Игра в бисер на руинах империи
Борис Маркевич: Я – график
Москва. Галерея ARTSTORY
9 сентября – 9 октября, 2015
15/09/2015
Немецкая бумага, щетинные кисти, акварельные краски, мастерство настоящего в первозданном значении слова ремесленника и долгая-долгая медитативная работа – выставка Бориса Маркевича (1925–2002) открывается самым главным – натюрмортами 1990-х годов, шедеврами мастера, завершающего жизненный путь. Они сплошной лентой стелются по стене, наполняя её вибрацией тончайших цветовых переходов – жемчужно-серых, бледно-оливковых, алебастровых, умбристых. Светящаяся субстанция сгущается, напрягается – и в пространстве, ограниченном паспарту, возникает кувшин или спичечный коробок, цветок в пузырьке или яйцо, колечко или капля воды. Предметы лишены жёсткой оболочки, мы видим их порождением единой материи, где бушуют электромагнитные волны и резвятся кварки. Закрашивая бумагу прозрачной акварелью, смывая, снова закрашивая и смывая, художник настойчиво добивается этого драгоценного ощущения, точно зная при этом, где должен засиять самый светлый блик – настоящая акварель брезгует белилами.
Стакан и кофейник. Бумага, акварель. 1996
Подобное сочетание рационального и чувственного, спокойствие сосредоточенного созерцания превращает автора этих листов в настоящего «игрока в бисер», противостоящего «фельетонной эпохе». Не знаю, как относился сам художник к роману Германа Гессе, так горячо любимому советской интеллигенцией, но эпоха для осмысления ему досталась интересная.
В профессиональной жизни Маркевичу дважды очень повезло. Он начинал в хорошее оттепельное время. После графического факультета Суриковского института работал с книгой – вместе с целой когортой коллег возвращал ей ценность цельности, опираясь на опыт русской школы книжной графики и открытия американцев и европейцев, долетавшие из-за чуть приподнявшегося железного занавеса. Как и в начале ХХ века, большие западные выставки, показанные в Москве 50–60-х годов, успешно оплодотворяли русское искусство. Только теперь они часто возвращали в родную почву его собственные открытия, когда-то обруганные и запрещённые. Обложки, развороты, иллюстрации, шрифтовые композиции Маркевича демонстрируют не только каллиграфическое мастерство, но и знакомство с супрематизмом Малевича, графикой Баухауза, конструктивизмом ВХУТЕМАСа, пропущенными сквозь швейцарский и американский модернизм.
Обручальное кольцо. Бумага, акварель. 1990-е
Маркевич был востребованным и успешным автором. Он работал с текстами Овидия и Шекспира, Томаса Манна и Камю, Блока и Бунина, Бажова и Астафьева, он представлял лицо советской книжной графики на зарубежных выставках – в СССР всегда существовал экспортный вариант на все случаи жизни – от автомобиля до произведения искусства. Международный справочник «Who's who in Grafic Art» за 1962 год назвал его одним из 400 лучших графиков мира. Как член Союза художников он пользовался множеством замечательных преференций вроде мастерской, импортных материалов, рабочих командировок, домов творчества и даже дождался звания Заслуженного художника РСФСР.
Трудно представить, как при этом ему, сыну репрессированного отца, свидетелю множества знаменательных событий советской истории от венгерского восстания и «пражской весны» до политических процессов, зачастую касавшихся людей ближнего круга, удавалось сохранять ощущение равновесия и гармонии. Что ему в этом помогало? Может быть, счастливый характер и сила духа – он не потерял доверия к жизни и обаяния, несмотря на перенесённый в детстве полиомиелит и вечную палочку в руке. Может быть, счастливая любовь – его жена, художница Алевтина Власова, всегда была рядом. Может быть, погружённость в профессию, когда важнее всего, поставлен ли натюрморт, готова ли бумага, хороши ли кисти, не пересохла ли краска. Может быть, привычное и твердое представление о своём месте в мироздании, прагматичный отказ от попытки «объять необъятное». Маркевич не активист, не боец, не обличитель – он созерцатель, способный к рефлексии и иронии, отточенной общением с любимыми авторами – Зощенко, Тэффи, Булгаковым.
Обложка к рассказам Н.Тэффи. Тушь, перо
Уже с конца 50-х параллельно книжным заказам Маркевич начал работать акварелью. Тогда это называлось «для себя». Сдержанные по колориту и ритмически скомпонованные пейзажи, натюрморты, интерьеры, немногочисленные портреты хорошо вписываются в круг тем и задач художников так называемого «сурового стиля». Почти все эти листы родились в псковской деревне, где Маркевичи купили дом и проводили лето. Но художника волнуют не столько деревенский быт и скромная красота среднерусской природы, сколько отношения цветовых плоскостей и объёмов в пространстве, композиционные парадоксы и колористические загадки. Для «деревенщика» он слишком изыскан. Здесь скорее стоит вспомнить о Джорджо Моранди, чьё интровертное искусство подчинило многих москвичей, особенно после выставки 1973 года в ГМИИ, или о Владимире Вейсберге, ровеснике, маниакально сосредоточенном на создании живописной среды, наполненной цветовыми волнами.
Ручка из прошлого века. Бумага, акварель. 1999
Маркевич признавался, что не готов «отвлекаться на привыкание к новому, сложному, незнакомому», но ему повезло ещё раз – снова помогла история. Разразилась перестройка, и налаженная жизнь сломалась. Правда, никаких особенных трагедий с ним не случилось, он даже был избран членом-корреспондентом Российской академии художеств, но иссякли заказы, закрылись дома творчества, переформировались институции, а главное – исчезли все действительные и мнимые преграды. Оказалось, что та пресловутая внутренняя свобода, которую пестовали многие, закрывая глаза на происходящее вокруг, ничего общего с новой свободой не имеет, ни от чего не защищает, и насущно необходимо заново «обдумывать житьё». Наш герой, уже далеко не молодой человек, мудро распорядился историческим шансом. Он позволил себе наконец отдаться созерцанию, позволил метафизике победить физику, и мы получили великолепные акварели, украшающие теперь главный зал галереи ARTSTORY.
Художник не был избалован персональными выставками – пара в Москве, еще одна в Тбилиси, небольшая посмертная 2003 года в ГМИИ им. Пушкина. Нынешняя, пожалуй, самая полная, открыла второй сезон работы галереи и собрала почти триста работ – оригиналы обложек, эскизы почтовых марок, шрифтовые композиции, циклы иллюстраций, включая рисунки пером к «Мастеру и Маргарите» Булгакова и рассказам Зощенко, юмористические рисунки 90-х, акварели. Совсем скоро ARTSTORY и её создатели Люсинэ Петросян и Михаил Опенгейм будут праздновать день рождения – 15 октября галерее исполняется год. Это мало для подобной институции, но чрезвычайно знаменательно, учитывая политические и экономические реалии. Программа прошедшего года была очень насыщенной, и если пока не до конца понятен принцип её формирования, то совершенно очевиден высокий профессиональный уровень подготовки выставок. Это касается и дизайна экспозиции, и полиграфического сопровождения.
Белый чайник. Бумага, акварель. 1990
Вот и в этот раз к вернисажу организаторы успели издать сборник рассказов Зощенко, составленный и оформленный Маркевичем ещё в 1970 году по заказу ленинградского издательства «Художник РСФСР». Работа так и не была тогда опубликована из-за вездесущей советской цензуры, задевавшей и самых благополучных. Изящная получилась книжка, будущая библиографическая редкость. Грустно только, что для того, чтобы привлечь внимание к художнику, который никогда не находился в положении диссидента и не претендовал на него, приходится использовать факт, являющийся скорее исключением. Суета всё это. Борису Анисимовичу вряд ли понравилось бы.
