След в конце тоннеля
12/02/2014
Когда произносишь «Живые картины», в памяти роятся образы начала XX века, сделанные на заре фото- и киноискусства. Какие-то боярышни в сарафанах, царевичи. И все эти ряженые картинно позируют в декорациях, напоминающих боярские палаты. Такое было развлечение аристократии Серебряного века, оставшееся на бромсеребряных отпечатках вековой давности… По иронии судьбы в 2014 году именно в новом театральном пространстве Москвы – средневековых Боярских палатах, что спрятались за СТД на Сретенском бульваре, – разыграли свои живые картины студенты Школы-студии МХТ (курс профессора Дмитрия Брусникина). Действо определено в жанре перформанса, называется «Второе видение», а авторы его Юрий Квиатковский, Максим Диденко, Галя Солодовникова.
Есть такое расхожее выражение «войти в картину». На самом деле смысл его не то чтобы очень сложен. Идея – в доверии, в доверии зрителю как соавтору художественного события. Это доверие обусловлено антидогматизмом языка интерпретации. Ведь искусство – это всё-таки постановка вопросов, а не диктатура ответов. На пересечении творческих воль, воли Артиста (в широком смысле artist) и воли Зрителя, и рождается Событие. Это будто бы очень легко, но на деле очень трудно. Ведь общение требует немалой работы. Куда легче быть потребителем угодливой салонной красоты и высокомерно вопрошать: «Что хотел сказать художник?»
Антидогматизм и уважение к зрителю размыкают видовые и жанровые границы Искусства и, как показал новый спектакль-перформанс, приглашают войти в картину вполне реально. Героями выбраны полотна великих новаторов Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой. Слава богу, весь нарратив по поводу их творчества (в том числе сюжеты личной биографии каждого) остался за скобками и был отдан на растерзание филигранно и очень смешно играющему роль искусствоведа-чичероне Василию Михайлову (в некотором смысле это пародия на автора этих строк, читавшего курсу предварительные занудные лекции про искусство авангарда). Самое главное: зритель напрямую общался с образами великих мастеров.
Само присутствие посетителей спектакля внутри действа радикально нарушает привычный модус поведения в привычном театре. Вслед за чичероне-искусствоведом и девушками с табличками «продолжение осмотра» толпа перемещалась по лабиринтам Боярских палат, то там, то здесь обретая визуальные, звуковые, обонятельные и осязательные впечатления. Студенты выстроили сложную партитуру движения по разным циклам работ великой четы: крестьянские сюжеты, мистические образы войны, ларионовские сценки из жизни провинциального городка (у цирюльника, полотёры…). Цветные всполохи и развоплощение телесности в некоторых сценах ассоциировались с абстракцией, с лучизмом. Конечно, действо получилось совсем не иллюстративным. Оно заряжено той энергией, которую излучает именно театральная культура модернизма, от театра жестокости и абсурда до таких ставших востребованными во второй половине XX века жанров, как акционизм и стрит-арт. И это вышло потрясающе здорово. Будто бы стёрли вековую пыль, прочистили оптику зрения на тот оксюморон, что именуется «классический авангард». Проекция многих языков современного творчества освободила силу взаимодействия с этим искусством, вернула ощущение сопричастности самому процессу. Не случайно миниатюры на тему рождения в муках новой пластики, новой формы и муки, корчи рождения речи стали кульминацией перформанса. Разомкнутость, свобода общения с великим миром искусства стала возможной при жесточайшей пластической дисциплине жизни актёров внутри действа, при точной звуковой, световой режиссуре. Созданный Школой-студией МХТ синтетический образ для российского театра – экспериментальный. Потому авангардных безумств начала XX века он законный наследник.
