Фотограф Ян Морван: «Я – эпикуреец»
10/09/2013
Первые фотокамеры он утащил из супермаркета. Снимал молодёжные банды и войну. Работал на фотоагентства в горячих точках. А потом, после конфликта в Косово, забросил всё это и стал снимать пустые величественные поля. На которых когда-то отгремели жесточайшие битвы в истории. «Я – эпикуреец», – говорит Ян Морван и в подтверждение заказывает ещё по одному бокалу белого. Диктофон искрит и шипит, а потом гаснет, и я записываю интервью с одним из вызывающе свободных и свободомыслящих французов, фотографом Яном Морваном, прямо на телефон. Когда приходится расшифровывать, голос Яна звучит как сквозь подушку. От этого истории Яна звучат ещё экзотичнее, как подпольная запись. «Только не делайте из меня плохого парня», – говорит он в конце. Не думаю, что он bad guy, скорее, весёлый и неунывающий триктстер, философ с большой дороги, человек мира с корнями в Европе. С ним легко говорить, он отвечает очень живо и, кажется, честно. Одет в джинсы и рубашку с чуть потёртым воротником, бородка, очки, бумажник – вот таким я вижу Яна Морвана. Дело происходит в гостиничном баре, где мы – единственные посетители. Быть живым, 100% живым – мне кажется, таким могло бы быть кредо этого человека. Но зачем ему кредо? У него есть фотокамера, деньги на ещё ящик белого и свой собственный путь.
Вы ездите по всему миру и снимаете довольно жёсткие истории. По вашим снимками люди узнают о вещах и местах, о которых они мало знают. Но насколько вы объективны?
Объективным быть невозможно. Но я всегда пытаюсь понять других людей, их точку зрения на вещи. Я как рыбак, у которого одновременно в воду закинуто несколько удочек. Так и я – снимаю обычно параллельно несколько историй. Никогда не знаешь точно, какая сработает. Несколько лет назад я решил заняться темой биотехнологий. Ведь еда – это важно для человека, верно? Но эта история никого не заинтересовала: журналы кормятся за счёт рекламы, а большие корпорации – это хорошие клиенты. И так повсюду.
А потом я начал проект «Поля сражений». Я довольно долго был военным фотокорреспондентом, но закончил с этим в Косово в 1999-м, когда вокруг меня носилось ещё двести человек с камерами. Теперь я езжу на места, где когда-то были самые жестокие битвы, где люди воевали и умирали, потому что они верили во что-то. Марна, Питтсбург, Сталинград, Аустерлиц… И я снимаю. Как это выглядит теперь. И это моё посвящение тем людям, которые потеряли жизни в этих битвах. Христианам, еврееям, мусульманам, всем. Началось всё в 2004 году в Нормандии, как раз была годовщина англо-американской высадки там во время Второй мировой. И вот я приехал туда снимать официальных лиц и так далее. Но в какой-то момент понял, что мне интереснее снимать просто места, где всё происходило. Какие они сейчас. Есть ли там ощущение, отпечаток того, что случилось. Теперь я езжу по разным странам и снимаю такие места…
Моё ремесло не такое уж лёгкое. В 1995 году меня похитила группа людей во главе с одним французским серийным убийцем, который меня пытал. После этого я несколько лет не мог снимать. Когда ты на войне, в тебя стреляют, но ты со своими, ты не один. Когда ты – пленник действительно жестоких людей, это другое, тогда ты полностью в их власти. Но мне удалось бежать. И пару лет я не мог снимать, не мог брать в руки фотокамеру, но в 1997-м я опять к этому вернулся. В 2000-м вышла моя первая книга Gangs («Банды»), куда попали снимки, начиная с 1975 года, а ещё через 4 года один парень обратился ко мне с предложением её продолжить. Он был одним из них, лидер байкеров, чернокожий парень родом из Конго, и ему нравилось, как я снимаю. Поэтому была возможность увидеть всё изнутри, а не как обычному фотожурналисту. И мы сделали эту книгу вместе, я мог попасть во все банды и группировки в окрестностях Парижа. Он объяснял мне, что происходит, что к чему, а потом написал тексты к отобранным фотографиям. И эти люди не скрывались от нас. Они говорили: да, мы продаём наркотики, но нам надо кормить семьи. 60% людей в предместьях Парижа – безработные. Им надо как-то выживать. Я знаю, что это плохо. Но что им делать?
Я читал, что и вы, чтобы начать фотографировать, совершили воровство.
Что я мог поделать, знаете, что я мог поделать?! Но я никогда не воровал у людей их личные вещи. Я стащил два фотоаппарата Olympus и три объектива для них в одном из магазинов сети FNAC. Я был студентом, искал работу и устроился туда, и они довольно хреново ко мне относились. И уволили меня спустя неделю. Тогда я решился, а потом сбыл всё это и купил себе Leica M5, но без объективов, на них денег уже не хватило. И с этой «лейкой» я отправился фотографировать одну демонстрацию – с моей новой камерой без объектива. Один профессиональный фотограф подошёл ко мне и сказал: «Ну-ну, удачи тебе!» Я объяснил, что у меня нет денег, чтобы докупить то, что надо. И он предложил: «Слушай, я могу тебе продать пользованный объектив на 16 мм для Leica, а ты будешь работать на меня целый год». И мне пришлось на самом деле два года расплачиваться за это, но в конце концов я это сделал.
Это ведь было время, когда многие говорили о революции и экспроприации.
Да, тогда вокруг были маоисты, троцкисты, анархисты, а я примыкал к ситуационистам. В их системе ценностей стибрить пару камер у крупной буржуйской сети было даже похвально. Воровать, заниматься любовью – я так живу и теперь. Просто «ворую» деньги у богачей, которые дают их на мои проекты. (Смеётся.)
Те времена сильно отличались от наших?
Да вовсе нет. Тогда тоже говорили, что фотожурналистика умерла. Когда я ещё учился в школе, мне было 17 и я был без ума от фотографии, потому что это была политика, Вьетнамская война и так далее. И уже тогда выходили журналы с большими заголовками: «Фотожурналистика умерла!» В 1972 году! Но знаете, жизнь не прекратилась на земле и фотожурналистика всё ещё здесь. Представляете, какую самую первую фотожурналистику можно увидеть на свете? Это рисунки на стенах пещеры, которым 40 000 лет. Вот настоящий фотожурнализм!
Когда вышла ваша первая книга о бандах, как я слышал, многие персонажи были на вас сердиты?
Эти люди сердиты и недовольны всё время, что бы ни случилось. Вот почему они бандиты. (Смеётся.)
Была какая-то стрельба…
Да, когда я закончил книгу, я сразу переехал. Я понимал, что за мной могут прийти. Так или иначе, это была страшная дыра, это местечко. В мою старую квартиру вселился какой-то чёрный парень. Они выломали дверь и напали на него. Он говорил, что ни при чём, что Ян Морван давно съехал. А это были нацисты, которые отвечали ему: «Ты – чёрный! Всё равно получишь…»
Но потом вы стали, по вашим словам, популярны среди этих бандитов?
Не среди всех. Вот нацики меня не любят. А цветные ребята – да. Меня даже называли «героем гетто». Знаете почему – потому что когда я был в суде месяц назад, то не пользовался услугами адвоката. Я пришёл в суд и сказал: «Я всё могу объяснить сам. Да и к тому же это слишком дорого». И я проиграл. Моя вторая книга о бандах теперь под запретом – «Gangs 2». Потому что один скинхед-наци добился этого после того, как я снял его 25 лет назад. У нас есть закон о праве на образ, по которому любой может остановить размещение своего образа, поставить на это вето. И вот этот парень, который был в первой книге и попал во вторую, несмотря на то, что он подписал соглашение, что он не против, «передумал». Он подал на нас с издателем в суд. Многие фотографы встревожены таким прецедентом, теперь любой может прийти к ним и потребовать деньги, они поддерживают меня. Но 29 июля суд вынес вердикт, а уже 31 июля книгу изъяли из продажи. Большая книга, 300 страниц. Мы успели продать столько экземпляров, сколько было нужно, чтобы покрыть судебные расходы и расходы на типографию. Ничего не выиграли, но ничего не проиграли.
Ян Морван
Что вы искали в этих снимках, в этих бандитах?
Вы должны знать, что моё главное хобби – это философия. В мире есть два типа философов – платоники и эпикурейцы. Я – эпикуреец. У всех, кстати, какое-то извращённое представление об Эпикуре, а он был всё время больной, никогда не занимался любовью. Но так или иначе платоники были за разделение души и плоти, а эпикурейцы говорили о том, что они всегда идут в комплекте. В этом же духе работали Шопенгауэр и Ницше, который много писал о воле к власти. И это как раз то, что есть на моих снимках. Всё – воля к власти.
Когда я был на войне, то понял такую вещь. Если хочешь быть настоящим солдатом, никогда не трахайся, никогда. Если начнутся всякие интрижки, ты больше не солдат. Такие солдаты могут быть насильниками, но они никогда не вступают в отношения. Секс и насилие связаны очень тесно. А уровень насилия всё время растёт, я вижу это в новостях, которые читаю по нескольку часов в день. Но я не интересуюсь конкретно сексом или бандами, или войной, я интересуюсь философией. Вот что интересует меня в бизнесе образов.
Вы фотографировали девушек в Бангкоке…
Я приехал туда вовсе с другой целью – снимать войну, которая шла в Камбодже. Но когда я добрался, всё уже было кончено, вьетнамцы победили. Я вернулся в Бангкок. И оказалось, что у меня нет денег. Надо было искать решение. И я нашёл его с девушками. В конце 70-х все в журналистской тусовке меня знали. Я был кем-то вроде знаменитости. И вот я жил в отеле «Трокадеро», в том самом, где в фильме «Акополипсис сегодня» обитал главный герой. Я знал всех этих девочек, мог что-то кому-то подсказать и получал комиссионные. Так я зарабатывал деньги. Жизнь фотографа – не из лёгких. И я фотографировал, да. Я думал выпустить книгу со снимками оттуда в этом году, но решил отложить и выпустить сначала серию «Поля сражений», она должна появиться в сентябре. Я решил, что не надо подводить спонсоров проекта и смешивать «тёмную сторону» Яна Морвана со светлой – с имиджем серьёзного современного художника. (Смеётся.) Но она обязательно выйдет. Эти девушки – они были как солдаты на передовой. Они работали, чтобы прокормить свои семьи. Не все, конечно. Но где-то процентов 80. Я это знаю, я жил с ними вместе.
Когда я вернулся из Бангкока, у меня совсем не было денег. И я пошёл работать военным фотокорреспондентом.
Самый странный эпизод, связанный с войной?
Я был в Афганистане, в Кандагаре, в 1989 году. И вот я на позиции талибанов, перед нами три советских танка Т-62, а у моджахедов в руках реактивные противотанковые гранатомёты РПГ. Эти ребята с гранатомётами начинают крепко курить гашиш. Потом молятся аллаху. А танки стоят впереди и не двигаются. Может, русские ребята тоже выпили водки. И вот один из гранатомётов даёт залп: пшшшш! И попадает куда-то в пяти сотнях метров от танков. И я думаю, что я делаю здесь с этими обкуренными талибанами?! Потом ещё одна граната и снова мимо. Только тогда танки наконец заурчали и куда-то поползли… Вот такая она – эта война.
Весь этот опыт… Сильно ли он изменил вас?
Нет, я всё ещё мальчишка, вы же видите, разве я выгляжу серьёзно и вызываю доверие? Я собираю модельки автомашин! (Смеётся, а потом обращается к официанту: Можно ещё два бокала белого?) Take it easy. Но иногда это очень помогает. В Бенгази нас с ещё одним фотографом арестовали какие-то местные люди. И они сказали: «У вас большие проблемы». Если в арабских странах вам говорят, что у вас большие проблемы, это действительно серьёзно. И я тогда сделал так. (Встаёт с кресла, становится на колени, делает умильное лицо.) Я встал на колени, сложил руки и взмолился: «Пожалуйста, отпустите меня к моей семье!» Они рассмеялись. А второй парень пытался что-то говорить, что я, мол, француз, что это вам так просто не пройдёт. Нет, так нельзя разговаривать с арабами. Нельзя с ними говорить с позиции превосходства, с позиции «большого белого человека». Но тогда они рассмеялись надо мной и отпустили нас. В тот день это сработало, может, в другой день это не сработает, никогда не знаешь.
Вы много путешествуете по миру, видите его разные точки, а потом возвращаетесь в Европу. Что вы о ней думаете?
Мы много потеряли в ХХ веке. Первая и Вторая мировые войны были как гражданские войны в Европе. Мы ведь были очень похожи, мы разделяли одни и те же ценности. Нас всех вела воля к власти. А теперь… Во Франции мужчины мечтают уйти на пенсию пораньше и купить небольшой домик в деревне. И это финиш для мужчины. Потому что для него главным должна быть его работа. Вообще французы лицемерны и ревнивы к чужому успеху. У меня есть 2 машины: Гольф и Ауди А8, и если я еду договариваться о работе, я всегда выбираю Гольф. Иначе работы не видать как своих ушей...
Когда я был в Кулдиге, то заметил, что люди там как американцы – все сидят вечером дома и смотрят ТВ. Никто не выходит и не общается. Я как-то летал на острова в Тихом океане. Американцы там победили во Второй мировой. И теперь местные стали большие и жирные, постоянно едят гамбургеры и пьют кока-колу. Что это? У вас тоже была советская оккупация, а теперь оккупация всего этого американского добра. Иногда мне кажется, что в той войне победили немцы и они превратили Америку в поле экспериментов в области очень плохой и вредной еды. Я как-то был в Айове и искал там хороший ресторан. Но всё время попадался какой-то фастфуд, и вдруг наконец-то я вижу вывеску «Домашняя кухня». Я думаю – вот что мне надо. Захожу, а там где-то человек сорок, и все оборачиваются и смотрят на меня. Самый худой – килограммов на сто двадцать. Я заказываю цыплёнка, самую простую еду, которую можно спросить где угодно. Его трудно испортить. И мне приносят совершенно чёрного цыплёнка, и всё блюдо покрыто каким-то жёлтым жирным соусом. Все смотрят на меня, и я думаю: «Если не съем это, что они сделают со мной?»
А вообще никогда не стоит забывать, что мы все – животные…
Одинокие животные…
Да, животные. И если ты это понимаешь, уже хорошо, значит, ты можешь попробовать меняться. А если ты думаешь, что ты бог и венец природы, ты не изменишься никогда. Я тоже такое животное, и у меня всякие бывают страсти. Но я говорю себе – не делай этого, Ян, будь хорошим человеком. А ведь не многие так говорят себя. Ведь легче чувствовать, что тебе всё позволено. Или сказать: «Эй, слушайте меня!» Когда я преподаю студентам, я всегда говорю, что они снимают лучше меня. Они серьёзнее ко всему подходят. Я не думаю о композиции, к чёрту композицию. Моя жена, а она скульптор, иногда смотрит на мои фотографии и говорит: «О боже, почему бы тебе не поучиться в художественной школе!» Но своих студентов я учу, что у них просто должно быть желание идти и сделать это. Идти и фотографировать.
Снимаете ли вы каждый день?
Да, это как с музыкой. Если не практикуешься, теряешь сноровку. У меня есть небольшая цифровая камера и я снимаю постоянно. Ну, если у меня нет жуткого похмелья в этот день. (Смеётся и допивает пятый бокал белого.) Тогда я иду и снимаю.
