«Красный человек» Юрия Васильева
Одиннадцать работ об одиночестве и потерянности среди вечной зимы
26/06/2017
В московском выставочном зале Государственного центра современного искусства до 16 июля открыта персональная выставка российского видеохудожника Юрия Васильева (Калининград). Многолетний авторский проект «Russian Red», реализованный в Москве в рамках программы «Современное региональное здесь», вопреки предложенной концепции обращается не к идентичности российской провинции, а отменяет «региональность» и вместе с ней «современность». Торжество скрытого «красного», вечная зима, ледяные просторы и визуальная признательность всему европейскому кинематографу сразу и Кшиштофу Кесьлёвскому и Алексею Герману-старшему в частности.
Russian Red White. 2009. Видео
Человек в ватнике и с чемоданом стоит посреди поля: он оглядывается по сторонам, над его головой, образуя чёрную воронку, кружат птицы, и кругом, насколько хватает взгляда, – зима. Кругом зима, но не новенькая, искрящаяся и сияющая белым, а наоборот – старая, тусклая, печально-серая. Небольшое отвлечение: был бы этот мужик брит и одет в лёгкое европейское пальто – сошёл бы за главного героя фильма «Белый» польского режиссёра Кесьлёвского. Там поляка-парикмахера нелегально перевезли на родину в старом чемодане, но по ошибке доставили не в город, а в чистое поле. Но наш персонаж бородат, одет в телогрейку, да и никуда он не приехал – наоборот, хочет уехать отсюда, сбежать, а напоследок взять с собой то, что никуда не поместится – память о мёрзлой земле пополам со снегом. Последний фильм российского видеохудожника Юрия Васильева называется «Синонимы слову „Родина”»: так, вроде бы ничего особенного, шесть минут топтания на ровном месте, хождения по кругу и других движений, простых и бессмысленных. Камера панорамирует нервно: она следит за каждым движением героя. Вот он завертелся, вот присел, вот открыл чемодан и стал заполнять его снегом, вот встал, а всё рассыпалось – теперь собирай заново то, что взял бы с собой, но далеко увезти не удастся – на первом же паспортном контроле попросят показать, что внутри, а там талая вода, мутная жижица пополам с землёй. Впрочем, иногда герой устаёт на несколько секунд, глядит куда-то вдаль. В эти моменты камера снимает его снизу вверх, как монумент, вечный памятник всем тем, кто оказался в чистом ледяном поле, бежал, выбивался из сил, падал в сугроб, поднимался, вставал, из последних сил брёл дальше и замерзал.
Идущий за мной. 2009
Вообще, участь всех персонажей фильмов Васильева – это изнуряющая и бесконечная маета. На выставке «Russian Red. Обыкновенный» собраны одиннадцать видеоработ и инсталляций разных лет: тут одного мужика закидывают белыми комьями, здесь второй прыгает до изнеможения, там третий, не жалея голоса, орёт одно и то же, зовёт мать, а вот он же разговаривает с собственным отраженьем в зеркале и не узнает его. Типажи – дремучие заросшие лица деревенских алкоголиков, отщепенцев и неудачников из таких населённых пунктов, у которых, за редким исключением, даже названий нет, что уж говорить о синонимах. Эти лица в реальной жизни обычно не хочется замечать, но Васильев всматривается в них с одержимостью собирателя, коллекционера и заставляет то же самое проделывать и зрителя. Персонаж его другого фильма «Над ледяными полями» смотрит на нас сквозь бурелом так пристально и настойчиво, чтобы не отвели глаз и запомнили надолго. За его спиной то самое ледяное поле, а мы – как раз на его границе, оказывается, что она всё же есть, но доходит до неё не каждый.
Зал ожидания. 2012. Видеоинсталляция, Южный ж/д вокзал г. Калининград
Но иногда встречаются у Васильева и другие лица – на них не то чтобы не хочется смотреть, нет, напротив, они настолько привычны и повседневны, что взгляд на них просто не останавливается. В видеоинсталляции «Зал ожидания» человек, вполне благополучный на вид, дремлет на скамье городского вокзала: иногда он вздрагивает, просыпается, трёт глаза, потом снова проваливается в сон. Диктор механическим голосом объявляет прибытие и убытие поездов – персонаж не двигается с места. Можно сказать, что он уже всё проспал, всюду опоздал. А можно заметить, что он, наоборот, вообще никуда не торопится – да и куда?
В пару к маете на скамейке демонстрируется многоканальное видео – непрекращающаяся вокзальная суета. Поток людей в «лиловый час» («когда глаза и спины/ Из-за конторок поднимаются, когда людская/ Машина в ожидании дрожит, как таксомотор») спускается с платформы в подземный переход. Наверняка где-то за кадром они и выйдут обратно со всеми своими авоськами, челночными сумками, чемоданами на колёсиках и котомками, но пока что мы видим, как они, спотыкаясь и толкая друг друга, спешат под землю – если угодно, в преисподнюю. Что будет дальше, остаётся только додумывать: найдёт ли он в себе силы встать, слиться с этой толпой или сесть в вагон и уехать. А если всё же уедет, то что он увидит из окна? Проносящиеся с разной скоростью просторы, пересечённые редкими покосившимися заборами. Бескрайние поля «под снегом и дождём», в которых сгинет и пропадёт кто угодно: и армия, и просто человек, и сотня, и единица.
Кадр из видео «Прошлой следующей зимой»
Неверно было бы рассматривать фильмы Васильева в контексте цветовых игровых зарисовок на тему, допустим, из «жизни вымирающей деревни». За каждым конкретным лицом, отталкивающей фактурой, стоит довольно общая и понятная история. Цикл работ, объединённых в проекте «Russian Red», не о том, как умирают пьяными в сугробах или пропускают все поезда, а о том, как одинок, беспомощен и растерян бывает человек, оказавшийся перед бескрайними «ледяными полями». В этом пространстве нет ничего: ни вчера, ни сегодня, ни завтра; здесь слова перестают существовать и теряют свои понятные значения. Так, привычное и домашнее «мама» превращается в отрывистый надсадный крик, обращённый в никуда призыв о помощи. А азбучное и казенное «Родина» –в ничто, в снежную грязь.
Примечательно, что действие большинства этих фильмов происходит именно зимой. Снег – материал в своем роде для Васильева необходимый: он может быть субстанцией нежной и податливой (хочешь – снежки налепи, а хочешь – бабу себе скатай) или, наоборот, стать ледяным панцирем, злой коркой, которую так сразу и в руки не возьмёшь, порежешь пальцы. Может превратиться в чёрную холодную воду, а может обернуться липким паром. Захочет – притворится чистым листом, ясным слепящим пространством, а захочет – такой вполне себе брейгелевской мутью, в которой люди шатаются и пропадают.
Юрий Васильев. Роща (фотография, видеоинсталляция). 2001
Цвет чёрный, белый, серый, неопределённо-бурый, порой даже осклизло-зеленоватый. Казалось бы, при чём здесь тогда красный? Но для Юрия Васильева красный цвет – это, конечно, метафора, которая связана не только с историческими коллизиями России в ХХ веке, но и со всей Россией вообще: здесь и жертвенность, и героизм русской иконописи, и трагическое предзнаменование супрематизма, революционный кумач знамён и яркое пламя, красный кафтан и новорусский бордовый пиджак. Но и этот важный цвет художник вводит постепенно. Он очерчивает им границы – перечёркивает широкой горизонтальной полосой слепящую белизной берёзовую рощу. Он обозначает им кровоточащие раны – даёт в руки одному из героев зеркало в прямоугольной алой оправе. Он, в конце концов, пытается заглушить этот красный и сперва заливает кадр жаром, раскалённым зноем, а потом тут же смывает ледяной водой из чёрной проруби. Во многих работах он формально его вообще не использует: мы смотрим на изображение, которое только кажется чёрно-белым, грязным, но за этой грязью скрыто что-то совсем другое – больное, кровавое, страстное, красное.
Интересно и то, как в зависимости от выставочного контекста трансформируется «красный» цвет Васильева. Один из значительных проектов, о котором кажется важным рассказать хотя бы коротко – это «Красный/Красный», реализованный совместными силами двух авторов – Юрия Васильева и шведского художника Карла Михаэля фон Хаусвольфа. Для Хаусвольфа, который прежде всего известен как саунд-артист, важен именно красный свет: холодный, выстроенный, строгий и отстранённый. Художник выбирает в ландшафтах европейских и российских городов те объекты, которые в разной степени связаны с историческими катастрофами, – заброшенное еврейское кладбище, вольеры и клетки разрушенного зоопарка, православный храм на месте Ипатьевского дома – и ночью высвечивает их прожекторами. Красный свет Хаусвольфа апеллирует в большей степени не к эмоциям (хотя интуитивно мы понимаем, что когда-то здесь случилось нечто страшное), а к энциклопедическим знаниям, точному пониманию того, что именно страшное здесь когда-то произошло. Красный цвет Васильева, наоборот, очень чувственен, надрывен и тактилен. Благодаря совмещению двух разных эстетических подходов в одном выставочном пространстве работы Хаусвольфа становились более «человеческими», а фильмы Васильева более «весомыми», если под словом «вес» понимать так называемую тяжесть истории: в зависимости от того, кто ты есть и кем были твои родственники, ты можешь примерить эту гибель от «горячего снега» на себя: внутреннее оледенение, вечный сон в безымянном сугробе или шаг до смерти где-то под Сталинградом одной военной зимой.
Russian Red Supremus. 2008
Контекст проекта «Russian Red» в Москве иной: он как будто следует идее, заявленной новым руководством Государственного центра современного искусства в составе РОСИЗО. Как известно, выставочный зал на Зоологической улице в Москве теперь отдан именно под проекты региональных филиалов ГЦСИ. Московские кураторы институции должны делать проекты на других площадках, слоган и одновременно название серии как будто бы лучших региональных проектов звучит так: «Современное региональное здесь». Первым проектом, открывающим серию, была выставка «Жизнь живых» от Нижегородского филиала: там с региональной идентичностью было всё в порядке (немного занимательного краеведения, осовремененного при помощи традиционного реди-мейда и медиа: деревянные двери от несуществующих домов, фотографии заколоченных построек под снос etc; плюс немного работ «не региональных классиков» для символического капитала – Михаил Рогинский, Александр Родченко, Нина Котёл и так далее). Вторым проектом серии стала персональная выставка Юрия Васильева. Но художник (не без помощи куратора) от навязанных клише вроде «современности» и «региональности» избавляется с методичным упрямством. Для начала разберёмся с «региональностью» – это многозначный термин, который в реалиях российской действительности часто является контекстуальным синонимом слова «провинциальность». Хорошо бы разобраться с «родовыми признаками», но так как они артистическим сообществом чётко не заявлены и не обусловлены, разберёмся по верхам. Это образы конкретного региона? Нет, Васильев находит своих персонажей и в российском Калининграде, и в не менее российской Костроме, и в бельгийском Монсе, и в постсоветской литовской Клайпеде. Это проблемы российских регионов? Едва ли. Образы в своей общности стремятся чуть ли не к «национальности», а в обозначении проблематики – к совсем «проклятым вопросам»: кто я? что я? что я здесь делаю? когда всё это кончится? Да никогда.
«Охотники за метеоритами». Russian Red
Другое дело в том, что многие ждали от «Russian Red» не столько «регионального», сколько «русского вообще»: выраженного, как уже говорилось выше, в искусстве конвенциональном и понятном. Тут Васильев как раз последователен. Пасторальные берёзки? Вот, пожалуйста, целая роща, но деревья стоят по пояс в чём-то красном, как будто в крови. Супрематизм? К вашим услугам: вот крещенская прорубь в виде креста с дрожащей чёрной водой – лучше не заглядывать туда, голова пойдёт кругом. Есть ещё стереоскопические «Сёстры» – архивная картинка, совмещённая с репродукцией Малевича, вроде бы дизайнерский фокус, элегантная придумка, но всем очень нравится. Так, что ещё… Русский авангард? А вам какой? Аллюзий на Петрова-Водкина сегодня нет. И хорошо, что нет – тут бы вышел конфуз, вместо купания красного коня Васильев бы подложил всем настоящую свинью: один из его ранних видеоперформансов называется «Отмывание красного поросёнка» (в эту выставку не вошёл). С нафталинной классикой вроде бы покончили, перейдём к современности.
Так вот: фильмы Васильева подчёркнуто традиционны, в них превалирует визуальная признательность не русской живописи, а всему европейскому кинематографу: здесь и Кесьлёвский, и Тарковский, и Хичкок. Но, как кажется, больше всего в них именно Алексея Германа-старшего. Разве весь тот народ, который в фильмах Германа-старшего шевелится где-то на задворках, в тумане и мороке, принадлежит конкретным населенным пунктам? Да нет же. Он принадлежит всем и сразу: в независимости от того, где ты находишься – в условном центре или на периферии (а если следовать концепции РОСИЗО – «за мкадом»). Важно то, что именно эту условную «германовскую» массовку Васильев (зная об этом или нет) выводит на первый план, даёт ей главные роли.
Не случайно же название выставки Васильева – «Russian Red. Обыкновенный» – звучит как обозначение вида какого-то животного или растения. Правда, профессиональный исследователь оформил бы это несколько иначе: записал бы на определительной карточке «Russian Red. Vulgaris». Ещё, может быть, указал бы место нахождения этого самого вида и оставил в покое. Но Васильев;не биолог и не ботаник. Скорее всего, под «обыкновенным» Васильев понимает хрестоматийное «маленький», «негероический». Вроде бы он и помечает своих героев как вполне себе рядовых, не выдающихся (и в самом деле ведь, экая невидаль – деревенские мужики и городские обыватели), но дали бы волю – занёс бы их всех в Красную книгу. Позаимствовал бы у Германа-старшего понятие «краснокнижный человек»: только у автора «Мой друг Иван Лапшин» это тот вид, который (не пройдёт и пяти лет) будет уничтожен режимом, а у Васильева – вид, который исчезает, вымирает и истребляет себя на все лады сам, без устали: льдом и пламенем, снегом и огнём, жарой и стужей, бессмысленным трудом и бесконечным шатанием. Ведь не случайно же на выставке в московском зале Государственного центра современного искусства Васильев этого как будто бы маленького человека загнал в «клетку» – огромный красный бокс: вот пусть он там походит, помается, а мы на него посмотрим с безопасного расстояния. Главное, руки не протягивать, стараться в глаза не смотреть – вдруг узнаешь в нём себя, а это не всегда приятно.
Кроме выставочного зала ГЦСИ в Москве, работы Юрия Васильева можно увидеть этим летом в Базеле. Программа фильмов, отобранная куратором Андреа Домесле, называется «Прошлой будущей зимой», она включена в ежегодный швейцарский проект videocity.bs и будет демонстрироваться на городских билбордах до начала августа.
Кадры из фильмов Юрия Васильева, фотографии – Евгений Уманский, Артём Килькин, все изображения предоставлены Балтийским филиалом Государственного центра современного искусства.
