Любовь через границы

04/12/2018

Ещё в оскароносной «Иде» было заметно, как польский режиссёр Павел Павликовский любит чёрно-белое изображение, а оно любит его. В «Холодной войне» он снова остался верен чёрно-белой монохромной гамме, благодаря которой, возможно, лучше всего можно передать дух, атмосферу и стиль послевоенного времени. О нём Павликовский знает не только по рассказам своих родителей, но и по чёрно-белым фотографиям, равно как и кино и, конечно, музыке, ставшей ритмическим пульсом его прекрасного фильма. В 2018 году чёрно-белое изображение создаёт своего рода историческую и временную дистанцию, позволяет смотреть на происходящее на экране как на своего рода постпамять о травматическом прошлом, передающуюся через рассказы и воспоминания и имеющую такую глубокую эмоциональную связь с художником, что кажется, только она и ответственна за то, что он создаёт сейчас.

Неслучайно свой фильм «Холодная война» Павликовский посвятил родителям, чья судьба вдохновила его на создание антиромантической истории любви, действие которой охватывает пятнадцать лет с 1949-го по 1964-й и продвигается, преодолевая границы нескольких европейских стран – Польши, Германии, Югославии, Франции и снова Польши. В этой постпамяти перемешались не только рассказы свидетелей времени, но и собственные переживания эмигранта, поскольку Павликовский сам когда-то уехал из Польши во Францию, а затем, поработав в нескольких странах, включая Россию, снова вернулся на родину. Эллипс сюжетных перемещений двух главных героев – музыканта Виктора (Томаш Кот) и танцовщицы Зулы (Иоанна Кулиг) – во многом автобиографичен, в том числе в области эмоциональных переживаний и ощущения чувства оторванности от национальных корней, с которыми, как и в случае Павликовского, так и в случае героев, обнаруживается такая прочная связь, которую они даже не могли себе представить. Эта связь героев по-своему травмирует, не позволяет легко и безболезненно перемещаться в европейском пространстве, стать полноправными гражданами других стран, но эта связь также делает их по-своему неповторимыми и уникальными, ибо она основана на осознании своей культурной и национальной идентичности. Впрочем, справедливости ради стоит сказать, что осознание этой связи каждый из героев обретает не сразу, но только познав чувство оторванности и дистанцию разлуки с польской землёй.

Как писала Марианна Хирш в тексте «Что такое постпамять»: «Даже самые сокровенные моменты семейной жизни становятся частью коллективного воображения, частью общих историй и образов, общественными механизмами фантазии и проекции». «Холодная война» – это и есть такая коллективная фантазия, сотканная из семейных воспоминаний, о временах большого противостояния двух сверхдержав, в котором польскому народу пришлось искать свой путь самосохранения, держась за собственную культуру и религию, а также за любовь людей друг к другу, поскольку только она могла помочь этому самосохранению. История зарождения любви Виктора и Зулы неслучайно напомнила и о времени появления польского народного ансамбля Мажурека, выступающего до сих пор в разных странах мира и делающего ставку на народный фольклор. Знакомство героев осуществляется на прослушивании будущих солистов народного ансамбля. Польская народная песня о том, что мама не велит любить парня, а сердце не позволяет не любить, в исполнении Зулы – это та сердцевина польского духа, которая даже в переложении на французский (Зула будет петь эту песню в дальнейшем в Париже) всё равно по-польски трогательна, пронзительна и на редкость мелодична. Для Павликовского Зула, получившая условный срок за то, что порезала отца, перепутавшего её с матерью, и в 1949 году пришедшая поступать в зарождающийся народный ансамбль, – это олицетворение неистребимой энергии, музыкальности и творческого духа страны, неспособного комфортно приспособиться ни к каким чужеземным пропагандистским матрицам (будь то, как в фильме, песни Сталину о сельскохозяйственных успехах или парижский шансон и гламур). «Верь в себя!» – говорит Зуле Виктор, когда оба оказались в Париже, всеми правдами и неправдами сбежав из прессингуемой Советами Варшавы. «Я верю!» – отвечает Зула. – «Но я не верю в тебя». Играющий джаз в парижском клубе и вступивший в отношения с французской поэтессой Виктор пытается вытеснить воспоминания о прошлом и о своей стране, однако Зула так и не сможет это сделать, и её песня будет всё время бередить воспоминания о далёкой польской стороне.

Постпамять «Холодной войны» состоит из фрагментов, как и свойственно постпамяти. Эта фрагментарность развивается подобно картинам со своей пунктуацией в виде затемнений, благодаря которым чёрно-белые сцены-картины, снятые оператором Лукашем Залом, возникают словно драматические воспоминания, и в этих фрагментах Виктор и Зула так или иначе устремляются друг к другу словно два магнита, несмотря на то, что развитие большой истории, равно как и границы между странами, а также собственные страхи и мечты пытаются их разлучить.

«Что я буду там делать?» – спрашивает Зула Виктора по пути гастролёров в Восточный Берлин, когда тот пытается ей объяснить, как сбежать на Запад через границу. Кому там нужно польское сердце, не знающее покоя, если там играют джаз, свинг, рок-н-ролл вроде песен Билла Хейли и Луи Джордана? Зула так и не сможет для себя это уяснить даже тогда, когда, не сбежав на Запад вслед за любимым, всё же окажется в Париже под видом гастролей, а затем выйдет замуж за итальянца и будет пересекать границу уже легально, чтобы каждый раз пережить новую встречу с Виктором, а также чувство тоски по Польше.

В то время как в чёрно-белых кадрах царит меланхолия, музыка фильма как будто бы придаёт ему ритм ускоряющейся, бурной истории, равно как и широкий охват географии, где польские песни обретают шарм французского языка, а американский рок-н-ролл становится ритмом большого динамичного мира, в котором маленькая польская народная песня про маму уже кажется скромной и уязвимой. «Я не буду это петь!» – говорит Зула Виктору, возвращая ему стихи французской поэтессы, способной так красиво выстраивать метафоры. В её текстах Зуле недостаёт правды, равно как и печали, которой окрашена вся её жизнь – жизнь разбитого человека послевоенного времени, неспособного успокоиться, оторвавшись от родины и национальной культуры. Вновь и вновь возвращаясь к народной польской песне о маме, которая не велит любить парня, Зула оказывает личное сопротивление, словно бы речь идёт о поющей революции, которая противопоставляет натиску чуждой идеологии народную культуру и традиции. Причём это сопротивление не только совку, в том числе заявляющему о себе через идеологически надзирающего за ансамблем героя по фамилии Кашмарек, но также показавшемуся ей неродным миру парижской богемы, что, в свою очередь, словно бы напоминает о судьбе Фредерика Шопена, когда-то покинувшего Польшу ради Франции, но выразившего в музыке глубокую тоску по утраченной родине (неслучайно фрагмент его этюда 2 опус 25 фа минор звучит в «Холодной войне»).

«Холодная война» – это romance, но скорее тяготеющий к строгому роману, нежели к слезливой мелодраме. Можно, конечно, увидеть в Зуле и femme fatale, ради которой Виктор решается вернуться из Парижа в Польшу в конце 1950-х, где его приговаривают к пятнадцати годам тюрьмы за измену родине. Однако фильм рассказывает о гораздо большем, чем о деструкции мужчины Эросом. Как в предшествующей «Иде», Павликовский размышляет о травматических отношениях человека и большой политической истории, боль от которых не в силах унять ни любовь двух людей с их «короткими встречами» общей длиною в целую жизнь, ни творчество, поскольку оно очень зависимо от «заказчиков» c их стилем и идеологией. Перед огромными идеологически полярными мирами, находящимися в противостоянии в годы холодной войны и готовыми поглотить всё, что посередине, польский художник оказывается особенно хрупким, незащищённым и уязвимым. Он ищет себе место в Европе, но получается, что нигде для него нет окончательного пристанища.

Как и в «Иде», размышлявшей о трагедии Холокоста, свет в конце тоннеля для главных героев нашёлся в храме. Героиня «Иды» ушла в монастырь, несмотря на то, что в ходе своего путешествия в поисках могилы своих еврейских родителей нашла свою первую любовь. Герои «Холодной войны» после пятнадцати лет скитаний по разным странам, компромиссных браков Зулы, тюрьмы для Виктора, пронзительных встреч друг с другом находят последнее утешение перед одинокой свечой в тихом полуразрушенном польском костёле, где дают обет вечного брака. В какой-то степени через подобный финал Павликовский предаётся успокоительной ностальгии по ушедшим в прошлое временам, когда, казалось, могли любить вечно и когда расставание не означало потерю любви. И в «Иде», и в «Холодной войне» режиссёр, безусловно, по-своему отзывается на современный консервативный крен в Польше, массовый поиск успокоения в религии, ибо она, как последний островок в океане бурной восточно-европейской истории, обещает покой уставшим страдальцам. Возможно, за этот пронзительный взгляд на свой народ и его недавнюю историю Павликовский был удостоен приза за режиссуру в Каннах.