Центробежность как залог гармонии
12/09/2016
Проходящая в красивейшем портовом городе Норвегии Бергене Ассамблея относительно своей истории содержит некую мистификацию. Если мы посмотрим трёхлетней давности материалы, например, на российском портале Colta, то узнаем, что, оказывается, форум современного искусства «Бергенская ассамблея» проходил в 2013 году впервые, в формате триеннале, идейными авторами которой были россиянка Екатерина Дёготь и американец Давид Рифф. Сегодня в пресс-материалах Ассамблеи-2016 упоминания о 2013 годе нет, слово «триеннале» не присутствует. Рассказывается, что в формате конференции Бергенская ассамблея существует с 2009 года. И – что самое интригующее – смысл её учреждения, смысл саммита внутри ассамблеи: понять, что такое сегодня формат биеннале, и критически его осмыслить.
То есть полемика о формате форума современного искусства и является структурообразующей. Это как если бы центробежная сила укрепляла интенции центростремительности. Очень необычно и парадоксально. Удивление в том, что эта постулируемая форумом внутренняя противоречивость, наполненность разновекторными силами не приводит к деструкции, краху. Она создаёт сложное пространство рефлексии и особую цельность полемичности.
В 2013 году Екатерина Дёготь и Давид Рифф придумали тему «Понедельник начинается в субботу». Она носит название знаменитого советского романа братьев Стругацких. Первый триеннальский фестиваль был посвящён очень сложной и интересной идее – выяснить, насколько жизнеспособны сегодня утопии идеального общества, насколько подвержены они той бюрократизации сознания, что блестяще представили в своем романе Стругацкие. Выставка была рассредоточена по Бергену в неких воображаемых «институтах», что, вероятно, подчеркивало приверженность кураторов актуальной проблематике research, исследования и в то же время пародийно аннигилировало пафос этой темы.
В этом году сквозной темы нет, и динамика разнонаправленных векторов Ассамблеи выявлена более интенсивно. Полемичность формата артикулирована сейчас как метод. Фестиваль имеет три платформы. Первая названа именем её идеолога, известного саунд-артиста Тарека Атоу: Tarek Atoui. Вторая – frEEthought – свободомыслие. Это образ сложно структурированного левого философского саммита с главной темой «Инфраструктура». Третья платформа: Praxis. Она самая непримиримая в отношении к институциональному формату биеннале, триеннале и т.д. Это цепь свободных высказываний художников, перформансистов, музыкантов, не встроенных в бюрократию институций.
Все три части Ассамблеи хорошо дополняют друг друга и помогают понять возможность преодоления как индивидом, так и обществом стереотипов, клише, рутинных правил и репрессивных догм.
End of Oil. Bergen Assembly 2016. Вид на инсталляцию. Фото: Thor Brødreskift
«Инфраструктура» левых интеллектуалов заняла построенную в готическом стиле бывшую пожарную станцию Бергена. В Партизанском кафе, где по периметру стен висят спецодежда пожарных и шлемы, в аскетичной обстановке собираются на сходки публицисты, журналисты, художники, философы. Они дискутируют о проблемах, смежных с теми, что заявлены в серии выставок внутри башен и коридоров пожарного замка. Одна из них, например, имеет вызывающее название «Конец нефти». Куратором Mao Mollona предложен сценарий последствий воображаемого кризиса нефтедобывающей отрасли, которая в экономике Норвегии имеет первостепенное значение. В одном из фильмов показаны последние дни убыточной станции. Её работники оказываются лишними. Гипердостоверно снята жизнь атрибутов, бытовых свидетельств вовлечения людей в безупречно отлаженный производственный цикл. Разлинованное пространство раздевальных шкафчиков, коридоры столовых, краны и спецодежда… Все эти вещдоки дают иллюзию неизменного бесперебойного движения труда, жизненных циклов, материальных благ… И в один прекрасный день приходит сообщение, что станция закрывается. Драма крушения. Одновременно вызов. Признание необходимости в самые благоприятные годы не поддаваться гипнозу стабильности, быть гибким и дальновидным в планировании жизни. Признание того, наконец, что природу, особенно такую волшебную, как в Норвегии, невозможно только потреблять и эксплуатировать её ресурсы. Решение приходит, когда человек становится не алчным, а открытым миру. Тогда травмы нефтяного кризиса (сильно дающие знать о себе в России) не будут столь непредсказуемы.
«Инфраструктура» левых интеллектуалов заняла построенную в готическом стиле бывшую пожарную станцию Бергена. Фото: Thor Brødreskift
Другая программа frEEthought называется Shipping and the Shipped («Доставка и отправление»). В маленьких офисах пожарной части в полумраке общаются портреты морских путешественников и экспедиторов. Они напоминают фотографии в семейных альбомах и в приключенческих романах со старинными картинками. Видео с морским портовым пейзажем оказывается опрокинутым небесным горизонтом вниз в стоящей перед экраном большой линзе. Довелось побеседовать с куратором этой программы, экономистом и политологом Стефано Харни (Stefano Harney). В центре внимания его исследования – проблемы логистики (рациональной инфраструктуры товародвижения) в мире капитализма. Старинные фотографии напоминают о времени зарождения капитализма. Именно в XVII столетии, как уверяет Харни, в систему логистики стала включаться работорговля как эффективный экономический принцип. По правде говоря, в центр внимания проекта помещена логистика как некая фикция глобального капитализма. Основанная на рациональном подходе к труду и торговле, товарообмену и перевозкам грузов, логистика заключает в себе тем не менее системную ошибку в отношении прав и свобод личности, охраны труда, выгоды и целесообразности. Потому логистика принимается оборотнем, миражом. Логические сбои логистики довольно изящно уловлены в проекте Стефано Харни. Атмосфера мозгового штурма в пожарном замке Бергена заставляет посетителя соответствовать: быть начеку, во всеоружии критического анализа. Не расслабляться и не благодушествовать.
Фрагмент экспозиции Shipping and the Shipped. Фото: Сергей Хачатуров
Платформа Praxis, пожалуй, наиболее чувствительна к критике. Направление, которое постулируется центральным в перформансах, выставках и фильмах серии «спонтанных» творческих жестов, условно можно назвать трэш-арт. Чем грубее, бескомпромисснее в отношении к нормативной эстетике, тем лучше. Однако почему-то инсталляции художников во главе с Линдой Бенглис (Lynda Benglis) в бергенском Кунстхалле вызвали, скорее, разочарование. Неприятным стало то, что брутальный стиль и вязкий хаос фейковых материалов подрастеряли всё свое обаяние за долгий путь от послевоенного модернизма и информель. Сегодня, глядя на какие-то аморфные растекающиеся кучи и бесформенные мешки, думаешь о доме престарелых и немощи. Когда нет яркой авторской воли (которую можно встретить, например, в работах обращающейся к фейковым имитационным материалам Ирины Кориной в России), тогда создается впечатление, что тебя попросту надувают. И беззубое шамканье выдают за бунтарскую поэзию футуристов.
Marvin Gaye Chetwynd. Bat opera. 2014. Courtesy Massimo De Carlo, Milano/London/Hong Kong. Фото: Alessandro Zambinachi
Ярким контрастом к этой последней претенциозной редакции брутализма оказывается весёлый мир чепуховин и чудаковатостей англичанки Lali Chetwynd, выступающей сейчас под именем Marvin Gaye Chetwynd. Она в чём-то наследует средневековому площадному театру, в чём-то – перформансам флюксус и хэппенингам хиппи, где-то касается доброй традиции английских бессмыслиц и дуракаваляния школьных капустников. В целом получается очень cool, по-настоящему драйвово. Сделанные из фанеры, картона, подручных средств черепахи, кошки, жабы, летучие мыши, химеры и лешие создают такой тотальный театр, который опрокинет вас в свой мир, хотите вы этого или нет. Тем более, что маски из папье-маше носят переодетые фантастическими героями актёры-друзья Четвинд. Карнавальная вольница и стихийная пантомима с маскарадом роднит программы Четвинд с хэппенингами часто работающего в Норвегии Андрея Бартенева, о котором, к сожалению, британская художница не знает. Для искусства обоих показателен многоуровневый принцип диалога. Дети и отдыхающие просто повеселятся на прикольном карнавале. Посвящённые поймут и оценят тонкие интервенции в области социальной антропологии (антрополог – образование Четвинд), коллективных мифов, табу. И Бартенев, и Четвинд могут считаться настоящими интервентами, диверсантами в номенклатурный мир contemporary art-институций. Они ярко рвут конвенции, жгут и отрываются. Городскую ратушу Четвинд заселила летучими мышами разных мастей и характеров. Речь, правда, идёт о развешанных в коридорах ратуши картинах с мышами, гримасничающими и летающими в разных экстравагантных пейзажах. Симпатично, что в буклете художницы целая страница отведена великой книге советского филолога Михаила Бахтина о средневековом карнавале и пародийном мире наизнанку.
Карнавальная вольница помощников Четвинд. Фото: Сергей Хачатуров
Наконец, хедлайнер фестиваля, саунд-артист и специалист в области электроакустической музыки Тарек Атоу. Его проект WITHIN («Внутри») словно суммирует все возможные способы сотрудничества с конвенциональными системами культурного взаимодействия и в то же время демонстрирует необходимость выхода за пределы конвенций, преодоления границ и барьеров. Что такое слух за пределами слушания? Как понимают музыку глухие? Такие темы сплотили целые институции, собрали целые команды как профессиональных музыкантов, так и добровольцев, среди которых учащиеся школ и институтов для слабослышащих.
Cаунд-артист и специалист в области электроакустической музыки Тарек Атоу. Фото: Сергей Хачатуров
Все перформансы проходили на дне бассейна аскетичной социальной архитектуры 1960-х. Намеренно усиливалось сходство не с концертом, а с лабораторией. Тем более, что в соседнем пространстве выставляются артефакты, которые помогают понять историю музыки без музыки: старинные схемы водных механизмов, созданных по принципу сифонов, перчатки для осязания разных поверхностей, стробоскопы и т.д.
Фото: Сергей Хачатуров
Коллекция инструментов для саунд-перформансов Атоу также похожа одновременно и на шумовые устройства старинного театра, и на студию электромузыкальных инструментов, и на собрания различных минералов, тканей, древесных пород. Перкуссионистские столы с различными материалами помогают осязать звук тактильно. Ouroboros рождает звук, ещё не произнесённый ртом исполнителя. С помощью резонаторов и усилителей вибрации гортани преобразуются в инструментальное звучание…
Исполненные камерными ансамблями с участием Атоу пьесы обращали к опытам интерпретации различных музыкальных текстов шумовым оркестром россиянина Петра Айду, кстати, тоже любимца норвежских фестивалей. Однако Айду чаще использует ассамблею инструментов, сделанных кустарным способом без всякой электроники. Живой звук для российских «шуморков» превыше всего! В перформансах Атоу мы наблюдаем за метаморфозами звука в процессе его прохождения сквозь различные среды, от реальной физической до сгенерированной на компьютере. И образ в обоих случаях получается великолепный, но разный. Шумовые экзерсисы Айду и Со обращают нас к нутряной российской миметической традиции мирочувствования с выстраиванием конкретных ассоциативных рядов, с пейзажами, монументальными картинами и классическим катарсисом. Программы Атоу и Со нередко слушать трудно. Субстанция звука не желает нравиться и не сулит узнавания в опоре на традицию. Снова вспомним стили информель, брутализм, отметим отчаянные скитания по психоландшафтам покинутого, пленённого в кокон собственного вопля человека. Мунк? Да. Но ещё и Жан Дюбюффе с его шершавыми складками коллективных неврозов.
На удивление симфония, исполненная оркестром слабослышащих и глухих людей, дарила просветление. Музыка жила как осязание сокровенного в жизни, как кровяное давление, шум сердца. Приглашённый дирижёр и управлял оркестром, и давал знаки соратникам в зале, исполняющим роль сурдопереводчиков. Рождалось странное и прекрасное дружество. Его основой стали забота, взаимовыручка, полное согласие. Узел противоречий, который умело вяжет идеология Ассамблеи, хотя бы на мгновение был распутан.
