Пассажиры европейской лузитании
10/06/2014
Немецкие лайнеры носили верноподданнические имена – «Кайзер Вильгельм Великий», «Дойчланд», «Кайзер Вильгельм II», «Кронпринц Вильгельм» – и решительно обгоняли британских конкурентов. Британцы сильно расстраивались потерей первенства в перевозке эмигрантов из Европы в Северную Америку, оттого компания Cunard заказала два новых судна – с именами скорее экзотическими, в духе позднего романтизма и антикварно-географического колониализма, «Лузитания» и «Мавритания». Под это дело Cunard в 1903 году получила от британского правительства кредит в два миллиона шестьсот тысяч фунтов под 2,75% и с рассрочкой выплаты в 20 лет. Государство поставило два условия. Первое – догнать и перегнать немцев в трансатлантической гонке; второе – в случае войны лайнеры должны стать вспомогательными крейсерами. «Лузитания» отправилась в первый свой рейс в 1907 году, тогда она была самым крупным пассажирским лайнером в мире – и самым быстрым: в том же году она пересекла океан за 4 дня, 19 часов и 53 минуты.
Позже её размеры и результаты несколько перекрыли другие британские суда, но к началу Первой мировой «Лузитания» оставалась несомненным чудом кораблестроения, одним из лучших судов в мире. И произведением дизайнерского искусства, конечно: салоны первого класса были выдержаны в стиле времен Людовика XVI, их украшали фрески в стиле Франсуа Буше, а курительные комнаты, столовые, библиотеки заставляли вспомнить то георгианскую эпоху, то времена королевы Анны, а то и вовсе Малый Трианон. Высшими социальными сферами искусство и комфорт не исчерпывались: второй класс имел возможность насладиться просторными комнатами, променадами, столами и панелями из красного дерева; даже третий класс не был оставлен без внимания – специальные помещения для курения и для дам. Про технологические новинки и не говорю, ибо не имею соответствующей квалификации. Но ясно, что они были – и в больших количествах, иначе «Лузитания» не развивала бы рекордную скорость в 25 узлов.
Это судно воплощало в себе Запад belle epoque: роскошь в сочетании с демократизмом, технический прогресс вперемежку со стилизацией под славные эпохи прошлого. Более того, в истории «Лузитании» оттиснулась даже такая особенность западного мира, как умение учиться и молча исправлять ошибки – после катастрофы «Титаника» на лайнере срочно установили дополнительные спасательные шлюпки. Увы, они не помогли. 2 мая 1915 года недалеко от берегов Ирландии лайнер, шедший рейсом из Нью-Йорка в Ливерпуль, затонул настолько быстро, что большинство спасательных средств не успели даже толком выбросить за борт. От попадания в борт «Лузитании» торпеды немецкой подлодки U-20 до того момента, когда нос судна коснулся океанского дна, прошло 18 минут. Погибли 1195 человек, около восьмистам удалось спастись. Среди жертв было 128 американцев, один из них – знаменитый в те годы литератор, арт-деятель, стихийный социалист и анархист Элберт Хаббард. За три года до того Хаббард воспел Иду Страус, отказавшуюся эвакуироваться с «Титаника», предпочтя погибнуть вместе с мужем, с которым прожила вместе 41 год. Когда в Европе началась война, Хаббард отбывал условное наказание за нарушение законодательства о печати, но – через влиятельных знакомых – в начале 1915 года смог упросить президента Вудро Вильсона, чтобы ему вернули паспорт. После чего он и его жена купили билеты на «Лузитанию», намереваясь побыстрее отправиться к театру военных действий (в планах Хаббарда было даже интервью с германским кайзером). Один из выживших пассажиров «Лузитании» вспоминает, что когда лайнер принялся тонуть, Хаббард спокойно стоял на палубе и наблюдал картину катастрофы. Лишь два раза он нарушил молчание. На вопрос, отчего он не предпринимает попыток спастись, Хаббард улыбнулся и ответил, что ничего тут уже не поделаешь. Вторая его ремарка ещё интереснее. Она была по поводу немцев, потопивших судно: «Они таки добрались до нас. Они чертовски хуже, чем я думал». Через два года после гибели «Лузитании» США объявили Германии войну.
На выставке под названием названием «Другая сторона медали: как в Германии видели Первую мировую войну», которая недавно незаметно открылась в Британском музее (комната 69а, что рядом с Древним Римом и Древней Грецией), есть несколько любопытных артефактов, связанных с «Лузитанией». Это действительно выставка медалей, так что название имеет двойной смысл. Но не тех медалей, что украшали грудь бравого боша с винтовкой, нет, это работы знаменитых немецких медальеров того времени, озабоченных художественной рефлексией происходящей войны. Конечно, статус медали, пусть и не официальной нагрудной, предполагает некоторую официозность, это не картина экспрессиониста и не коллаж дадаиста, но тем не менее перед нами – хотя бы формально – область искусства, совершенно отдельная и автономная, здесь свои герои, мастера, свои правила. Все привыкли к патриотическим или антивоенным – в зависимости от близости к власти и от жанра – художественным высказываниям 1914–1918 годов и позже, но здесь-то как раз почти всё предсказуемо. Культурологи и искусствоведы пристально (и с пользой для себя и своей аудитории) изучают, скажем, официозные плакаты и вирши; выставки пропагандистского искусства собирают толпы; менее популярно среди так называемых «обычных зрителей» антивоенное и пацифистское искусство – дело в том, что те, кто за массовое убийство под госзнаменами, обычно работают во вполне понятной и одобряемой значительной частью общества эстетике. Она настолько понятная и одобряема, что и сегодня, как мы видим, пользуется спросом. Отщепенцы же, как правило, витают в подозрительных эмпиреях либо погружены в мрачный контекст того вида искусства, которое через двадцать лет после конца Первой мировой Гитлер назвал «дегенеративным». Зато их любят сегодняшние коллекционеры, музейщики, историки искусства и философы. Так что справедливость, хотя бы отчасти, восстановлена. Кто-то любит попа, кто-то попадью, кто-то попову дочку. Кому милее жалкие патриотические вирши, сочинённые для заработка Георгием Ивановым в 1914-м:
«Насильники в культурном гриме,
Забывшие и страх и честь,
Гордитесь зверствами своими,
Но помните, что правда есть».
А кто-то предпочитает ахматовское стихотворение того же года:
«Можжевельника запах сладкий
От горящих лесов летит.
Над ребятками стонут солдатки,
Вдовий плач по деревне летит».
Впрочем, сегодняшнее русское большинство вполне довольствовалось бы патриотическими частушками столетней давности:
«У союзников французов
Битых немцев целый кузов.
А у братьев англичан
Драных немцев целый чан».
Выставленные в Британском музее медали принадлежат к тому разряду изящных искусств, который условно можно назвать «приличным», «одобряемым», «культурным». Это не значит, что он плох – нет, он просто отдельно от других, хотя, конечно, происходившее в большом арт-мире сильно влияло на медальеров. Медальное искусство в комнате 69а – порождение того же социоэкономического и культурного уровня belle epoque, что и изображённый на нескольких медалях лайнер «Лузитания». Именно здесь, на этом уровне, в социальной середине, в устоявшейся буржуазной жизни родилось то, что прикончило её же. Belle epoque построила трансатлантический лайнер, она его утопила вместе с 1195 людьми, она же и воспела эту гибель в медалях.
Собственно, медалей с изображением тонущей «Лузитании» две. Одна гуманистическая, другая бесчеловечная. Первую сделал Людвиг Гиз, художник, скульптор, экспрессионист, оказавшийся потом в славном списке создателей «дегенеративного искусства».
Всплеск официозного патриотизма обошёл Гиза стороной, оттого на его медали огромный жирный нос «Лузитании» вымазан икрой человеческой, пытающейся заполнить шлюпки. Изображение производит сильное впечатление: тонущий лайнер представлен в роде огромного морского чудища, кита, облепленного мириадами ион.
Или это Гулливер, обсаженный мухами-лилипутами? Так или иначе, лайнер здесь – не шедевр технического прогресса, а живое существо, монстр, тянущее народы за собой на дно морское. Идеальное изображение тяжко взбесившегося Левиафана – а ведь чем, как не левиафанным помешательством, была Первая мировая?
Совсем другая «Лузитания» на медали Карла Гетца. Это произведение пропагандистского искусства – и, как всякая пропаганда, позорное. Если Гиз видит в гибели лайнера трагедию человеческого муравейника, бессильного перед монструозным миром, то Гетц ликует.
На его тонущей «Лузитании» людей нет – зато есть пушки и боеприпасы. Мол, бравые немецкие подводники уничтожили военный транспорт противника – чем не повод для радости? Что же до людей, то им посвящена оборотная сторона медали – и вот она-то самая интересная. На ней Смерть в виде скелета продаёт в кассе билеты на злосчастное судно. У кассы толпится народ, по кепкам можно узнать представителей рабочего класса – именно они первыми добрались до цели; впрочем, в конце очереди видны шляпы, котелки и даже цилиндры – значит и средний с высшим классами получат своё. Слева груболицый мужик в нелепых гетрах читает газету и скалится. Рядом с ним немолодой джентльмен в приличном пальто, цилиндре, с длинными усами и окладистой бородой поднял палец, будто предупреждая глупца и невежду, мол, читай хорошенько и делай соответствующие выводы. Сложно сказать, что победило – желание навестить воюющую Европу или здравое мнение бородатого господина. В первом случае у человека в гетрах было немного шансов остаться в живых.
Но откуда на аверсе пушки и что за загадочное предупреждение на реверсе? Дело в том, что гибель «Лузитании» была не только трагедией – и даже не только символическим завершением «прекрасной эпохи». Здесь есть сюжет военно-политический, по поводу которого спекулируют до сего дня. В трюме лайнера действительно лежали боеприпасы. «Лузитания» плыла под чужим флагом. За год до этого «судно» на некоторое время стало «кораблём» – британское адмиралтейство мобилизовало «Лузитанию», превратив (согласно договору о кредите фирме Cunard) пассажирский лайнер в «вооружённый торговый крейсер». Крейсеров оказалось многовато, а спрос на трансатлантические перемещения не исчез, несмотря на объявленную немцами подводную войну, оттого «Лузитании» вернули мирный статус, не вычеркнув, однако, соответствующего перечня адмиралтейства 1914 года. Иными словами, чисто формально немцы имели право её топить – ну вот и потопили. Есть даже версия, что британцы чуть ли не специально подставили «Лузитанию» с её американскими пассажирами, чтобы подтолкнуть США объявить войну Германии. Сторонники теории заговоров утверждают, что именно поэтому британский миноносец не встретил лайнер у британских берегов; также они указывают на странное снижение скорости судна, которое, якобы, не дало ему уйти от более медленной U-20.
Плюс газета. Опасности, поджидающие «Лузитанию» в рейсе, обсуждались задолго до рокового торпедного выстрела. Когда в апреле 1915 года лайнер пришёл в Нью-Йорк из Ливерпуля и собирался отправиться обратно, в Штатах ходили нехорошие слухи о том, что его могут потопить немцы. Для Германии также было выгодно запугать нейтральных американцев, чтобы те заморозили свои контакты с Великобританией. Влиятельные немецкие эмигранты в Америке не хотели, конечно, вступления США в войну на стороне Антанты. Они даже обратились в германское посольство, заставив его напечатать в американских газетах предупреждение тем, кто собирался плыть на «Лузитании» в Европу. Предупреждение (вполне, впрочем, нейтральное, напоминающее, что в военной зоне на море все суда и корабли под флагом Великобритании и её союзников могут быть уничтожены с вытекающим отсюда риском для путешествующих) опубликовано 22 апреля, а 1 мая лайнер отправился в последний рейс.
Именно такую газету читает незадачливый мужик в гетрах и кепке на реверсе медали Гетца, именно об этом предупреждает его джентльмен с бородой, воплощающий собой тип респектабельного зажиточного немецкого эмигранта в Америке.
От всего вышесказанного история вокруг «Лузитании» становится ещё более мерзкой, а моральная позиция медальера Гетца – ещё более отвратительной. Британское правительство, зная, что подвергает риску пассажиров (включая граждан нейтральных об ту пору стран), перевозит на лайнере военные грузы. Компания Cunard, которая предупреждена о стерегущих её судно немецких подлодках, отправляет его в рейс. Более того, капитан «Лузитании» Дэниэл Доу уходит со своего поста – после того, как в предыдущем рейсе британские военные корабли, которые должны были сопровождать лайнер в Ливерпуль, потребовали от него открытым текстом сообщить им о местонахождении «Лузитании», так как они якобы не знали принятого кода, а он, конечно, отказался и судно пришло в порт назначения в одиночестве. Cunard объявляет, что капитан «устал и сильно заболел». Но всё это обычные гнусности войны и большого бизнеса, они никак не могут оправдать ни немецких подводников, утопивших ни в чём не повинных людей, ни немецкое руководство, развернувшее по поводу «Лузитании» пропагандистскую кампанию, утверждая, что это был чуть ли не настоящий военный корабль, ни медальера Гетца, который добровольно принял во всём этом участие.
Здесь стоит сказать несколько слов о самом Гетце. Карл Гетц прожил семьдесят шесть лет, из которых почти сорок семь в Мюнхене. Он был настоящий трудяга и отличный ремесленник (в наилучшем смысле этого слова – он обожал своё ремесло), только в годы Первой мировой создал 175 медалей на патриотические сюжеты. С художественной точки зрения это тоже хорошее ремесло – впрочем, сам медальный жанр не предполагает особых откровений, он консервативен и острожно следует за новшествами в мире «большого искусства». Столь же осторожно и последовательно, как его профессия, двигался сам Гетц: учёба в Лейпциге, Дрездене, Берлине, Париже, первые и вторые призы на конкурсах медальеров в Германии и Европе (особенно отметим участие в выставке медалей в Доме немецкого искусства в Мюнхене в 1937 году и в Выставке германского медального искусства в Вене в 1943-м), авторство почтовой марки с профилем Гинденбурга в 1931-м; наконец, в 1946-м, будучи уже старым и больным, Гетц создал медаль с удивительным названием «Страсти немецкие». На её реверсе Германия представлена в виде немолодого бюргера в мешковатом костюме (говорят, это сам художник), молящегося у распятого Христа. Интересно, вспоминал ли этот случайно оказавшийся в XX веке образцовый средневековый ремесленник, лёжа на смертном одре в разрушенном Мюнхене, о том, как за тридцать лет до того издевался над несчастными, утонувшими в холодной воде Атлантического океана?
Здесь хороший сюжет: как крепкие ремесленники становятся пропагандистами, ни на секунду не изменив своему ремеслу. Сюжет касается не только медальеров и далеко не только Первой мировой. Ремесло – набор технических навыков и умений, искусство, что бы там ни говорили преподаватели художественных вузов и узколобые критики, оно совсем о другом. Безо всякого романтизма – искусство действительно о другом, оно есть способ мышления, который называют «художественным» за неимением лучшего слова. Ещё раз позволю себе банальность: искусство создаёт другие миры, более реальные, нежели тот, где мы находимся, настоящесть искусства определяется степенью реальности созданного им мира. Он должен быть убедителен и исчерпывающ – больше от него ничего не требуется, ни ремесла, ни идей. Пропаганда – вид деятельности, который подрывает саму основу искусства, ибо претендует на замену существующего мира собой – но понимая при этом, что она есть выдумка, ложь, фейк. Пропагандист не верит в реальность созданного им мира, он лишь пытается придать ему черты некоего правдоподобия – и для этого он использует ремесленников и их ремесло. В этом смысле Карл Гетц профессии своей не предавал, но и искусством не занимался. Ведь сложно представить, что этот, судя по всему, глубоко верующий и порядочный человек искренне радовался утоплению людей, купивших билеты на последний рейс «Лузитании».
Вообще непонятно, о чём была та война – историки до сих пор спорят, но договориться не могут. Предположу, что ответа здесь просто нет. Конечно, можно согласиться на известное ленинское определение, мол, сражались за сферы влияния и рынки сбыта, но историография последних пятидесяти лет (да и здравый смысл тоже) говорит об обратном. От этой войны не выиграл ровным счётом никто, по крайней мере, в Европе и Азии. Настоящими победителями можно считать США, которых, впрочем, в войну втянули чуть ли не силком, которые требовали мира без аннексий и контрибуций, а потом, пообщавшись с параноидальными европейскими лидерами, на двадцать с лишним лет ушли в почти глухой изоляционизм. Остаётся согласиться с графом Толстым – война происходит от стечения обстоятельств и других нерационализируемых причин. Наверное – добавим от себя – от того, что людей просто охватывает страсть истреблять себе подобных. Или в 1914-м европейцам надоела хорошая жизнь, прекрасная эпоха, время, когда можно с было удовольствием строить разные лузитании и не без удовольствия пересекать на них океан всего за пять дней.
P. S. Собственно, единственным среди выставленных в комнате 69а Британского музея медальеров, который разделил бы этот тезис, был Арнольд Цадиков. У него в бой ведут не Гинденбург с Людендорфом, а сама Смерть.
Она же забавляется, запуская цеппелины бомбить Британию, нисколько, впрочем, не заботясь, что один из них уже того, скукожился и падает на землю. Смерти всё равно.
Она же качает насосом кровь, орошая поля Европы.
Но увы, Арнольд Цадиков, как и Лев Толстой, ошибались. Убивает не Смерть, а люди, и чаще всего делают это сознательно. Художник Цадиков увидел это через тридцать лет после Первой мировой. Будучи евреем, он бежал от Гитлера в Париж и Прагу. Когда в последнюю пришли немцы (те самые, в чьей армии он служил кавалеристом в 1916 году, был ранен и попал в британский плен), его отправили в «образцовый еврейский город» Терезиенштадт. Цадикова не успели увезти в Аушвиц – он умер сам, в 1943 году, от мирного аппендицита.
Его дочь Марианка Цадикова выжила, эмигрировала после войны в Америку (наверняка на трансатлантическом лайнере плыла!), где несколько лет назад был издан её «Терезинский альбом», собрание случайных записей, карандашных набросков, заметок и записок самых разных людей, оказавшихся в беде. Это уже вещь совсем другой эпохи, которая, наконец, поняла, что свидетельства пассажиров европейской лузитании в медали не отчеканишь.
P. P. S. Среди пропагандистских достижений средневекового ремесленника Карла Гетца – не много обязательного антисемитизма и расизма. Но на выставке в Британском музее ничего такого нет.
