Мастеровой
Гелий Коржев и левая идея в XXI веке
07/04/2016
В Третьяковской галерее на Крымском валу открыта выставка «ГЕЛИЙ». Она посвящена художнику, вещество живописи которого стало катализатором многих процессов саморефлексии российской культуры нового тысячелетия. В подготовке самой большой экспозиции творческого наследия Гелия Коржева помимо ГТГ приняли участие Фонд Коржева, выставочный центр РОСИЗО и меценат, коллекционер советской живописи Александр Ананьев.
В случае с экспозицией Гелия Коржева в Государственной Третьяковской галерее интересно поразмышлять на тему странных сближений сегодня левых идей и традиционных методов их репрезентации. У многих живущих ныне теоретиков культуры и критиков понимание левого искусства заряжено каким-то древним романтическим, символистским светом. Например, замечательный театральный критик Марина Давыдова, рецензируя недавно спектакль Кирилла Серебренникова по произведениям Хайнера Мюллера «Машина Мюллер», выдвинула тезис о чуждости российской интеллигенции левой идеи в силу того, что левая идея подразумевает крушение устоев классической культуры, а наша оппозиция насквозь проникнута сознанием ретроспективизма (грезит о прошлом, ищет в нём идеал). Осмелюсь предположить, что постулируемая как суть левизны поэтизация насилия, крушения всего и вся – это давний архаичный сюжет, вызревший в пресыщенных салонах буржуазного мира эпохи декаданса, fin de siècle. «Буревестник» Горького, поэма Блока «Двенадцать» – как раз характерные примеры такого салонного творчества о революции, хорошо согласующиеся с экзальтированными аффектами искусства эпохи модерн. Наметившиеся в эстетике сияющих бездн символизма темы выхода за пределы телесных оков, раскрепощения духа, поиска новых форм во что бы то ни стало оказались, да, программными для авангарда. В этом, кстати, странное жизнестроительное сродство двух непримиримых парадигм. В какой-то момент, когда эстетический эксперимент крушения и переформатирования всего стал полноправным социальным, левое и свободное обернулось правым и человеконенавистническим. И это трагически осознали после периода эйфории Малевич, Маяковский, другие отцы авангарда.
Гелий Коржев. Художник. 1961
Сегодня, если отринуть любимую российской как раз интеллигенцией театральную патетику и риторику (как там, у чеховской Аркадиной, «серой пахнет… это так нужно?»), левая идея, как она позиционируется в мире, это прежде всего каждодневная работа над собой и миром в целях поиска возможности выхода из темниц, но не тела, а капиталистического товарно-денежного конвейера, отчуждающего человека от себя самого. Во многом эта работа сродни чиновничьей, бюрократической, совсем не эффектной, сродни работе агента социальных служб или профсоюзного комитета. Без мировых пожаров, выходов из себя и без символистского салона. Интересно, что смиренный образ левого искусства, служения социальной правде представляет в России мастер, которого называют последним великим реалистом XX столетия: Гелий Михайлович Коржев.
Если мы обратимся к репертуару тем мастера, то отметим факт их близости к картинам часто безвестных мастеров художественных бригад, что оформляли клубы, красные уголки, агитационные стенды. Большая часть этих работ датируется второй половиной 20-х годов – первой половиной 30-х (условно – периодом наибольшей социальной активности левых художников, которые творить начали ещё в свободной стране, а закончили в тоталитарной). Эти работы хранятся в запасниках РОСИЗО и были выставлены для показа широкой публике Москвы в 2008 году Екатериной Дёготь в рамках проекта «Борьба за знамя. Советское искусство между Троцким и Сталиным». Это очень интересные работы. Они вроде бы похожи на Родченко и Лисицкого по лихим монтажным ракурсам и окубливанию форм, но одновременно ассоциируются с ликбезовским лубком для неграмотных. В отличие от авангардных экспериментов они не нарциссичны и не заряжены сверхчеловеческой идеей всё обнулить и обновить. В отличие от кондового соцреализма не догматичны, не вторичны и искренни. Они – работы дельных мастеровых, которым надо разобраться с проклятыми насущными проблемами социального неравенства, отставания в экономическом развитии, ликвидации безграмотности. На некоторых из них наивно и оттого грандиозно показываются достижения тяжелой промышленности. На других – преимущество коллективного отношения к труду, когда все за дело ответственны. На третьих – натюрморты с элементарной, но безотказно действующей на сознание не искушённых в науках рабочих символикой: кумачи, серпы, молоты, стенгазета, суровая пролетарская трапеза, образцы добычи пород в промышленности… Небезосновательно Екатерина Дёготь акцентирует внимание на том, что это и есть левое искусство. Социально ориентированное. Чуждое эгоцентризма формалистов и радикальных экспериментаторов, чей живописный и т.д. хаос молниеносно становится товаром на рынке потребления. Чуждое сервильности и фальшивого лицемерия партийных заказов. Оно просвещает. Оно – инструмент борьбы за нормальную жизнь не избранных «духовидцев», а всех, кто уважает труд другого. Как тогда говорили – «картина не товар, а товарищ».
Гелий Коржев. Натюрморт с топором и коловоротом. 1979
Подобные товарищи-картины и создавал Гелий Коржев. Все его темы просты: раны войн, семья, социальное дно, тяжелый труд ради хлеба насущного, художник на правах аутсайдера в равнодушном обществе. Его живопись и по сюжетам, и по стилистике действительно похожа на образцы левого бригадного искусства 20-х – начала 30-х. И в натюрмортах с серпами, молотами и кумачами та же бесхитростная метафорика. Сокуратор выставки Фаина Балаховская точно сказала, что «живопись у него не хорошая и не плохая. Она такая, какая необходима была для выражения замысла, – убедительная. Сравнивая зрелые работы с совсем ранними опытами, видишь, как Коржев сознательно отказывается от красивой, манкой манеры в пользу того, что считал правдой. Для него важно было найти композиционные схемы, и он их использует повторно, преобразует, наполняет другим содержанием. Сейчас это сложно уже оценить, но Коржев довольно дерзко нарушал и разрушал каноны советского искусства, очень узко понимающего реализм. Но и картина, и фигуративный язык его вполне устраивали, и выйти за эти пределы он не стремился, даже в виде экспериментов».
Гелий Коржев. Влюблённые. 1959
Более того, художник просто манифестировал свою левизну, говоря, что занимается не социалистическим (номенклатурным), а социальным реализмом. Его красочное тесто оказывается некой живой органической субстанцией, которая транслирует нам не тщеславие художественного жеста, не ходульные схемы арт-номенклатуры, а пластику, пантомиму самой жизни, которая может быть убога, неприглядна, но достойна сострадания и заботы. Потому Коржев оказывается отличным собеседником самого массового, ориентированного на частного и честного человека искусства – кинематографа в его варианте неореализма. Многие холсты мастера написаны так, как будто камера с объективом зависла над распластанным на земле, свернувшимся в позе эмбриона героем. Многие форматы вытянуты по аналогии с широкоэкранным кино. Присутствуют случайные срезы композиции и стереоскопическая слоистость планов. Эту причастность киноэстетике (демократическому и агитационному виду искусства) поняли художники выставки, Евгений, Кирилл Асс, Надежда Корбут. Они встроили в огромный зал подобие многих павильонов, по которым надо идти словно в пространстве некоего фильма. Иногда фальшстены прорезаются окнами, и ты в реальном режиме видишь параллельный монтаж из рядов других картин и зрителей в соседних коридорах. В разделе с работами библейского цикла совершенно и в то же время жутко до мурашек и спазма инсталлирована комната с картиной повесившегося Иуды. Когда входишь в замкнутый серый бокс-камеру, видишь напротив себя одну работу: грязные ноги повешенного человека и железные монеты в пыли. Заочно очная ставка.
Живопись на библейские темы и фантазмы в традициях Босха и Гойи под названием «Тюрлики» – исключение из социального реализма Коржева. Однако в этих сериях, общаясь с традицией, он оказывается чрезвычайно современным сегодня. Измученные, иссохшиеся как древесная кора на обжигающем солнце герои Ветхого и Нового Завета заставляют вспомнить Николая Ге, его библейские циклы, в которых страшно и некрасиво поднималась тема: как может быть надежда на Спасение и Воскрешение после таких пыток плоти и такого унижения. Крайний позитивизм и жажда иного, трансцендентного измерения жизни – эта тема пунктиром проходит сквозь всё новейшее, пребывающее в постоянном кризисе когнитивности искусство.
Гелий Коржев. Тюрлики. Мутанты. Пиршество. 1983
А «тюрлики» – это химеры и монстры, рождённые подсознанием современного человека. Они ужасны своей липкой и потной всамделишностью, как будто Коржев моделировал их для фильма «Звёздные войны» или «Властелин колец».
Именно потому, что художник не отрицает мир культуры, а ведёт с ним беспощадно честный разговор, он становится современным и актуальным как раз в социальной проекции левого месседжа. Ему можно было бы подыскать множество интересных собеседников из contemporary art, как России (Дмитрий Гутов), так и мира (мастера бывшей ГДР, Лейпцигской школы, США, Азии). Жаль, что организаторы эту тему диалога совсем не подняли.
Гелий Коржев. Квартирантка. 1995
