Инга Мелдере. Движение вглубь
Разговор с латвийской художницей, живущей в Финляндии и выставляющейся до середины августа в таллинской галерее Temnikova & Kasela
Первая профессия Инги Мелдере, латвийской художницы, уже давно живущей в Хельсинки, – художественная реставрация. В своём творчестве она создает хрупкую и чувствительную живописную реальность, в которую зритель может погрузиться, теряя повседневные ориентиры, отдаваясь этой истории и этому настроению, звучащему, словно тишина. В её работах есть и нарратив / конкретная точка отсчёта, но её нельзя однозначно выделить на полотне картины – можно сказать, что эта живопись больше похожа на своего рода клипы или сцены, в которых нарративный отпечаток (интерпретация истории) раскрывается через точку зрения на отдельные детали и нюансы. У этой истории нет ни начала, ни конца – скорее это эмоции, которые взаимодействуют и накладываются друг на друга, искрясь специфическими оттенками. Вот и история средневековой художницы, жившей в женском монастыре и рисовавшей и писавшей там манускрипты (рентгеновский снимок черепа монахини выявил частицы редкого синего пигмента ультрамарина в зубном камне на её зубах), – тема, ставшая предметом исследования Инги Мелдере на её персональной выставке «Bluetooth (Sister N.)» в галерее Temnikova & Kasela – также может быть прочитана опосредованно. Она обладает эмоциональной способностью раскрывать для нас пространство, где прошлое взаимодействует с настоящим, где этой монахиней вполне могла бы быть сама Инга и наоборот.
Бэкграунд профессионального реставратора постоянно присутствует в творчестве Мелдере – как в её интересе к историческим событиям и людям, так и в её разработках и исследованиях самого широкого спектра арсенала живописи. Сама она говорит, что живопись – это во многом история о поверхности. «Меня всегда интересовали методы, инструменты и материалы живописи. … Один из вопросов, над которым размышляет эта выставка, – это, возможно, сам медиум живописи, само ремесло – краска, приготовление краски, настрой на работу и тренировка руки».
Фотографии работ: Ansis Starks
Твоё живописное пространство очень хрупкое, прозрачное… Чувствительное?
Да, «чувствительность» или «нюансированность» могут быть тут самыми точными понятиями, но это как бы неосознанно. Эти слова просто соответствуют моим представлениям о том, какой должна быть живопись. То, что я создаю как художница, и то, как бы я охарактеризовала саму эту выставку одним словом, – это «спокойствие». Поверхности очень ненавязчивы, но в то же время притягательны с точки зрения возможности заглянуть глубже. Мне казалось, что, рисуя, я открывала для себя что-то совершенно новое.
Фрагмент экспозиции Инги Мелдере «Bluetooth (Sister N.)» в галерее Temnikova & Kasela. Фото: Ansis Starks
А ты знаешь, что именно?
Да, но очень разрозненно, формулировка придёт позже. По крайней мере, у меня обычно бывает так, что после открытия выставки ты не можешь сразу сформулировать, что именно ты «затронул». Какие-то сомнения есть всегда, но, конечно, в этот раз самым важным было направление в глубину. Не отдельный посыл каждой картины, а нечто целостное, пространство общего ощущения, которое я хотела создать.
Я гораздо более профессиональна в умении артикулировать поверхность, чем в умении сформулировать мысль словами или изложить её в последовательном тексте – тут я чувствую себя как будто в ловушке. Наиболее напряженные месяцы работы по подготовке выставки совпали с началом войны в Украине. И работа в мастерской, с одной стороны, помогала не совсем потеряться в происходящем. Медитация над полотнами давала баланс всему тому, о чём писали СМИ, и за чем я сама постоянно следила.
Задумывалась ли ты в это время о роли искусства и художника во времена глобального кризиса; есть ли вообще смысл в искусстве в такие моменты и не становится ли оно в такое время чем-то малозначимым? Ты сама искала/нашла ответ на то, почему вообще стоит продолжать рисовать – помимо этой упомянутой тобой возможности сменить пространство мышления?
В первые недели мои чувства чередовались между бессилием повлиять на ход вещей и яростью. Мои эмоции не оставляли места для творчества; в то время это казалось неуместным и бессмысленным.
Но такую деструкцию невозможно выносить долго. В какой-то момент ты понимаешь, что должен делать то, что у тебя получается лучше всего. Для меня это живопись. Это вдохновляющее понимание самопомощи придумала не я – приходилось слышать об этом из разных не связанных между собой источников. Я надеялась, что, может быть, и кто-то другой найдёт утешение в том, что я создаю – что-то, что на миг успокоит их, поможет им эмоционально (и теперь тут эмоциональна становлюсь я сама).
Искусство как инструмент исцеления? Последние два года ‒ отчасти в результате пандемии – искусство всё громче заявляло о своём интеллектуальном и ментальном потенциале, о своей способности помогать жить.
В искусстве я абсолютно определённо вижу роль инструмента активной терапии, которым может пользоваться каждый, в любом возрасте и без специального опыта. В настоящее время и важность искусства как активного политического инструмента, позволяющего говорить с более широкой аудиторией и привлекать к себе немедленное внимание, подтверждается снова и снова. На мой взгляд, при постоянном просмотре военных репортажей, прокрутке информационных лент восприятие через некоторое время неосознанно притупляется, а вот активное искусство в таких ситуациях всё же способно привлекать внимание и создавать резонанс. Это подтверждают и все акции протеста, которые сейчас проводят художники по всему миру, и это тоже возможность активно включиться, выразить позицию, даже если вы не представитель креативной индустрии.
Существенными моментами здесь, как и в арт-терапии, являются отсутствие эксклюзивности и открытость для всех социальных групп. Любой может принять участие, только, возможно, в случае с политическим искусством у художника есть инструменты/навыки, чтобы сформулировать что-то более точно и непосредственно.
В Хельсинки я сама участвовала и помогала организовать несколько акций за немедленное прекращение насилия в Украине. Это нашло отклик, по крайней мере у местной публики. Повторяюсь, но мне кажется, что роль активного, политического искусства сейчас как никогда важна.
В то же время этот период также более чётко проявил различия между чувствами и эмоциональным фоном восточноевропейского и западноевропейского арт-миров. Для первого война – это личная трагедия, а для второго – довольно далёкое и напрямую не касающееся событие, т.е. там признают, что это нечто ужасное и страшное, но их сочувствие кажется несколько формальным. А как себя ощущаешь ты – художница из Восточной Европы, живущая в Хельсинки?
Мне кажется, что в Хельсинки (я не говорю тут обо всей Финляндии) в последние годы всё больше людей интересуют голоса и истории из Восточной Европы, и, конечно, украинские в том числе. Но, по правде говоря, то, что ты говоришь, неосознанно присутствовало где-то в моём подсознании – это невежество Запада, которое сейчас как никогда ощутимо. Благодаря огромному потоку информации о войне, который на нас выплёскивается, есть доступ к большому количеству новой и ранее «неизвестной» информации. Я и для себя сформулировала ряд вещей гораздо яснее. Как художник из Восточной Европы (здесь я больше говорю о национальности), я теперь намного яснее ощущаю свою агентность (agency) в социальном смысле. Для меня как личности это означает способность реализовать свой потенциал, чётко сформулировать для себя, на чём я стою, и осознавать, о чём я могу говорить и во что могу активно вмешаться. Именно начатая Россией война в Украине позволила мне яснее артикулировать то «пространство», в котором я нахожусь и к которому принадлежу.
Я сейчас читаю Sister Outsider (1987) писательницы и правозащитницы Одри Лурд (Audrie Lourde). Эта вещь глубоко резонирует со мной. Она пишет, что «мы» должны научиться уважать свои чувства и переводить их на язык, которым мы можем поделиться. «Там, где этого языка ещё нет, наша поэзия помогает его формировать. Поэзия – это не только сон или видение, это каркас архитектуры нашей жизни. Она закладывает основу для перемен в будущем, мост через наши страхи перед тем, чего ещё никогда раньше не было». Я сформулировала для себя, что вижу сходство между «поэзией» Одри Лурд – архитектурой, языком, с помощью которого можно построить мост через страхи, и агентностью (agency) – умением действовать адекватно, «читать» территорию, т.е. позицию, за которую я вступаюсь. В настоящее время я активно работаю над/с тем и другим.
Также мне кажется, что на фоне всех этих геополитических событий маргинальные и «исключённые» группы и нации обрели гораздо более чёткий голос, который теперь способен прорваться через набор идей и убеждений, господствовавший долгое время. Стали слышны маргинальные голоса. Это происходит не везде, но в целом хотелось бы думать, что это сейчас активный процесс.
После открытия Венецианской биеннале в прессе вспыхнула одна довольно злободневная дискуссия. Критик из Financial Times Джекки Вульшлегер написала в своей статье, что выбор главного куратора Сесилии Алемани в пользу женщин-художниц, которые составляли значительное большинство по сравнению с мужчинами на центральной выставке «Молоко грёз», привёл к тому, что пришлось заплатить достаточно высокую цену с точки зрения качества представленного искусства. Вульшлегер добавляет, что это ещё более бросалось в глаза благодаря множеству отличных выставок художников-мужчин по всему городу, на которых были представлены такие звезды искусства, как Ансельм Кифер, Аниш Капур и т.д. А ты как женщина-художница когда-нибудь чувствовала себя непонятой, недооценённой, не услышанной? Не способной конкурировать и соответствовать принятым правилам?
Моё искусство – с его чувствительностью и маргинальным выбором тем – возможно, много куда не вписывается. Такого рода вещи на самом деле не очень «востребованы». Неагрессивное, негламурное, возможно, медитативное выражение женских размышлений и идей не пользуется популярностью и, возможно, находит отклик и понимание у сравнительно небольшой аудитории. В то же время я тоже не могу жаловаться – всё равно кто-то это замечает, понимает и ценит, а меня приглашают участвовать в достаточно масштабных проектах. Мой голос нашёл свое место.
Что же касается твоего вопроса и примера с выставками мужских арт-звёзд, в целом крупноформатная маскулинность основательно утомила. Есть так много нерассказанных историй, так много незаслуженно забытых или неоткрытых творческих миров, о которых стоит говорить и писать. Это то, что меня интересует и сейчас, и в долгосрочной перспективе. В парижском Музее искусств (я сейчас живу в арт-резиденции на острове Сите) проходит масштабная ретроспектива квир-художницы чешского происхождения Тойен (Toyen). Абсолютно честно – для меня это было открытием. Чувствительность её работ, смелость их тем и многогранность их выражения, а также та эмансипативность, с которой они вписывались в общество своего времени, меня по-настоящему поразили. В каком-то смысле – это role model: настолько тонкий и нюансированный подход, но в то же время – I couldn’t care less! Чувствительность работ Тойен открыла мне нечто совершенно новое и в моих собственных работах.
Возможно, мужская мегаломания, которая зачастую проявляется через гигантские форматы и объёмы, способна успешнее говорить с нами, потому что мы сами притупили наши способности видеть и слышать.
Произведение искусства (особенно живопись) – это про смотрение, рассматривание. Я предполагаю, что немногие люди действительно занимаются такими вещами. Может быть, большой формат и крупноформатные жесты, о которых ты упомянула, действительно способны дольше удерживать ваше внимание – ты как бы более непосредственно сталкиваешься с этим чисто физически, да и такими вещами легче заполнить выставочное пространство (смеётся)…
Когда я думаю о том, что я сама ищу в искусстве, о том, что же «говорит со мной», когда я нахожусь на чьей-то выставке, или что заставляет меня забыть обо всём остальном и думать – как же это мощно или классно, – чаще всего это та самая чувствительность (которую я тут уже упоминала несколько раз). В чужих работах я бессознательно ищу отголоски того, что занимает меня саму. Когда я смотрю на произведение искусства, я ценю возможность проследить пути, по которым шёл художник (особенно в классическом искусстве), – найти ошибки, искренние оплошности или абсолютную виртуозность в самом простом исполнении – т.е. проследить те поиски художника, которые зачастую хорошо видны в самой работе. Такие вещи действительно радуют. Мне запомнилась фраза художницы Бриджит Райли, обращённая к её ученикам, о том, что изучение и копирование работ других художников вполне целесообразно и является одним из способов найти свой собственный путь. Это как с языком, который мы изучаем, подражая звукам, издаваемым другими.
Если говорить о выставке «Bluetooth (Sister N.)», которую сейчас можно посмотреть в таллинской галерее Temnikova & Kasela, ‒ какие вещи, какие смыслы там для тебя ключевые?
Стремление создать пространство медитативных настроений, свободное от навязчивости (деталей, информации, поверхностей и т.д.). Я хотела сформировать целостное настроение. И именно так я и рисовала работы в студии – расслабленно и медитативно. Сидя у каждой из них и одновременно глядя на всё в целом. Концептуальный ориентир выставки – история женщины-монахини – очень конкретен, но в то же время он даёт возможность сделать сами работы очень абстрактными. Одним из вопросов, который затрагивает эта выставка, стал инструментарий живописи, само ремесло. То есть – интерес к цвету, к приготовлению краски и к самому настрою на работу. Названия некоторых работ напрямую подчёркивают это, например, «Doodling» – способ разогреть руку перед тем, как начать писать. Это каракули и почеркушки во время привыкания к инструменту и материалу, которые могут превратиться в абстрактное наслоение линий и узоров, а могут быть оказаться просто подготовкой и настройкой ума и рук на работу.
Во время подготовки выставки я провела довольно много исследований средневековых рукописей и иллюстраций, в которых меня больше интересовал сам визуальный язык и то, что происходило параллельно процессу письма. Все черновики или какие-то практические записи писца, часто встречающиеся на полях рукописи, казались полусекретными сообщениями. Надписи на полях лаконично характеризуют самого пишущего, его настроение в данный момент, его жизненное пространство, его окружение – то, что происходит вокруг него в этот момент. Они почти как дневниковые записи: рядом с серьёзным литургическим текстом появляются личные сообщения (к сожалению, никогда мне не попадался женский голос). Мне это показалось таким захватывающим! Когда я готовила сопроводительный текст с куратором выставки Зане Онцкуле, мы много разговаривали по телефону, и оказалось, что она записала некоторые фразы наших диалогов, подборку которых мы включили в текст выставки. Рукописные вставки создают параллельное, связанное с сегодняшним днём настроение. Возможно, эти сообщения говорят о выставке гораздо больше, чем сам «тщательно сотканный» выставочный текст.
Отсылки к историческим личностям, событиям и явлениям (в данном случае к средневековой художнице/монахине) всегда являются важной частью твоего творчества. Вот это желание исследовать, окунуться в прошлое, его движущая сила из другой твоей профессии – реставратора?
Да, ты права насчёт профессии реставратора и применения её методов к созданию выставок. Зачастую вещи, которые я нахожу интересными для изучения, происходили столетия назад. Чем дальше событие от настоящего, тем больше возможностей поиграть с этим и это как-то интерпретировать.
Я сошлюсь на немецкую художницу и теоретика Ютту Кётер (Jutta Koether), которая использует очень похожий метод (она из поколения постарше и стала одной из тех, кто меня вдохновляет). В одном из интервью Кётер говорит, что работа, например, с наследием барокко или Средневековья даёт ей возможность путешествовать во времени, и ей нравится отправляться в такие «места». Это даёт ей гораздо больше свободы – возможность не привязываться к вещам и более спокойно интерпретировать. Эта концепция мне очень интересна, и мне нравится то, что я увидела в её практике – всё это стало как бы подтверждением для меня: да, так тоже можно, и ведь я пришла к тем же выводам самостоятельно.
Это можно воспринимать как своего рода бегство из сегодняшнего дня…
Я об этом так не думаю. Обычно я вписываюсь в проблематику и контекст времени. И я сомневаюсь, что кто-то, не зная контекста и рассматривая эти работы, подумает о Средневековье. Многие названия работ из этой конкретной выставки встречаются в компьютерной терминологии, в том числе слово Bluetooth из самого названия выставки.
Компьютерная терминология – это некая интеграция того, с чем мы имели дело во время пандемии?
В чём-то, наверное, да, но не осознанно. Например, название одной работы «Touch ID» – это указательный палец, который мы используем на наших сенсорных экранах, ставший незаменимым повседневным инструментом. Инструментом для «пролистывания» и выполнения команд. Очень похоже на сестру N, монахиню, о которой я говорю на выставке, посвятившую всё своё время, талант, внимание и концентрацию тому, что она создавала, но оставшуюся анонимной; только синий кусочек ультрамарина, найденный в её зубном камне, предполагает вероятность её творческого вклада. Наш палец тоже оставляет анонимные следы в сфере Bluetooth и wireless.
Ты сказала, что эта выставка – своего рода размышление о живописи. Насколько важны для тебя формальные аспекты живописи?
Наверное, моя подготовка реставратора делает эти аспекты более существенными – для меня всегда был важен материал, с которым я работаю, и последовательность, в которой я всё делаю, как и сама логика творчества. Формальная сторона неизбежно присутствует, потому что живопись – это во многом история о поверхности.
Меня также всегда интересовали методы, инструменты и материалы живописи. В последнее время я довольно много работаю с натуральными пигментами. Несколько лет назад я поработала в одной замечательной мастерской, расположенной в одной из самых высоких точек Финляндии, в резиденции художников Мустаринда. Мы готовили пигменты из всего, что могли найти в этом районе. Эти занятия были мощным средством для того, чтобы поддерживать «горение» самого процесса рисования. Ровно три минуты, за которые бесцветная жидкость превращается во что-то цветное, по-настоящему волшебны, по воздействию это эквивалентно полному отключению от всего, что происходит вокруг вас, пока вы рисуете.
И подключению? К тому, что можно было бы определить как «божественное»?
В наши времена немного глупо ждать вдохновения; это дело прошлого, но я думаю, что само настроение или готовность человека очень важны. В каком состоянии ты садишься за работу, насколько ты сосредоточена, насколько хорошо выспалась, каково твоё эмоциональное и физическое самочувствие, беспокоишься ты о чём-то или нет (например, забыла надеть вторую пару носков на ребёнка перед тем, как отвести его в детский сад, а на улице холодно). Тебе нужно найти свой ритм; это не должно длиться долго – час, полтора часа – по крайней мере, у меня так. И когда ты полностью поглощён этим процессом, это похоже на те самые три минуты, когда ты варишь пигмент, – именно в этот момент что-то появляется на свет. Из чего-то бесцветного возникает новый мир (пусть это звучит довольно банально).
Ручная работа, возвращение непосредственного присутствия автора в произведении искусства сейчас переживает своего рода возвращение.
Да, но с новым, другим отношением, в другой атмосфере и с иным пониманием романтизма.
Художественные средства всегда – и своего рода свидетельство, подтверждение настроения и тенденций времени.
Это происходит во всех областях – зелёное мышление, зелёная энергия, углеродный след. Художники не изолированы от остального мира. Традиционные формы искусства сейчас переживают возрождение. Не то чтобы они полностью исчезли, но теперь они гораздо чаще присутствуют на выставках изобразительного искусства. Это всё те же материалы – мрамор, камень, глина и т.д., – но использованные по-другому и нарушающие традиции. Это может быть не тот уровень мастерства или академической точности, к которым мы привыкли, но это более свободный подход – с другой, более дикой и произвольной чувствительностью, стирающий границы между тем, что считалось искусством, и тем, что к нему не относилось. Я очень впечатлена сюрреалистичностью и ощущением нынешнего момента в искусстве, выработанными новым поколением художников, которые придали новую форму уже существовавшим идеям – порой воспринимаемым только через экран.
Для тебя важно признание?
Да, важно. Хоть какая-то обратная связь, какая-то реакция. Мне не надо всего этого много, но приятно, когда кто-то, чьим мнением я дорожу, хлопает меня по плечу и говорит: «классно»! Это такое подтверждение со стороны. И если окажется, что работа коллеги «говорит» со мной, я и сама довольно часто делаю так же. Может быть, дело не всегда в самой работе, а в общем настроении или направлении идей. Чтобы быть художником, вам необходимо эго, а эго нужно немножко поддерживать в форме и массировать – «гладить по головке». Для любого творческого человека важно получить что-то взамен после серьёзной отдачи энергии.
Верхнее изображение – Инга Мелдере. Фото: Kristaps Kalns
