Как старый цирковой клоун
Интервью с французским художником Кристианом Болтански
04/02/2014
Интервью подготовлено при поддержке ABLV Charitable Foundation
Родившийся в Париже Кристиан Болтански (1944) за восемь месяцев до своего 70-летия появился в Риге, чтобы открыть здесь выставку «Архив сердцебиений», на которой можно ознакомиться не только с начатым в 2005 году регистром сердцебиений жителей Земли, но и с видеоинсталляцией «Между временами» (Entre Temps, 2003). В ней использованы портреты самого Болтански в возрасте от шести до пятидесяти семи лет.
Этого художника представляет престижная Marian Goodman Gallery, а его творческий «послужной список» украшают почти все мыслимые в карьере современного художника награды (трёхкратное участие в Documenta, экспозиция национального павильона Франции на 54-й Венецианской биеннале; его персональные выставки проходили в Центре Помпиду в Париже, галереях Whitechappel и Serpentine в Лондоне, в музеях современного искусства Чикаго и Лос-Анджелеса и т.д.). Болтански всегда обращается к краеугольным вопросам жизни и смерти, но пишет их в своём искусстве прописными буквами. Его интересует не глобальная Память человечества, задокументированная в исторических книгах, а море маленьких памятей, которые раньше или позже растворяются в небытии. Болтански влечёт наша уникальность и одновременно суетность. Он, как Дон Кихот, борется с мельницами времени, используя в своих работах уловители мгновений – фотографии (например, в работе Menschlich («По-человечески»), 1994), записи (Les Archives du Cœur, начато в 2005 году) и однажды уже принадлежавшие кому-то вещи (Personnes – Monumenta 2010 в парижском Grand Palais), которые, когда близкие умирают, становятся свидетельствами болезненной недостачи, а не присутствия. Также «Архив сердцебиений» (база данных которого хранится на островке Эджима в Японском море и является частью художественного проекта японского утописта и миллиардера Соичиро Фукутаке) однажды превратится из острова жизни в остров смерти, т.к. будет хранить тысячи записей сердцебиений живших когда-то людей. Между прочим, не только людей. В одном интервью Кристиан Болтански рассказал, что самая первая запись сделана в Швеции, где один господин попросил записать сердцебиение своего любимого пса.
Однако Кристиан Болтански видит в конечности жизни её красоту, а не мрачную обречённость. Он нередко приписывает себе «всеобъемлющую эмпатию», желая обнять и приласкать чуть не каждого жителя земли. Вот и в Риге он излучает тепло, возможно, привезённое из Сиднея, где он перед визитом в Латвию при +40 градусах по Цельсию наслаждался пляжем и принимал участие в Сиднейском фестивале искусства, инсталлировав там в совершенно новом виде показанную в павильоне Франции на 54-й Венецианской биеннале искусства работу Chance, в которой с молниеносной скоростью по металлическим рельсам мчатся чёрно-белые фотографии – портреты новорождённых, а на огромном таблоиде меняются цифры умерших и родившихся людей.
Кристиан Болтански. Chance. Павильон Франции на 54-й Венецианской биеннале
Это – первый раз, когда вас пригласили показать свои работы в Латвии? Или это – первый раз, когда вы согласились?
Я приглашён впервые. Я побывал в Риге год назад, чтобы ознакомиться с экспозиционным помещением, и вот теперь – чтобы открыть выставку. Я часто бывал в Польше, один раз – в Хельсинки, но в Латвии – в первый раз.
В Риге можно увидеть вашу работу «Архив сердцебиений», а также принять участие в её постоянном пополнении. Действительно ли существует японский коллекционер, который приобрёл её и разместил архив на заморском острове в Японии, или же это некая мифология?
Нет, всё это действительно правда, и имеется реальная возможность поехать туда. Архив находится на острове Тешима (Teshima) в Японии, а коллекционера зовут Фукутаке (Soichiro Fukutake). Я бы его сравнил с принцем из XVIII века, потому что он на островах построил не только несколько музеев, но также преобразовал тамошнюю природу. Например, посадил рощи оливковых деревьев и выжимает прекрасное оливковое масло. Он мне сказал, что он – утопист, потому что хочет создать рай на земле. Соображения обоснованны – он не верит в жизнь после смерти и у него нет наследников. Поэтому он все деньги вкладывает в целый кластер из нескольких островов (Benesse Art Site Naoshima), в том числе в тамошние художественные музеи, сотрудничая с выдающимися японскими архитекторами – Тадао Андо и SANAA, а также формируя свою коллекцию искусства. Одновременно он поднял уровень благосостояния жителей островов, т.к. раньше там не было просто ничего и царила безработица, вынуждавшая людей переселяться в города. Но сегодня они могут оставаться на островах и работать, например, в туристической сфере. «Архив сердцебиений» находится на необжитом маленьком островке (Ejima) недалеко от Тешимы. Красивый пляж и длинный туннель, который вдаётся внутрь горы, именно в нём и бьются теперь сердца.
А как было – «Архив сердцебиений» пришёлся по душе этому японскому миллиардеру или вы его создали специально для острова Тешима?
Он меня попросил создать что-то для него, и я выдумал этот архив, в котором сейчас около 85 тысяч записей, причём проект будет продолжен и после моей смерти.
А вам вообще нравится рассказывать о своих работах? Надо ли делать это художнику?
Быть художником означает высказываться не с помощью слов, а с помощью художественных средств. Но есть ещё одна вещь – жизнь как искусство, что означает поддержание определённой мифологии. Например, остров в Японии – реальность, но не обязательно отправляться туда, чтобы уловить цель этой работы. Сам рассказ, мифология этой работы, возможно, важнее, чем возможность вживую увидеть постройку, в которой хранится архив. Для меня важно поддержать эту историю, чтобы люди знали, что есть заморский остров, на котором хранятся бесчисленные сердцебиения. Конечено, если речь идёт о, скажем, работе Ван Гога в Амстердаме, не остаётся ничего другого, как отправиться туда, чтобы увидеть всё своими глазами. Но в случае «Архива сердцебиений» в принципе достаточно мифологии работы, чтобы постичь её волшебство, как и осознания того, что такое место действительно существует.
Значит, для вас важно, как звучит персональная история художественной работы?
Да, это – создание мифологии. Однако если я сказал бы, что «Архив сердцебиений» находится на Луне, это было бы смешно. Рассказ должен быть реалистичным, чтобы мифология работала.
Personnes – Monumenta 2010 в парижском Grand Palais
Вы – знаменитый художник, означает ли это, что большая часть людей понимает ваше искусство?
Во-первых, я не знаменитый. Во-вторых, считаю, что от искусства каждый может взять то, что пожелает. Хорошая художественная работа – это открытая художественная работа. Каждый, кто рассматривает мои работы, поймёт то, что ему надо понять. Нет одной единственной правды. Если кто-то мне скажет «Твоё искусство скучное», я с ним соглашусь. Если кто-то скажет «Твоё искусство весёлое», я соглашусь и с ним. Задача художника – закончить работу, но в то же время оставить её открытой, незапертой.
Тогда ваша собственная концепция не является самой важной?
Вовсе нет. Каждый зритель подходит к художественной работе со всем своим уникальным багажом, со своим опытом. В Японии люди часто воспринимают мои работы через призму буддизма. Возможно, в контексте выставки «1914» «Архив сердцебиений» будет истолкован опять-таки совсем по-другому, но меня это не беспокоит, работа открыта для интерпретаций.
Что чаще всего побуждает вас создавать что-то новое?
По правде говоря, я чувствую себя, как художник времён Ренессанса, выполняющий заказы государя или епископа. Вот только что меня приглашал Сиднейский принц; а теперь меня пригласил и Рижский епископ... Это – моё задание, которое я выполняю.
Вам нравится рассматривать свои работы, появившиеся на свет уже довольно давно?
Иногда хорошо «прочесть» свои работы заново. Создавая искусство, не всегда замечаешь всё то, что ты туда вложил. Спустя десятилетие появляется возможность увидеть свою работу в полном свете. Что, конечно же, не исключает того, что к отдельным своим старым работам я вовсе не расположен.
Правда ли, что больше половины своих художественных работ вы после выставок уничтожаете или разбираете и используете для создания новых?
Да, именно так. Выставка в Риге служит доказательством этому, она была создана именно здесь по моим указаниям и инструкциям. Весной она исчезнет, чтобы, возможно, через лет пять снова оказаться воссозданной совсем в другом месте. Так что это одновременно и будет, и не будет та же самая выставка. Моя работа – как партитура, которую могут исполнять разные оркестры.
Думаю, что вас это спрашивали бессчётное количество раз, и всё же – расстраивает ли вас смерть? Пугает?
Жизнь, искусство, философия – это только некоторые важные вопросы. Один из них – факт, что все мы умрём. В своём искусстве я предполагаю, что каждый человек полностью уникален, но в то же время – чрезвычайно хрупок. Довольно скоро мы будем забыты. Сознание, что мы исчезнем, сопровождает осознание того, что мы не представляем собой ничего особенного. Есть только несколько равноценных по интенсивности вопросов – о Боге, сексе и красоте природы.
До 20 апреля в Творческой мастерской выставочного зала ЛНХМ «Арсенал» каждый может записать и своё сердцебиение
А как вы сами справляетесь с этим вопросом о смерти? Вы – пессимист или оптимист?
Это – единственный вопрос, на который у меня по-прежнему нет ответа. Я не верю в загробный мир. Но что я понял и что меня радует – что нам найдётся замена. Через многие годы на этом самом месте нас заменят другим художником и другим художественным критиком, которые будут точно так же сидеть и разговаривать. И это оптимистично – сознавать, что жизнь будет продолжаться и без нас.
Делает ли вас профессия художника счастливым?
Что за глупый вопрос... Но я думаю, что мне повезло, что я – художник. В каком-то отношении это меня спасает. Если бы я не был художником, я был бы намного несчастнее.
Вы по-прежнему занимаетесь живописью? В своё время вы начинали с этого.
Ах, нет. Перестал лет сорок назад.
Восхищаюсь вашими родителями, которые позволили тринадцатилетнему Кристиану Болтански не ходить в школу и оставаться дома, чтобы только рисовать картины. Откуда в них появилась смелость прислушаться к вашим желаниям?
Знаете, я был довольно глуповатым маленьким мальчиком. Часто оставался дома, чтобы ничего не делать и просто смотреть из окна, не произнося ни слова за целый день. Родители были счастливы видеть, что хотя бы что-то меня интересует и занимает. Иначе я мог показаться просто не в себе.
А вы помните, почему тогда торчали у окна?
Это очень длинный рассказ.
Вы сказали, что всегда будете начинающим, и что самое важное – это всегда следующая художественная работа.
Если ты – художник, то ты всегда начинающий. В искусстве ты никогда не знаешь, сможешь ли сделать следующую работу ещё лучше. Через месяц я буду делать новый проект в Сан-Паулу. В данный момент он у меня в голове, и я снова не знаю, как он воплотится, как будет выглядеть, я снова полный сомнений начинающий, готовый к неожиданностям.
Вы часто утверждали, что для художника важно большую часть времени не делать вообще ничего. Вы это посоветовали бы и юным энтузиастам?
Быть художником – непростая работа. Нельзя в восемь утра идти в мастерскую и начинать работать над громадным холстом, чтобы в пять вечера удовлетворённым отправиться домой. Важно научиться жить внутри работы. Слиться с ней полностью, но в то же время не делать ничего. Когда я был преподавателем, я учил студентов – если кто-то вам говорит, что вы – полный дурак, и к тому же некрасивый, но ваша художественная работа хороша, вы должны быть счастливы. Для художника нет ничего важнее его работ.
А что означает – не делать ничего?
Не делать ничего означает отказаться делать что-то другое, что не относится к выдающемуся искусству. Это мистический опыт.
Это тяжело, не так ли?
Да, временами действительно тяжело. Сидишь, смотришь на стену и ничего не понимаешь. Это пугает. Ты не знаешь, с тобой ли Бог в этот момент. Сидит монах в своей келье, но он не уверен, что Бог рядом. Но я не верю в Бога, я верю во что-то другое.
Во что?
Я не могу это разъяснить, но есть хорошая музыка и есть плохая музыка. Есть хорошие художники и есть плохие художники.
И это заменяет вам Бога?
Совсем нет, но это по крайней мере тайна, что-то трудно объяснимое. Многие годы я был преподавателем, и за все эти годы я встретил пятерых студентов, которые знали что-то такое, чего не знал я. Они не были ни умнее, ни веселее, но в них было какое-то необъяснимое чудо. Из этих пятерых некоторые умерли, некоторые перестали быть художниками, потому что жизнь нелегка, и выдающимися художниками становятся лишь немногие.
Значит, не каждый может стать хорошим художником?
Каждый может стать хорошим врачом или хорошим юристом. Но редко кто может стать художником. Ведь дело в том, что нет смысла быть хорошим художником. Надо быть выдающимся художником. Может быть, достаточно того, что ты – хороший врач, но недостаточно быть просто хорошим художником.
Когда в заключение разговора я прошу Кристиана Болтански подписать каталог Чикагской выставки 1989 года «Lessons of Darkness», он начинает рассказывать, что на этой выставке пытался решить вопрос, что же его занимает весь тот длительный период времени, когда в его художественных работах меняется лишь форма, но не тема. Поэтому я спросила его снова:
А начиная с этой выставки 1989 года, в вашем искусстве что-то изменилось концептуально?
Во всей моей жизни были только три решающих момента, которые соответственно вызвали три изменения парадигмы. Первый – когда в возрасте 24 лет я понял, что я вырос. Второй – когда умерли мои родители, что вылилось в выставку 1989 года. И третий – когда семь лет назад я понял, что стал очень старым. И художнику надо полностью сливаться с такими решающими моментами.
А что в вас изменилось семь лет назад?
Когда становишься старым, то больше не видишь жизнь так, как раньше. Например, страх смерти в 1989 году относился не ко мне, а к другим. А теперь – я следующий.
И… как это?
(Смеётся.)
Я имею в виду – как художнику. Вас волнует то, что однажды вы не сможете создавать искусство?
Я очень надеюсь, что скончаюсь в каком-то очень далёком конце мира, работая над выставкой. Как тот старый цирковой клоун, который умирает где-то в пути.
Заглавная фотография: Didier Plowy
