Родные сирены
Павел Герасименко
23/05/2012
Василий Голубев. «Песня о Родине. Партитура для сирен».
Шереметьевский дворец, Санкт-Петербург, 16 мая – 18 июня
Открывшаяся в Шереметьевском дворце выставка Василия Голубева приурочена к выходу в издательстве «Вита Нова» поэмы Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки» с иллюстрациями Голубева. Обширная экспозиция названа «Песня о Родине», это 60 работ одинакового размера 50 на 60 сантиметров, написанных маслом по грунтованному картону, и 40 графических листов иллюстраций.
Велико желание сразу сказать о созвучности того, что делает Голубев в живописи и графике, с одним из великих произведений русской литературы прошлого века, тем более, что в тексте поэмы Ерофеева кроется и название выставки «Песня о Родине»: «На меня, как и в прошлый раз, глядела десятками глаз, больших, на всё готовых, выползающих из орбит – глядела мне в глаза моя Родина, выползшая из орбит, на всё готовая, большая. Тогда, после ста пятидесяти грамм "российской", мне нравились эти глаза. Теперь, после пятисот "кубанской", я был влюблён в эти глаза, влюблен, как безумец», – это из главы «43-й километр – Храпуново». Но всё же перед нами две немного разные «энциклопедии русской жизни», хотя они и берут начало из одного источника.
Художник Василий Голубев (год рождения – 1964) стал известен зрителю как участник группы «Митьки», ныне давно превратившейся в бренд, который поставил на поток обаятельную мифологию художественного раздолбайства. Не связанный групповщиной и отдалившийся в последнее время от «митьковства», как все сколько-нибудь интересные художники этого круга, на персональной выставке абсолютно самостоятельный Голубев предстаёт большой и серьёзной художественной величиной.
В своё время художники, объединившиеся в группу «Митьки», вслед за старшим поколением выбрали в качестве художественного ориентира принципиально несовременную живопись импрессионистов и постимпрессионистов, которая стала для них источником вдохновения наряду с городским примитивом, наивным искусством. У разных художников эти две составляющие части смешивались в разных пропорциях. Голубев, в отличие от других, ориентировался в живописи на Ренуара, любить которого было всегда чуть стыдно – слишком уж яркий, слишком декоративный, слишком чувственный художник, одним словом – слишком нормальный для того, чтобы с помощью его живописных приёмов честно описать жизнь конца XX века. Живопись Ренуара по сравнению с другими художниками оставляла ощущение чего-то приторного – всё равно, что леденец на палочке, те петушок, звезда, или пистолет, которые покупают ребенку на майской демонстрации вместе с раскидаями*, другой исчезнувшей из современности приметой прошлой жизни...
Но удивительно: при соединении формы и содержания – тёплой, медовой, пушистой ренуаровской живописной манеры с незатейливой советской жизнью (для которой всё равно не подобрать одного эпитета) – в живописи произошла химическая реакция, в результате которой в искусстве Голубева выработался вполне ярко выраженный экспрессионизм. Экспрессивное начало в его работах раньше создавалось за счёт избытка краски на холсте, но, судя по всему, те времена для художника прошли. Большинство работ на нынешней выставке написано в последние пять лет, и в них Василий Голубев продемонстрировал живописное изящество и по-настоящему открылся как тонкий колорист.
Картины Голубева зритель, разделивший с художником даже немногую часть общей исторической судьбы, почти что способен слышать, с них доносится хор реплик, знакомых иногда до мельчайших интонаций. Или это неумолчный гул голосов, что гудит в голове у шизофреника и алкоголика в белой горячке? Подпись, появляющаяся на картине, и текст, ставший необходимым и активным элементом изображения, – это то, что Голубев берёт напрямую у наивного искусства. Такого не могли себе позволить любимые художником ранние передвижники и русские жанристы середины XIX века, и только потом стали с наглостью и задором делать футуристы и Михаил Ларионов, также вдохновлявшиеся примитивом. Текст на картинах Голубева – это ещё и театр, подсказка из суфлёрской будки. Театральность – важная вещь в его искусстве. Являющийся универсальной метафорой мира, от частого повторения этой мысли театр сам стал претендовать на описание всего мира больше других искусств, но тут художник Голубев может поспорить с театром и готов составить ему конкуренцию. На одной из его работ изображена семья, выходящая из зрительного зала театра (или, может быть, дома культуры) с вопросом «Почему нам не показывают что-нибудь хорошее?»
Другая составляющяя искусства Голубева – кино. Художник не только театрален, но ещё более он кинематографичен. Это проявляется в композиции картин: близкие и фрагментарные планы, следящая камера, которая в кино повторяет за персонажем траекторию движений. Аналог Голубева в кино – это, конечно же, режиссер Алексей Балабанов. С фильмами Балабанова картины Голубева роднит не только исследование человеческой природы. Например, почти все фильмы Балабанова сняты на Васильевском острове, где он живёт, точно так же сюжеты картин Голубева всегда у него под рукой, натуру можно найти, не отходя далеко от дома. Как и Балабанов, Голубев не морализирует, а просто констатирует, наблюдает жизнь такой, какая есть.
Картинку мельтешения и суеты, протоптанные на снегу между ларьком и остановкой дорожки, людей, увиденных выглянувшим в окно или с балкона, сопровождает подпись «Такие же, но без крыльев», и сперва может показаться, что это почти божеский или ангельский взгляд сверху. Но нет, тут скорее продолжение знаменитой фразы из балабановского фильма «Груз 200» – «Мухи у нас», а из этого окна тепло и душно пахнуло кислым запахом и перегаром. На другой картине написано «Чем бы ещё нагадить хорошим людям?» – увидев освещённое окно на последнем этаже, легко представить себе, кого посещают среди ночи такие мысли на кухне малогабаритной квартиры. Конечно, всё бывает и по-другому – на картине изображена многокилометровая автомобильная пробка на шоссе, и с той стороны, из-за горизонта возвращается эхом восклицание «Там хорошо!» Светлое и оптимистичное у Голубева – это почти всегда воспоминания детства, как в работе «Так понравилось, что устал от восторга!», и все же его талант – мизантропический и сатирический. Приговор, или диагноз современной жизни, который художник даёт в картинах, хорошо описывает его городской пейзаж со словами «Пёстрая серость».
Выставка имеет подзаголовок «Партитура для сирен». Думается, это означает прельстительность не столько живописной красоты, а скорее исчезающих островков прошлой жизни, изображённых Голубевым. Но, возможно, в отличие от художника, стоит посоветовать зрителю залить уши воском.
* Раскидай – детская игрушка типа йо-йо, цветной шарик на резинке, обёрнутый фольгой.
