Занимательная арифметика

14/07/2014

Мы пошли на Summer Exhibition 2014 в Royal Academy вдвоем с N. – в одиночку выдержать натиск арт-самотёка сложновато. Действительно, отчасти «самотёк»: на конкурс прислано двенадцать тысяч произведений изобразительного искусства, а отобрана высокой комиссией ровно десятая часть. Плюс в эту десятую часть для большей состязательности и демократизма включены работы известных художников, очень известных и даже почти классиков; их немного, но они тоже участвуют в арифметике Summer Exhibition. Если быть точным, выставлено 1262 артефакта – от «Interview with David Nott by Eddie Mair» Боба и Роберты Смит до «Night Windows 16» Эдит Джонс; между первой и последней работой в списке не только 1260 произведений современного искусства, но и финансовая пропасть. «Интервью с Дэвидом Ноттом» можно приобрести за сто тысяч фунтов, а «Ночные окна номер шестнадцать» – всего за 500. Правда, последняя работа – фото, так что продается не (несуществующий в данном случае) оригинал. В общем, в точности сравнить денежный вес Смитов и Джонс сложновато, но всё-таки понятно, что с точки зрения арт-рынка их разделяет очень многое, очень.

Итак, мы с N. зашли в Royal Academy, поднялись по лестнице и оказались в первом, центральном зале выставки. Там, кстати говоря, «Интервью» и находилось. Посреди небольшого Wohl Central Hall под гнётом целой башни из водружённых один на другой барочно-холестериновых тортов согнулась пёстро одетая девушка (кажется, девушка – сейчас ведь сложно понять), она будто придавлена грузом животных жиров и не очень животных углеводов, обильно перемешанных с чудовищным количеством сахара. Да, я понимаю, что это скульптура и что всё искусственное, но если померить уровень сахара в крови при лицезрении этого артефакта, то рука автоматически потянется за шприцом с инсулином. Я решил, что скульптура сделана для какой-нибудь общественной организации по борьбе с диабетом, но всё оказалось гораздо проще. Во-первых, изображен мужчина, а не девушка (или просто «человек», man), во-вторых, в названии не было ни намека на страшную болезнь постиндустриальных англосаксонских обществ, утонувших в сладкой газировке. Просто «Cake Man», да ещё II. Художник довольно известный – Йинка Шонибаре, стоимость объекта 162 тысячи фунтов, на 62 тысячи больше, чем совместная работа Смитов.

Yinka Shonibare. Cake Man. 2013

Итак, мы с N. решили, что вдвоём лучше выдержим массированную атаку регулярных и нестроевых бойцов современного британского искусства; более того, мы заранее продумали тактику боя. В каждом из десяти залов каждый из нас определял две вещи: какую из выставленных здесь работ он готов купить (если было бы на что, конечно) и какой из артефактов здесь самый дорогой. Мы ещё не знали, что часть вещей помечена в каталоге как NFS (Not For Sale), впрочем, общей картины это обстоятельство не портило. NFS на Summer Exhibition – это или макеты архитектурных зданий, или нечто уже проданное, или не предназначенное для продажи по личным соображениям, или вообще существующее по ту сторону рыночных отношений (все три варианта вполне похвальны). Всё остальное разместилось в промежутке – я только что ещё раз сверился с каталогом – от 600 000 фунтов до 150. Вот из этого прейскуранта мы и решили выбирать. Забавно, что самый дорогой объект встретил нас как раз в первом зале. Это «Last Train» художника и дизайнера Рона Арада. В сущности, неудивительно, что так дорого – Арад делал бранзулетки для «Сваровски», а лет пять назад – бутылку для парфюма «Кензо». В общем, если кто и возмущается, что «In London schritt fur schritt» живого классика Георга Базелица стоит почти в два раза меньше, то зря – против Сваровски с Кензо в смысле рыночного шика не выстоять, пусть даже в других залах было несколько довольно эпигонских подражаний великому немцу.

Ron Arad. Last Train. 2013 (фрагмент)

Ну да, мы с N. дисциплинированно следовали выработанной заранее тактике; однако уже в середине выставки стали сдавать. То есть тактика хорошая, подкачали её исполнители. Прежде всего, с каждым залом всё сложнее было выбрать хоть что-то, что больше пяти минут может находиться перед глазами, не раздражая и не опустошая и без того опустошённый усталый мозг. В ход пошли уловки: вот эту розовую штучку с невнятными обнажёнными женскими фигурами можно определить в ванную комнату: штучка стеклянная, запотеет — нестрашно, всегда можно протереть губкой или тряпочкой. А вот это фото можно было бы купить, заваляйся в кармане лишние 1400 фунтов: на работе турка Гюлера Атеса («The Shoreless Flower. I») в очень стильной минималистической мещанской кухне с серыми стенами и голубовато-зеленоватой мебелью стоит целиком закутанная в жёлтое женская фигура. Во-первых, это отдалённо вермееровское – по палитре прежде всего и по напряжению всей композиции. Во-вторых, это про удел женщин Востока – она без лица и она на кухне, куда послало её гендерное рабство. В-третьих, самое красивое в фото – складки одеяния, рельефные, будто в Возрождение помятые и скомканные. Работу Атеса можно было бы купить, чтобы потом тут же дома засунуть подальше – а вытаскивать, когда в гости придёт мой приятель X., великий эстет, любитель ориентальщины и мизогинист. Чтобы его порадовать, я бы вешал «The Shoreless Flower. I» на стенку в гостиной или столовой. Глядя на неё, мы бы говорили о Вермеере, Энгре, Жероме (конечно!), потом о Танжере и фотографиях насурмлённых талибов, которые недавно порадовали изысканную публику. После ухода X. я бы тут же убирал в чулан «The Shoreless Flower. I» – до следующего визита. Проблема в том, что мы с X. живём в разных странах, а когда жили в одном городе, то ни я у него, ни он у меня в гостях никогда не бывал. Более того, в моей квартире нет специальной гостиной или столовой – всё это одна большая комната, часть которой занимает кухня. Впрочем, можно с натяжкой назвать это «столовой», хотя обеденного стола там тоже нет. Зато у меня есть чулан. Что касается N., то с X. она незнакома и к работе Гюлера Атеса осталась равнодушна.

В общем, к середине выставки мы с N. потеряли драйв. Определять самый дорогой артефакт в каждом зале ещё пытались по инерции, но вот от идеи что-то там забирать домой решительно отказались. Забирать было нечего. Но сначала о ценах – я ведь решил, что мой обзор будет носить почти исключительно социально-экономический характер. Не эстетические же качества 1200 объектов описывать! Да и вообще, чисто эстетическое суждение о произведении «современного искусства» просто невозможно. Если такое суждение и возникает вдруг (настоящее, не ресторанная критика), то в виде побочного эффекта разговора на серьёзные общественно-значимые, экономические, политические, общекультурные темы. Красив ли зловещий диснейленд Кунса? Утончённа ли графика Трейси Эмин? Кстати, несколько её рисунков я обнаружил на Summer Exhibition. Вряд ли Эмин присылала их на конкурс. Случись такое, конфуза не избежать – я так и вижу, как кто-то из отборочной комиссии, не обратив внимания на знаменитое имя адресата имейла (в этом году подача на участие онлайновая), отфутболивает экс-скандалистку за отсутствием в её работах особых талантов. Ведь на Summer Exhibition Эмин выставляет не знаменитую свою кровать с девушкиной параферналией (кровать, кстати, недавно продали на аукционе за 2 200 000 фунтов), а так, почеркушки. Просит она за них немного, по 560 фунтов за штуку (впрочем, это серийные гравюры). Но её же картина акриловыми красками «I Can't Sleep» действительно заставит потерять сон небогатого поклонника – 66 000.

Tracey Emin. Missbelief. 2013

С другой стороны, шестьдесят шесть тысяч – это шестьдесят шесть фактов резервирования дорогого бара в Лондоне – дети русских оли- и мини-гархов запросто позволяют себе такое удовольствие, и не раз в год. Или вот недавно здесь случилась история: жена одного оманского принца проиграла в казино в отеле «Риц» два миллиона фунтов. За один вечер. После чего немного расстроилась и подала на казино в суд, мол, она зашла в игровой зал наперекор своей воле, ибо у неё болезненное пристрастие к азартным играм. Об этом пристрастии жена принца поведала охране и крупье, попросив не пускать её внутрь. Но они пустили и, более того, подбадривали в ходе игры возгласами типа: «Ну не повезло сейчас, повезёт в следующий раз, не расстраивайтесь!» Их даже не смутило, что несчастная игроманка в какой-то момент не смогла заплатить проигрыш карточкой – наоборот, сотрудники «Рица» утешали оманскую миллионершу и даже заверили, что верят ей на слово, деньги можно и завтра принести. И вот сейчас она с ними судится. По ходу разбирательства возникла интересная деталь: жена оманского принца уже не в первый раз просаживает миллионы в том же самом казино. То есть перед нами не драма аддикции, а концептуальный репититативный спектакль, вроде начала пьесы «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». На последний проигрыш наша героиня могла бы купить тридцать акриловых картин Трейси Эмин и добить еще, к примеру, сотней фотографий Гюлера Атеса. Остается 60 тысяч фунтов; если выпросить у мужа, оманского принца, еще шесть тысяч, можно приобрести еще одну картину Эмин. И тогда в её коллекции их будет тридцать одна. После чего вполне логично открыть в Маскате (это столица Омана) небольшую специализированную галерею двух талантливых художников.

Вечерний вид Маската

Что касается угадывания самых дорогих арт-объектов, то мы с N. тоже не очень преуспели. Понадобилось несколько залов, чтобы понять ценовой тренд. Поначалу я ошибочно ставил на абстракции, которые можно повесить в офисе банка или инвестиционной компании, а N. полагалась на сложноизготовляемые вещи. К примеру, в одном зале было две большие скульптуры. Собственно, даже не скульптуры, а немного обработанные глыбы. Одна из камня, часть поверхности отполирована. Другая – сильно пережжённое дерево, почти уголь. N. считала, что камень стоит гораздо дороже, но оказалось всё наоборот; и лишь политэкономическое чутьё автора этих строк подсказало, почему. Деревянно-угольная штука называлась «Секвойя», а каменная – «Норвегия». Норвегия, конечно, красиво, викинги, фиорды и Мунк, но в нынешнем западном мире тропики и обожжённые деревья котируются явно выше – тут и борьба с несправедливым разделением труда, и экологический алармизм. Выражением того, прямо-таки по Марксу, стала покупательная стоимость: Север проиграл Югу почти в два раза. Впрочем, в одном случае N. попала в десятку – и не только как художник, но и как человек, обитающий в Лондоне дольше меня. Штука называется «Looted Shop Front», сделал её Кит Ковентри. Это довольно большая рама величиной с витрину обувного, к примеру, магазина. В раме торчат осколки – грабители не до конца выбили стекло. Ничего больше – рама и кое-где осколки. Всё отлито из надежной бронзы. Цена – сто восемьдесят тысяч фунтов. Сам скульптор Ковентри живет рядом с Royal Academy – в жилом комплексе Albany на Пикадилли, который считается самым респектабельным и дорогим холостяцким обиталищем в этом самом дорогом городе Европы. Albany построен в XVIII веке, когда-то здесь жил поэт Байрон, полувеком позже — премьер Гладстон, после Второй мировой – сэр Исайя Берлин. Сейчас там разрешают селиться не только холостякам; впрочем, детям до 14 лет это до сих пор строжайшим образом запрещено. Albany упоминают в своих текстах Диккенс и Оскар Уайльд. Недавно выставленная на торги тамошняя квартира оценивалась в два миллиона фунтов – три «Последних поезда» Арада плюс два «Интервью с Дэвидом Ноттом» Боба и Роберты Смит.

Реклама жилого комплекса Albany

Кто спорит, Кит Ковентри известный художник и куратор, но всё-таки отчего целых сто восемьдесят тысяч фунтов? N. предположила, что всё дело в массовых беспорядках, охвативших Лондон в августе 2011 года. Тогда убийство полицейскими одного мелкого бандита вызвало целую волну грабежей, поджогов и прочих безобразий в самых разных районах города; чаще всего громили три вида магазинов – вычислительной и аудиотехники, обуви и, конечно же, лавки, торгующие сигаретами и алкоголем (цена пачки сигарет приближается в Великобритании к десяти фунтам. Если выкуривать пачку в два дня, то в год их получается сто восемьдесят, что примерно равняется тысяче восьмистам фунтов. Если бросить курить, через год можно купить выставленный в Royal Academy принт Джереми Деллера «More Poetry is Needed»). Выбор объектов грабежа много говорит о социокультурных установках смутьянов – они больше всего интересуются поп-музыкой, кроссовками подороже и поярче, а также бесплатной выпивкой. Работа Ковентри явно отсылает к событиям 2011 года – оттого её сочли социально и политически значимой, что, в свою очередь, благоприятно сказалось на цене. Кстати, участников беспорядков августа 2011 года наказали примерно-сурово: некоторым за украденные с разбитой витрины кроссовки (цена около 60 фунтов) дали три года тюрьмы. Получается, что за вырученные за «Looted Shop Front» деньги Кит Ковентри может купить три тысячи пар кроссовок, что чисто теоретически дает – в случае их злостного похищения – девять тысяч лет тюрьмы. Искусство – огромная сила.

Разочарованные, мы с N. добрели до конца – и тут обнаружилось, что всё перепутали и двигались наоборот: из первого помещения с маловыносимой тяжестью диабета мы свернули не влево, а вправо, оказавшись сначала в девятом, а потом в десятом зале. После чего двигались по принципу final countdown: восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. А принцип выставки таков, что сначала там идут очень известные, потом среднеизвестные, потом малоизвестные и, наконец, неизвестные авторы. Оттого и динамика нашего разочарования по ходу осмотра Summer Exhibition – поначалу всё относительно пристойно, высокие цены, неплохая кураторская работа, а потом, в конце (то есть на самом деле в начале), картинки просто висят вплотную, как на выставке в Royal Academy того славного года, когда лорд Байрон поселился в Albany на Пикадилли. Тогда, в первой трети XIX века, обыватель выбирал самое красивое, следуя социально диверсифицированному каноническому вкусу; здесь же оставленные без надежного кураторского присмотра работы, которые выудили из «самотека», были просто погребены в пёстром хаосе (N. справедливо сравнила все это с секонд-хендом).

Организаторы выставки не стали тратиться на бедолаг, выставляющих свои вещи за пару сотен фунтов – пусть так повисят, и без того большая честь. Редко, когда социально-сословная пропасть явлена столь наглядно и в столь приличном обществе – ведь повесь почеркушки Эмин среди других почеркушек никому не известных Y. или Z., никто на них внимания не обратит.

Современное искусство «само по себе», в виде отдельных артефактов, без контекста – и без создающей контекст кураторской работы – не существует. Это не хорошо и не плохо – это так. Контекст же делают и объясняют специально обученные люди; они на самом деле создают потребительскую стоимость современного искусства. Более того, они формируют предложение на этом рынке, предложение (прости, старик Маркс), диктующее спрос. Собственно, так и работает в данной сфере жизни невидимая рука рынка – она, эта рука, развесила картины и рисунки на стенах Royal Academy в Лондоне.