы занимались не только резьбой. Всё было – игрушки, вазы, сувениры, посуда какая-то. Приезжают иностранцы в Россию и хотят что-то взять с собой на память. Что-то такое, что отличалось бы от международного дизайна. Русский дух нужен был. У меня на самом деле плохо получалось, я всегда хотел выйти из этого жанра, но ещё не очень понимал, как этого добиться, и делал странные вещи. Декоративно-прикладные, но никак не связанные с промыслами. Меня за это ругали, даже конфликт был небольшой по этому поводу.
Без названия. 2103. Фото: Музей современного искусства Art4
У вас ведь сейчас в ваших проектах много всего деревянного? Это такая токарная работа? Все эти шары, кубики, детали разные.
Вот тут как раз мне этот навык пригодился. Это очень удобно. Мне не составляет труда этим заниматься. Я хорошо это знаю.
Добротная ремесленная подготовка на дороге не валяется. А дальше была Строгановка?
Да, монументально-декоративная скульптура. Там нас учили совсем по-советски. Как сделать памятник солдату, например. Устройство этого памятника, стилистика, архитектура, всё было советское. Выпускники могли, да и до сих пор делают такие памятники. Такая советская пропагандистская монументальная скульптура должна была быть. Но я там учился спокойно и где-то после третьего курса занялся своими делами. Вот первую управляемую скульптуру я сделал, когда ещё учился. В Строгановке же многое держится на личных отношениях, и нам повезло – нашим профессором был Никогосян.
Тот самый, Николай Багратович?
Да, и он нас оберегал, не разрешал нас сильно ругать, защищал от этого всего, и мы могли совершенно спокойно заниматься чем-то своим. Мария Бурганова, дочка нашего завкафедрой, тоже наш педагог, ещё и лекции про современную скульптуру нам читала. Помимо технических навыков я получил в Строгановке хорошую академическую подготовку. Но творческая работа была для меня совершенно свободной. Я там не страдал и никаких солдат не сооружал.
Из проекта «Афинская школа»
А вот эта вся академическая школа – это хорошо или без неё можно было обойтись?
Я этим пользуюсь, но, думаю, и без этого можно жить. Бывает, человек умеет академически хорошо рисовать, демонстрирует это постоянно, наслаждается этим – и на этом останавливается.
Но всё-таки, наверное, лучше уметь, чем не уметь?
По-моему, излишнее мастерство часто мешает. Правда, я знаю, что у тех, кто не умеет, иногда развивается своеобразный комплекс. Они хотят научиться и страдают, что упустили что-то в своей жизни. Наверное, разучиться приятнее. Я знаю, что я умею, но я разучился, и это хорошо для меня. Мне нравятся слова китайского философа, что великое мастерство выглядит как неумение.
Без названия. 2106. Фото: Музей современного искусства Art4
Разучился – это всё-таки гипербола. Это как на велосипеде ездить – разучиться нельзя, если уж умеешь. Преодолел, определил место, что-то в этом роде. Где-нибудь эта ваша выучка проявляется. Вот хотя бы отделанность ваших работ, выверенность экспозиций ваших выставок и даже качество документации. Вам ведь важна визуальная составляющая ваших проектов?
Наверное, так и есть, здесь сказывается уровень моей ремесленной подготовки. И её издержки тоже. Может быть, это мне вредит, но я не могу не доделывать вещь, хотя мне нравится, когда хаотично, коряво, с живостью сделано. Когда я начинаю работать, мне хочется довести всё до идеального состояния. Иначе я не смогу сам у себя это принять. Я всё тщательно прорабатываю, параллельно раздумывая, хорошо это или плохо. Мои объекты – они же приборы, они должны быть точными и хорошо сделанными. Модель чего-нибудь, чтобы ей можно было пользоваться, должна быть удобной, функциональной – как дизайнерский предмет или лабораторная техника. Арт-объект или скульптура – это другое. Это изображение чего-нибудь. А мои вещи не изображают – они сами и есть предметы, которыми пользуются. Их можно потом изобразить. Но пока они сама суть. Чайник же не изображает чайник, он сам чайником и является.
А что дальше происходит с вашими идеальными объектами?
Начинаются полевые испытания. Моя «скульптура для города», конструкция из шестов и шаров, перемещая которые с помощью лебедки, можно создавать разные композиции, стояла в Парке Горького. А большая – там одиннадцать метров в высоту – многофункциональная «Сигнальная башня» прожила какое-то время во внутреннем дворе Новой Третьяковки. Правда, нынешняя их судьба мне неизвестна. Вот Башня была сооружена на спонсорские деньги концерна «Крост», и предполагалось, что после Третьяковки она украсит двор одного из их жилых комплексов. Но когда я теперь попытался для выставки найти её следы, выяснилось, что все, кто ей занимался, и со стороны Третьяковки, и со стороны Кроста, поувольнялись, и никто ничего не знает. Так что в лучшем случае лежит она разобранная и заброшенная на каком-нибудь складе.
Сигнальная башня
Жалко как. Я бы с гораздо большим удовольствием на городских улицах видела эти скульптуры, или вот у вас ещё есть великолепные «Регулярные растения», а не то, что там сейчас возникло. Все эти арки, светящиеся золотые деревья с муляжами птичьих клеток, запутавшимися в ветвях.
Это всё грустно и смешно, конечно, но должен сказать, что я не отношусь к этому стопроцентно негативно. Потому что если отправиться по стране в провинцию куда-нибудь, то очень депрессивно действует заброшенность, и когда хоть какая-то забота о месте присутствует, пусть даже дурацкая, – пластиковые растения торчат, – то само наличие заботы вокруг этого места уже хорошо.
Про Москву этот абсурд понятен – зачем так сделано и почему. Но это и пример другим городам, что жизнь стоит украшать. Мне кажется, это неплохо. Эта дикая нелепость такая яркая, образная – она потом будет вспоминаться, как сюрреалистический фильм. Интересно же в таком мире пожить как наблюдатель. Жизнь в сером разрушенном мире – это один фильм. А тут такой мир бутафории, чрезмерной декорации, психоделического карнавала. Глобальный, дикий и веселый.
Но хочется же чего-нибудь нормально-художественного, не для наблюдений и воспоминаний, а для жизни.
Для этого нужно учиться самому и учить других взаимодействию с пространством. И я много работаю над образовательными, просветительскими главами моего глобального трактата.
Из проекта «Афинская школа». Учебный класс
Должно быть, вы имеете в виду «Афинскую школу», которую впервые показали в галерее Печерской. Такой затерявшийся в тульской области филиал, одичавший в изоляции. Он не закрылся после падения Византии, а существовал самостоятельно, «создавая свою античность из окружающего мира», как вы писали в предуведомлении. И только плохая репродукция рафаэлевской фрески служила напоминанием об античном прообразе.
Это был такой утопический фантастический проект.
Очень интересно, когда нечто развивается в изоляции, питаясь обрывками знаний, намёками и фантазиями, и при этом считает себя частью чего-то внешнего, большой глобальной истории. Так и здесь – некий человек открыл эту школу, она передается из поколения в поколение и якобы берёт начало от той самой настоящей философской школы познания мира. Что там в той школе было, никто не знает. Есть только картинка, где стоят и сидят на красивой лестнице какие-то бородатые люди в драпировках. Больше никаких подробностей, кроме духа свободы и познания. И руководитель школы пытается понять, о чём это всё, пытается начать с самого начала. Пытается изучать этот мир как может, своими инструментами. Там разные темы – религия, например, большое-маленькое, хрупкое, космические расстояния, слова. Всё, из чего состоит мир. Основное учение школы последних лет – учение о пространстве и его восприятии человеком.
«Лес» на выставке «Лаборатория Будущего. Кинетическое искусство в России». Фото: Андрей Смирнов
Я помню, воссозданная в галерее школа состояла из трёх помещений – учебного класса, столовой и спальни, и вы там проводили занятия со зрителями. А сейчас школа снова участвует в выставке «Формы движения».
Это всё так, но вот вы знаете, что Афинская школа теперь функционирует по-настоящему?
В творческих мастерских при Новой Третьяковке я её сделал работающей. У меня десять учеников, подростки – это обусловлено спецификой мастерских, но мне очень хотелось бы сделать школу и для взрослых. Мы занимаемся раз в неделю по два часа. Урок делится на четыре части: труд, прогулка, тихий час, обед. Я задаю тему, и в течение каждой части мы исследуем её. Очень приветствуются беседы, рассказы, подготовленные дома. На труде мы что-нибудь делаем руками по теме. У нас есть материалы, но всё-таки школа не рассчитана на арт-продукцию, это не кружок «умелые руки». Мы делаем нечто вспомогательное к нашим темам. Прошло уже полгода. Ещё полгода пройдёт, и будет такой блок. Я смогу сделать какие-то выводы. Пока это просто эксперимент. Реализованная фантазия.
Но уже уверенно можно сказать, что ваше преподавание – ещё одна глава вашего большого трактата?
Безусловно, в нём многое посвящено обучению других, и роль учителя очень важна.
Я преподаю еще в Высшей британской школе дизайна, участвую в двух программах – иллюстрация и современное искусство. Читая лекции, придумывая игры и практические задания, я наблюдаю, как мои ученики реагируют, как это реализуется. Мои курсы там – это и моя собственная лаборатория для изучения интересующей меня темы. Вместе с моими учениками я пытаюсь понять, как лучше рассказать совсем неподготовленным людям о моих открытиях.
Я опираюсь на некоторые модернистские опыты Баухауса – ВХУТЕМАСа и на идеи московских концептуалистов, которые мне близки.
«Мастер третьего разряда» в M&J Guelman Gallery 
Что же вас особенно сближает в таком случае?
Мне нравится подобное искусство. Меня, как и московских концептуалистов, интересует тема индивидуального человека, который существует в какой-то своей реальности. Такой маленький человек, отщепенец, который живёт в маленькой квартире, устраивает свой быт, бродит где-то.
Когда я рассматривала в M&J Guelman Gallery вашу инсталляцию «Мастер третьего разряда», где вы построили свою мастерскую, заполнив её множеством предметов – бытовых вещей, моделей, инструментов, – мне пришло в голову, что всё это напоминает кабаковского человека, который улетел в космос. Только у вас он отправился не в космос, а учиться в Британскую школу дизайна. Выходит, это неслучайно?
Да, возможно, только не учиться – учить (улыбается). Роль учителя для меня важна сегодня ещё и потому, что я наконец оформил новую главу своего трактата – я готов предложить людям систему исцеления, над которой работаю уже больше трёх лет. Она основана на восприятии человеком пространства, называется Кураспатия, и речь идёт вовсе не о спящих курах. Название образуют два латинских корня – cura – лечить и spatio – пространство. Адепт кураспатии учится определять свои центры взаимодействия с пространством, а основной из них – точка восприятия пространства. Это помогает лучше контролировать события, происходящие в собственном организме, и учит воспринимать себя центром мира. В галерее XL мы с Леной Селиной организовали выставку-презентацию, которая включала манекен с кураспатической одеждой, видео, демонстрирующее геометрическую гимнастику, и книгу – трактат о Кураспатии, которую мы для наглядности разобрали на отдельные листы и показали на полках.
Кураспатия. Галерея XL. Фото: Галерея XL
Реинкарнация альбомного жанра московских концептуалистов?
Зачем отказываться от хорошего? Это удобный формат. Мы, кстати, собираемся выпускать это пособие небольшим тиражом, по подписке, для самых заинтересованных кураспатов. Для тех, кто поверит в действенность этой универсальной системы.
Кураспатия – это серьёзно, этим можно пользоваться. А что касается того, что некоторые упражнения выглядят потешно – лежание голым на заснеженном поле или хождение по кругу с бревном, – то, по-моему, перебор серьёзности эту самую серьёзность разрушает. Серьёзное настолько, что некуда иголочку вставить, становится напыщенным и глупым. Чтобы как-то снизить пафос, добиться подлинности, нужно чем-то разбавить. Такой защитный гуманизатор – не знаю, можно ли так сказать. Я сейчас выдумал это слово. Можно другой термин придумать, главное, чтобы слишком серьёзное не становилось автоматически комедийным.
Вы предполагаете, что эта система может существовать независимо от вас и от выставочного пространства?
Конечно, и даже надеюсь на это. Хорошо бы система обрела последователей. Там всё специально так просто устроено, чтобы любой человек в домашних условиях мог повторить. И никакой мистики здесь нет. Я с уважением отношусь ко всяким теориям, появившимся в результате неких человеческих усилий. Но объяснять что-то волшебными энергиями несостоятельно. Мне как раз не нравится, когда объяснения бездоказательны. Вот к фэншуй, например, моя система даже слегка не имеет отношения.
А у вас как с доказательствами?
У меня очень подробно и, по-моему, логично объяснено, как это работает и почему так происходит. Мы со зрителями проводили опыты в галерее. Всё получилось. Может быть, охват небольшой. Маловато полевых испытаний.
Из открывающегося в Stella Art Foundation проекта «Измерительные системы». Фото: Stella Art Foundation
В таком случае будем надеяться, что всё впереди, и Нобелевская премия в том числе.
Я думаю пока не о премии, а о новом проекте, который собираюсь показать в Stella ART Foundation. Я там придумал целый ряд объектов, которые называются «измерительные системы». Это не рисунок и не скульптура – это такая штука, которая определяет пространство и нам его объясняет. Вот самый простой пример. Предположим, перед нами некая колонна. Без дополнительных ориентиров нам трудно с ней взаимодействовать. Но если на ней прикрепить пятиметровую развёрнутую рулетку, например, то нам будет с чем эту колонну соотнести, и она нам станет понятнее. В этом случае рулетка как раз и выступает в роли измерительной системы. Какой-то объект может неподвижно и вроде бессмысленно стоять в помещении, но тем не менее он воздействует на пространство и таким образом улучшает его. Получается некий бытовой прибор. Приборы могут выглядеть по-разному, но функция у них одна – собирать и объяснять пространство. На выставке будет и ковёр, и специальные штуки на кровати, и вышитые шторы. Там будет объёмный метр, который зонирует пространство. И всё это будет похоже на шоурум, где представлены приборы для дома. Это тоже, как и Кураспатия, такие прикладные вещи.
И всякий желающий сможет таким чудо-прибором обзавестись?
Конечно, там всё будет подробно описано, даже места отмечены. Мне очень нравится, что как художнику мне можно делать такую индивидуальную науку, где я сам являюсь источником доказательств. Я не собираюсь обращаться к научному сообществу, мне важно почувствовать, что да, я себе вот это объяснил, доказал. Мне этого достаточно.
