Зоя – жизнь
ZOIKA. Name Gallery, Санкт-Петербург, 29 января – 29 февраля, 2020
Что известно об авторе этих полотен? Только имя Зоя и возраст – 39 лет. Она не умеет читать и фломастер, которым пишет, держит в левой руке. Постоянно живёт в психоневрологическом интернате № 3 в Петергофе, с конца 1960-х годов расположенном в посёлке посреди парка с чудным названием «Заячий ремиз» – точно как в повести Лескова, рассказывающей об одном из обитателей «больницы для нервных больных». На официальном сайте интерната можно найти «виртуальный тур» по его территории и коридорам – панорамная съёмка удивляет полной стерильностью, как будто в аккуратно отремонтированных белых помещениях нет и не было людей. В интернате, по рассказам, она оттачивала мастерство игры в пинг-понг, а заниматься искусством начала год назад, когда сотрудница нескольких благотворительных организаций Женя Штиль и художник Стас Багс создали в Петербурге творческую студию для людей с особенностями развития «Арт-Штаб» и придумали художественное объединение «Новые городские художники». Написанное латиницей артистическое имя ZOIKA, судя по всему, тоже удачная идея авторов проекта, а не выбранный и постепенно обретённый самой художницей псевдоним.
Организаторы позиционируют «Новых городских художников» как арт-группу, движение или объединение и полностью в ответе за их успех. Сейчас в неё входит 40 человек, половина из которых участвовала в выставке «Оргалиты» в Центре современного искусства имени Сергея Курёхина летом 2019 года, девять художников отобраны для выставки, запланированной с 7 по 23 февраля в залах РОСИЗО в Москве. Творческая студия «Арт-Штаб» теперь расположена в одном из самых модных городских мест – пространстве «Севкабель». Результаты её работы существенно отличаются от арт-терапии – важного направления деятельности известного в Петербурге благотворительного фонда «Перспективы», пациенты которого создают вполне традиционные и декоративные вещи, мало связанные с современной пластикой. Напротив, картины «Новых городских художников» станут украшением любой коллекции искусства аутсайдеров, музея, галереи или ярмарки, специализирующейся на ар-брют. Интернациональное понятие ар-брют чем дальше, тем меньше способно что-то объяснить: «рамочный» термин обрезает сложность явлений, под «зонтичным» же можно спрятаться от града острых и неприятных вопросов. Между тем показ художницы ZOIKA в Name Gallery поднимает сразу несколько актуальных проблем о взаимоотношении современного искусства и действительности, на которые отказываются или не способны ответить организаторы выставки.
Прежде всего, извечный вопрос о возможности или необходимости разделять автора и им создаваемое. Ведь именно в современном искусстве личность художника со всеми его особенностями, в том числе медицинскими диагнозами, является важной составляющей произведения. В Name Gallery не хватает не столько присутствия на вернисаже живой художницы, сколько не достаёт в экспозиции фотопортрета человека, который сделал все эти работы, – хочется поглядеть в его лицо и увидеть глаза. В случае ZOIKA её личность скрыта от зрителя не просто потому, что она сторонится публики, но благодаря цензуре менеджеров, тщательно оберегающих художницу: существующие фото специально сделаны со спины или фрагментами. Кажется, организаторы проекта и галеристы стремятся отгородиться от всего того страшного и неприглядного, что в лакановской терминологии обозначено «The Real».
Появление ZOIKA в искусстве совпало с общей нормализацией отношений к психическим особенностям, так что теперь отсутствие у человека какой-либо «травмы» непривычнее, чем её наличие. Но восхищаясь сочетанием цветов или парадоксальностью текстов на картинах, не стоит забывать, что Зойка или художник Ибрагимчик, чьи работы немного напоминают числовые ряды Романа Опалки или Ханне Дарбовен, – пациенты с достаточно серьёзными психофизическими нарушениями, обречённые провести всю жизнь в стенах интерната. «Самые тяжёлые – самые талантливые», – такое откровенное признание было сделано Женей Штиль на вернисаже прошлым летом. Занятие искусством прекрасно, но в большинстве случаев для них это – максимум возможной социализации.
Во всех инспирированных «Новыми городскими художниками» публикациях последнего года, каких было немало, идущая вовне фактическая информация об авторах строго дозирована и журналистам даются настойчивые советы про слова, которые желательно употреблять в статьях об искусстве «художников-самоучек с особой ментальностью и ограниченным культурным и социальным опытом». С помощью повторяющегося набора одних и тех же идей и фраз выстраивается мифология, вызывающая ещё больше вопросов и желание узнать и разобраться. Какой функцией, помимо маркетинговой, должны обладать выражения вроде «удивительные дети», «особенные люди» или «дети-бабочки»? Когда речь идёт о тех, кто не имеет шанса когда-либо жить обыкновенной жизнью, политкорректная речь превращается в ложь. Возникает стойкое ощущение, что организаторы «Новых городских художников», выступающие посредниками между подопечными художниками и публикой, отказывают авторам работ в субъектности больше, чем интересующаяся их жизнью публика.
Следующее, что необходимо прояснить, – это степень влияния кураторов проекта на результат и мера вовлечённости в него людей с профессиональным художественным образованием. Общая выставка «Новых городских художников» «Оргалиты» показала, что среди них есть самые различные авторы, проявляющие сильное индивидуальное чувство цвета и композиции. Не особенно длинный список художественных влияний очевиден: «Новые городские художники» знакомы с работами Марка Ротко, Джаспера Джонса, Жан-Мишеля Баскии и прочим подобным поп-артом. Но кто смешивает для них краски? Кем определяются тонкие колористические отношения картин ZOIKA и от чего зависит сочетание обширных цветовых плоскостей в её работах? Наконец, главное – кто говорит «Стоп, работа закончена!» и ставит перед автором следующий незакрашенный холст? Что произойдёт, если замкнуть реактивное эстетическое поведение художника-аутсайдера и предложить студийцам «Арт-Штаба» использовать в качестве источника работы Генри Дарджера, Адольфа Вёльфли или Electric Pencil – всех тех, кто жил и рисовал в условиях, которым можно только ужаснуться, как судьбе Джудит Скотт.
Про текстовые и изобразительные материалы, использованные Зойкой для подготовки работ к выставке, Женя Штиль недаром говорит – «подсунули». Возникает вопрос: что изменится, если на месте страницы из каталога недвижимости или первой полосы газеты The Art Newspaper будут другие? Самой близкой кириллической роднёй Зойкиных надписей в художественном мире оказывается «заумь» русских футуристов – например, слово «беляматокияй», как оно изображено Николаем Кульбиным по диагонали страницы в литографской книжке Алексея Кручёных «Взорваль» в 1913 году, или композиция Ольги Розановой оттуда же. Искусство ZOIKA можно отнести к влиятельной международной традиции леттризма – в 2009 году в московском ЦДХ состоялась выставка «Русский леттризм» под кураторством Андрея Ерофеева.
В экспозиции представлены работы разных размеров, но трёхметровые ничем не отличаются от картин 30 на 40 сантиметров – композиционное решение не меняется в зависимости от формата. Похожесть ZOIKA на Баскию обманчива и сравнение с этим художником бессмысленно – её картинам далеко до энергии любой работы SAMO, формальные приёмы монотонно повторяются, меняется цвет, но интонация всегда одна и та же. Похоже, что они действительно отражают внутреннее состояние, некое увлечённое равнодушие их создателя, который обращается к иным регистрам сознания, у остальных людей смещённым.
Перед нами механическое и вместе с тем творческое копирование увиденных в газете или журнале текстов. Современная полиграфия может удивлять вёрсткой, дизайном или качеством, но в восприятии Зойки, переносящей надписи на холст, крупно набранный заголовок эстетически и содержательно равноценен какому-нибудь техническому примечанию в углу страницы. Смысл ей не важен, к прессе она относится просто как красивым картинкам, шрифт уравнен с рисунком. Такого уровня критики масс-медиа не было ни у одного из известных современных художников. Актуальность тем или иным буквенным сочетаниям придаёт только читающий их как сообщения зритель: вот сверху по жёлтой полосе крупно чёрной краской выведено НЕТУУВЕРЕННОСТИВЗАВТРАШНЕМДНЕ. Привычно, когда художник от первого лица либо через придуманного им персонажа обращается к зрителю и вовлекает его в диалог, но в этом случае такое впечатление обманчиво и глубоко не верно.
Ещё один вопрос – коммерческий: на нынешней выставке цена работ в галерее начинается от 1500 долларов за маленький холст, а размер 2 на 3 метра стоит дороже. Можно предположить, что половина этой суммы будет большим подспорьем для их автора в бытовых вопросах и позволит продолжать деятельность «Арт-Штаба» без обращения к кампаниям по сбору средств. Но готовы ли ZOIKA и её товарищи производить искусство с ожидаемой арт-рынком дисциплиной и регулярностью? Чтобы работать, художнику-аутсайдеру нужно особое состояние. Художник, и современный художник в особенности – это прежде всего стратегия, а «упорство» – только одно из имён для неё. Кроме упорства в стратегию входит и опыт, который у Зойки на нуле.
Организаторы «Новых городских художников» чрезвычайно активно выстраивают политику продвижения своего бренда, настаивая, чтобы опекаемых ими авторов рассматривали в едином контексте современного искусства, без поправки на ментальные особенности. Здесь заключена основная опасность: современный арт-мир бывает безжалостным, и если двое менеджеров способны услышать в ответ критику и даже ответить на неё, то сами художники к отрицательным отзывам не готовы – хотя бы потому, что воспринимают создаваемые работы как часть «жизни», а не «искусства». Никакие запреты на обсуждение медицинских тем и выверенное словоупотребление не помогут, если «Новые городские художники» выйдут в большой арт-мир на общих правах и столкнутся там с отторжением предложенного ими художественного продукта.
«Особые художники» требуют особо вдумчивого отношения, проявить которое галерея не догадалась. Лучшим и необходимым концептуальным комментарием для этих работ стало бы постоянное возвращение зрителя к обстоятельствам их создания и размышление о личности автора. Тогда картины ZOIKA могут быть мощным фактором институциональной критики. По сути, перед нами история, в которой всё говорит об эксплуатации, – тем более красноречивая, что рассказана от лица безгласного в прямом смысле слова художника и человека с ограниченной дееспособностью. Устроители выставки чувствуют двусмысленность, пытаясь акцентировать в деятельности художников-аутсайдеров положительные моменты.
Заинтересованность зрителя в искусстве часто выражается в попытке установить через произведение контакт с художником, в переносном смысле поставив себя на его место. Перед работами ZOIKA зритель должен задаться вопросом: «Хотел бы я оказаться на её месте?», и отрицательный ответ здесь кажется очевидным. Когда любые арт-менеджеры заинтересованы в приукрашивании действительности – например, акцентируя эстетическую и пластическую стороны искусства в ущерб прикосновению к личности художника и проникновению в социальную природу его работ, – зритель тем более должен отдавать себе в этом отчёт. Смотреть картины ZOIKA стоит с особенно ясным сознанием.
