Метафизика гербария
«Книга трав» Дмитрия Плавинского из собраний ГМИИ им. А.С. Пушкина, Государственного биологического музея им. К.А. Тимирязева и частных коллекций
Москва, ГМИИ им. Пушкина, главное здание
27 октября – 03 декабря, 2015
30/10/2015
«Арфой звенит трава, она собирает наши истории и, вспоминая, рассказывает их – луговая арфа, звучащая на разные голоса».
Трумен Капоте. «Голоса травы»
Всего трёх дней в доме на дереве хватило героям повести Трумена Капоте, чтобы многое понять об одиночестве, свободе выбора и «искусстве плыть против течения». Трёх дней между небом и землёй, среди листьев и поющих трав. Молодой московский художник Дмитрий Плавинский в 1963 году отправился в свой наполовину выкупленный домик в Тарусе на целое лето.
К тому времени он уже был автором программных работ вроде «Голосов молчания», «абстракцистом» и заметной фигурой московского андеграунда. Он уже отучился на театральном отделении Художественного училища памяти 1905 года, уже получил ошеломляющий опыт общения с живым современным западным искусством на выставках Московского международного фестиваля молодежи и студентов и вместе с друзьями и соратниками Краснопевцевым, Свешниковым, Харитоновым, Зверевым осваивал новые возможности, новые методы и новые материалы. Уже состоялась его первая персональная выставка – дома у искусствоведа Ильи Цырлина, где известнейший коллекционер того времени Георгий Костаки купил его «Кричащую рыбу», а Нина Стивенс, жена американского журналиста и хозяйка известного московского салона, уже начала собирать его живопись.
Дмитрий Плавинский. Лунный лист. 1963
Работы этого времени сам художник называл предметной абстракцией, так много в них было фактуры и физического веса, воплощённых левкасными массами на холстах и деревянных досках, так плотно в них сосуществовали важные для художника предметы и темы, из которых он кропотливо выстраивал свой мир. Опыт театрального художника, привыкшего действовать в пространстве спектакля от Шекспира до Булгакова и современной пьесы, приучил его внимательно относиться к сбору материала. Возможно, отсюда эти бесконечные исторические и культурные реминисценции: от палеонтологических древностей, фресок Тассили и берестяных грамот до старинных карт, ключей и математических символов.
Дмитрий Плавинский. Бабочка на растении. 1963
Трудно отделаться от ощущения, что в столь терпеливом поиске устойчивой структуры мироздания, а Плавинский позже определял своё искусство как «структурный символизм», слышны отголоски детских трагедий и особенно неожиданной встречи с родной матерью, впервые появившейся перед одиннадцатилетним ничего о ней не знающим сыном после десяти лагерных лет.
Мироздание Плавинского плохо состыковывалось с идеологизированным существованием Страны Советов. Он никогда не был социальным критиком, как, например, Оскар Рабин. Настоящий эскапист, он бежал от реальности в мифотворчество, и реальность мстила ему, лишая средств к существованию. Особенно суровой, по его воспоминаниям, оказался год после выставки 30 лет МОСХ в Манеже, на которой Хрущёв разгромил левых художников.
Покупавшие работы иностранцы притихли на время, невыносимое материальное положение и намечавшийся творческий кризис вынуждали действовать.
Дмитрий Павлинский. Серебряный лист. 1963
Плавинский отправился в Тарусу. Он и раньше работал в этом маленьком городе на Оке, русском Барбизоне, как называли его в начале ХХ века. Тарусу любили Поленовы и Цветаевы, Борисов-Мусатов и Крымов. В 1960-е здесь жил Паустовский и редактировал оттепельный поэтический альманах «Тарусские страницы». Плавинский дружил с семейством Штейнбергов, а сын Паустовского, мальчик Алёша, таскал за ним мольберт.
Вслед за романтиками и Рёскиным Плавинский решил попробовать на вкус принцип «верности Природе».
Вдохновившись манускриптом Леонардо да Винчи, где был изображён оттиск листка растения и описан способ его изготовления, он освоил и даже модернизировал технику и сделал целый альбом. Потом увлёкся рисованием листьев, цветов и трав с натуры и проявил себя виртуозным рисовальщиком – непроклеенная бумага, тонкое перо и разбавленная тушь не допускали никаких исправлений и требовали предельной сосредоточенности.
Дмитрий Плавинский. Луг. 1963
Это лето стало важным этапом творческой жизни Плавинского. Отодвинув визионерский пыл, он послушно следовал за природой, демонстрируя при этом высочайшую маэстрию. Монотипии и перовые рисунки, выполненные тем летом, составили «Книгу трав» и легли в основу выставки, о которой Плавинский и его жена Мария долго вместе мечтали. Мастер не дождался, он умер три года назад, но дождались зрители. И вот парадокс – сегодня, когда в России бурно реставрируется советская идеология, ясное до минимализма произведение метафизика-неформала показывает главный московский музей.
Фрагмент экспозиции. Фото: Ольга Абрамова
Экспозиция почти дословно следует авторскому замечанию: «Меня вдохновляли акварели Дюрера, французские и русские травники и, конечно, японцы». Всё так и есть, только вместо акварелей мы видим дюреровские гравюры, что ничуть не противоречит замыслу – Дюрер один из главных любимцев Плавинского. Монотипии на белой и чёрной бумаге, сияющие нежными контурами и прожилками, соседствуют с листами из гербариев конца XIX века. В витринах лежат ботанический атлас и травники XVIII века, литографированные «Растения, насекомые, пресмыкающиеся» Хокусая и ксилография «Лист камелии и нить» Сэки Суйгаку. Виртуозные рисунки пером, разлетевшиеся по залу, каллиграфически структурируют поверхность стен, а экспрессивные пятна офортов конца 60-х – 70-х гг., выполненные по материалам «Книги трав», и металлические печатные формы, сияющие серебряным и медным блеском, яркими аккордами поддерживают экспозиционную конструкцию.
Разные по времени, материалу и технике артефакты гармонично сосуществуют в пространстве старого музея. По-видимому, их объединяет напряжённое внимание к первоначальной природе реальности, лишённое высокопарной многословности. В отрешённом наблюдении, тонкой линии и живописном пятне зачастую больше сути, чем в тяжеловесной эзотерике. «Книга трав» в этом смысле – одна из вершин творчества Плавинского. К сожалению, она так и не осуществилась как подлинная livre d’artiste – книга художника, её листы не собраны вместе под одной обложкой. Это мешает ощутить всю полноту замысла, но, несмотря ни на что, сложный контрапункт чередования печатных страниц и живого рисования хорошо различим.
Дмитрий Плавинский. Из альбома «Книга трав»
Монотипии из «Книги трав» стали для Плавинского началом долгого и серьёзного погружения в печатную графику. Увлечённый возможностями офорта, резца, акватинты, мягкого лака и сухой иглы, он продолжает создавать вариации на темы книги. Формальное, техническое совершенство лучших оттисков вроде «Космического листа» становится главным сюжетом, не требуя никакого литературного сценария. Впрочем, материал, добытый тем летом, послужил основой множества не только графических, но и живописных работ. Ведь впереди у мастера ещё почти полвека со скандальными выставками, горкомом графиков, эмиграцией, возвращением в Москву после четырнадцати лет жизни в США и множеством работ, подтверждающих его славу классика-нонконформиста.
На открытии выставки. Фото: Ольга Абрамова
Очень трудно в сегодняшней Москве отвлечься от звенящих, шипящих и кричащих новостей: Сирия, Украина, Крым, арестованные в Швейцарии миллионы очередного чиновника, новый дурацкий закон, «библиотечное дело», отлучение Марата Гельмана от Винзавода. Выставка в ГМИИ своей сосредоточенностью, соразмерностью и музыкальностью обещает передышку.
