Фиксатор Смит
21/10/2014
В Лондоне уже почти не так, но в других городах Англии и Уэльса (а также части Шотландии), особенно маленьких, этот запах будет преследовать вас везде, он пропитает вашу одежду, укоренится даже в вашем сознании, настроив его на местный лад. Это запах британского если не капитализма, то уклада вещей и мыслей – едкий, сильный, с нотками металла, непоколебимо-сытный. Некоторые утверждают, что так же пахнет «Макдональдс». Не верьте, это чушь. «Макдональдс» пахнет как перегретый на солнце советский телефонный автомат на летней улице пролетарского района – в те времена, когда в таких автоматах всё было металлическим. «Макдональдс» пахнет горячей железкой и машинным маслом. Fish&chips пахнет Великобританией времен её акме и упадка.
Edwin Smith. «Ideal» Fish and Chip Shop (1958)
На фотографии изображено шесть человек. Двое из них работают, трое ждут и один (одна) потребляет. Последняя смотрит прямо в камеру, но как бы не видит ни её, ни фотографа, её правая рука поднесена ко рту, она запихивает туда кусочек чего-то съедобного. Девочка – а это девочка лет четырех-пяти – настолько увлечена процессом поглощения пищи, что взгляд её будто обращен куда-то внутрь, чуть ли не в собственный пищевод, по которому гладкая мускулатура проталкивает куски жареной картошки или жареной же во фритюре рыбы. Прямо перед девочкой стоит большая бутылка, судя по всему, уксуса, которым обычно поливают это блюдо. Или лимонада, которым девочка запивает сухой фастфуд. Горлышко бутылки заканчивается на уровне глаз девочки, но так как бутылка чуть слева, лицо не закрыто, только ухо едуньи fish&chips. Справа и сзади от девочки, на специальном столике, стоит огромная стеклянная банка с маринованными луковицами; конечно, лук можно принять за всё что угодно круглой формы, на чёрно-белом снимке не разберёшь, но я-то знаю, что эту закуску тогда (в 1950-е) подавали к fish&chips. И зритель выставки фотографа Эдвина Смита, которая проходит в RIBA (Royal Institute of British Architects) в Лондоне, тоже знает, что там такое в этой – судя по всему, пятилитровой – банке. По крайней мере, если зритель – британец возраста не моложе двадцати пяти лет. Впрочем, других на этой выставке почти не встретишь. Эдвин Смит – такая же типично британская институция, как и fish&chips.
Но вернёмся к фото. Девочка жуёт национальную британскую еду в нижнем правом углу снимка. В центре композиции – процесс продажи этой еды. Мы видим стойку, за которой одетая в белый халат сотрудница забегаловки (на самом деле это называется fish and chip shop, но «магазин» по-русски несколько сбивает с толку) роется в мелочи, чтобы дать сдачу женщине в странной, какой-то почти татарской шапке, стоящей по ту сторону прилавка. Рядом с покупательницей – ещё одна женщина, она поставила на стойку локоть правой руки, приложив к губам сгиб кисти. Обе пристально смотрят на продавщицу. Третий покупатель – мужчина в кепке с сигаретой (да-да, с сигаретой, это 1958 год и курить можно везде, даже в забегаловке с детьми), он опустил голову и смотрит куда-то вниз. Судя по всему, он пересчитывает деньги перед тем как заплатить. С тыльной стороны стойки (её нам показывают сбоку и мы видим все секреты fish and chip shop) очень красивая касса, такие повывелись в семидесятые годы, с четвертьсферической крышкой, залитой светом из огромной витрины заведения. Также освещены какие-то бумаги слева от кассы; думаю, это газеты, которые продавцы читают в минуту отдыха. Справа от кассы – ещё одна банка с маринованными луковицами, но поменьше, на глаз – трёхлитровая. Она открыта. За спиной продавщицы большая обитая то ли никелем, то ли цинком стойка, даже стол с барьерчиком, чтобы крошки и кусочки картошки, рыбы и теста, в котором эта рыба жарится, не сыпались на пол. У стола – высокий мужчина в белом халате, похожий скорее на врача, чем на продавца fish and chip shop. У него свежая стрижка с зачёсанной наверх чёлкой, даже коком – в духе тогдашних кинозвёзд. Мне кажется, что после работы он служит главным сердцеедом округи. Продавец открывает крышку одного из горячих металлических хранилищ жареной картошки и собирается насыпать порцию. Вообще этот стол имеет форму хорошего буржуазного или даже аристократического бюро (или секретера) XIX века; создатели дизайна fish and chip shop явно имели это в виду. Перед нами по сути мимикрия индустрии питания, металлического конвейера готовой еды под штучный деревянный мир приватных людей, которые никогда не подозревали, что можно кормить миллионы одним и тем же – не по типу одним и тем же, а на самом деле одним и тем же, не отличающимся друг от друга, как не отличаются друг от друга автомобили, сошедшие с одного заводского конвейера. Продавцы fish&chips похожи скорее на лаборантов в химической корпорации или на сборщиков моторов с другой фотографии Эдвина Смита.
Edwin Smith. Imperial Airways Engine Workshop. 1938
Несложный аппарат по производству и хранению fish&chips придуман гениально. Два ряда полусферических контейнеров (на фото они визуально рифмуются с кассой напротив: та же форма, свет так же их заливает): нижний, больший, для хранения в вечно неостывающем состоянии chips, верхний, меньший, для заранее пожаренной fish. Контейнеры прилегают к высокой металлической спинке, которая отделяет стол от огромного шкафа, естественно, металлического, куда загружают нарезанную ломтиками сырую картошку и там она во фритюре готовится. Для засыпания сырья к гладкой поверхности приделано два (жестяных или алюминиевых?) кулька. Всё идеально продуманно и реализовано. Да, чуть не забыл, сбоку от второго ряда контейнеров стоит стопка тарелок – чтобы продавец мог, не глядя, брать правой рукой, а левой быстро сыпать на них chips, потом сверху водрузить fish, а луковицу (или даже две) добавляют к порции непосредственно уже в процессе продажи, делает это коллега нашего Джеймса Дина (напомню, справа от неё на прилавке расположена банка). Обычно к fish&chips добавляют гороховое пюре. Но в изображенной на снимке забегаловке, наверное, позволяли себе вольность обойтись без этого.
За окнами маленькой фабрики народного питания – типичный британский урбанистический пейзаж, довольно тоскливый. Угадывается неширокая улица и то ли припаркованный, то ли едущий автомобиль. Фрагмент железной башни или вышки. Ещё дальше – контуры огромного здания, быть может, неоготического отеля, а то и фабрики, сказать сложно, всё в дымке. Афиша цирка Mills. Перед нами либо провинция, либо лондонский пролетарский район. Покупательницы – либо домохозяйки, либо служащие, выскочившие из конторы купить себе ланч. Человек в кепке – явно рабочий, у него обед. Девочку привела мамаша; наверняка вышла в город за покупками. Эдвин Смит назвал эту фотографию «Ideal» Fish and Chip Shop.
«Ideal» Fish and Chip Shop, изображённый на фото Смита, действительно идеальный, а блюдо, которое там подают, есть выложенная на тарелку концентрированная индустриальная Британия. Fish&chips – алеф британского экономического, социального и даже политического устройства эпохи модерна (не будем путать с одноимённой арт-эпохой, которая значительно уже; речь о периоде, который русскоязычные историки называют «историей Нового и Новейшего времени», а англоязычные modernity, или даже Modern Age). Плюс, конечно, перед нами полиэтническая и мультикультурная Британия того времени. Впрочем, обо всём по порядку. Fish&chips – народная, пролетарская еда, один из первых в истории человечества примеров фабрично организованного фастфуда. Всё это стало возможным в результате «индустриальной революции» и соответствующих экономических и социальных изменений. Прежде всего: в промышленных масштабах рыба появилась на британском рынке продуктов только в середине XIX века, после начала траулерной ловли в Северном море. Треску и пикшу привозили в большие порты Восточной Англии, откуда по только что построенной сети железных дорог быстро доставляли в крупные города. Там её жарили способом, позаимствованным у португальцев (pescado frito), – учителями были потомки еврейских беженцев из Португалии и Испании, оказавшиеся на острове еще в XVI веке. Человека, который открыл первый fish and chip shop в Лондоне, звали Джозеф Малин. Что касается картошки, то для появления её в рационе британского рабочего класса нужно было сначала открыть Америку, затем заставить европейских крестьян сажать новую для них культуру, затем устроить геноцид в Ирландии, передав почти все тамошние угодья английских лендлордам, затем сделать картошку сверхдешёвой, устроив в той же Ирландии страшный голод, и так далее. Первая забегаловка, в которой из картошки машинным способом делали картошку фри, была открыт в Олдэме в том же 1860 году. Так что мистер Джозеф Малин среагировал просто мгновенно.
Ещё одной символической деталью, которая навсегда вписала индустрию fish&chips в британский «проект модерности» и «массового общества» (фастфуд есть типичная для массового общества черта), стал вопрос, куда расфасовывать картошку и куски рыбы. Использовали кульки, свёрнутые из газеты; в те времена не было еще фабричного производства упаковочных материалов, так что приходилось довольствоваться тем, что есть под рукой – и в больших количествах. Материалом стала именно газета – ведь вторая половина XIX века есть период создания современной прессы, в том числе и таблоидной, «народной». Направляясь на завод или верфь, рабочий покупал какую-нибудь Daily Mirror, в обеденный перерыв он газету прочитывал, в неё же заворачивали его ланч. Вечером его ждала дома жена – и не исключено, что с неизменно рыбно-картофельным блюдом. Но по дороге домой рабочий заглядывал с коллегами в паб на пинту-другую эля – за которыми он, в частности, обсуждал картинки и публикации в Daily Mirror. Вот этот отлично налаженный мир, который превратился в «традицию» чуть ли не в тот самый миг, когда еще только начинал складываться, и есть главный герой фотографий Эдвина Смита.
Edwin Smith. Thomas Sapsed and Family (1961)
Эдвин Смит – один из самых великих и незаметных людей Британии прошлого века. Он родился в Лондоне в 1912 году. Изучал архитектуру, но бросил, так как у родителей не хватило денег. Пытался стать художником – и параллельно снимал. Первую камеру купил, собрав купоны, которые прилагали к пакетам кукурузных хлопьев. Это был Kodak Brownie, самый простейший из всех возможных аппарат. Работал чертёжником в архитектурных бюро – до тех пор, пока приятель не представил Смита знаменитому художнику Полу Нэшу, а тот устроил молодого человека фотографом в Vogue. Высокая мода не очень нравилась Смиту, но зато он смог нормально зарабатывать и поддерживать собственную семью. Бесплатную мастерскую в Лондоне ему устроил тот же Нэш. Эдвин Смит долго не мог решить, кто он – художник или фотограф; этот простодушный человек не догадывался, что в середине XX века «художником» уже не называют людей, которые просто «хорошо рисуют». Смит рисовал неплохо, но, слава Богу, предпочел фотокамеру мольберту.
Saffron Walden. Church from the studio window
Затем началась война и произошло два важнейших события в его жизни. Прежде всего Смит встретил искусствоведа и литератора Олив Кук, ради которой он бросил жену и сына. С Олив он прожил до самой смерти – и постоянно с ней сотрудничал. Кук писала тексты к его фото, Смит сопровождал снимками её эссе и статьи. Она же после его смерти в 1971 году стала хранителем огромного архива покойного. Часть этого архива выставлена сегодня в RIBA.
Второе важнейшее событие в жизни Эдвина Смита произошло в 1944 году, когда его включили в большой проект под названием Recording Britain. В нём участвовали великие – Сесил Битон, Билл Брандт, Пол Нэш, Джон Пайпер и даже Ласло Мохой-Надь; в их тени Смит совершенно незамеченным тихо делал своё дело. Это дело он как раз тогда и придумал – Смит фотографически фиксировал Британию, которую знал. С тех пор он выпустил десятки книг и альбомов с такими названиями, как «Английские приходские церкви», «Английские коттеджи и деревенские дома», «Английские дома последних семи веков» и просто «Англия». Англией Смит не ограничивался – много снимал Шотландию, Северную Ирландию, Уэльс. Помимо церквей и коттеджей (даже чаще их) его излюбленные пейзажи – урбанистические: пустынные улицы индустриальных городов, образованные однотипными низенькими террасными (или даже нетеррасными, обычными) кирпичными домами бедноты, улица уходит куда-то вдаль, блестит мостовая от вечной сырости, в воздухе чуется тяжелый заводской смог, тоскливое однообразие жизни, дети, предоставленные самим себе, где-то за углом наверняка стоит fish and chip shop. В этих снимках нет социальной критики, её оттуда даже не вычитаешь – только фиксация положения дел в британском обществе эпохи модерна. В каком-то смысле Смиту всё равно, что оказывается на его снимках – люди, городские улицы, старые и нестарые церкви (выглядят они на его фото совершенно одинаково), деревенские дома. Изображение подёрнуто дымкой от работы машинки времени, ничто не имеет истории, всё происходит прямо здесь и сейчас; точнее, прямо здесь и сейчас не происходит ничего. Но зато времени «до того» и «после того» не было вообще. Эдвина Смита принято считать ностальгантом по ушедшей исчезнувшей Британии, искателем золотой жилы подлинной «британскости»; на самом же деле он – бесстрастный фиксатор вечной современности – причём, несмотря на весь старомодный флёр (возникший прежде всего от того, что Смит делал исключительно чёрно-белые снимки), этот мир никуда не собирается исчезать. Он расположился там навсегда. Вот это и есть самое интересное.
Эдвин Смит был практически самоучкой; если не Кулибиным или Левшой фотографии, то уж точно одним из тех, кого можно было бы записать в нестроевой батальон «наивного искусства». Нет, в отличие от полусумасшедшего чеха Мирослава Тихого, который мастерил камеры из картонных коробок от обуви и снимал филейные части особ женского пола, обитавших по соседству, Смит отличный фотограф и всё у него в порядке с так называемым «качеством» и так называемым «профессионализмом». Смит наивен принципиально – он вообще не хотел знать, что происходит в художественном модернизме и авангарде своего времени, никаких влияний на себя не испытывал (как минимум не признавал), указывая, что у него дома есть только один фотоальбом – со снимками Эжена Атже. На такое ученичество он соглашался охотно. Вообще же Смит явно зависел от предыдущей эпохи в истории фотографии. Скажем, вот этот снимок
Edwin Smith. Whitby, 1959
невозможно себе представить без самых ранних французских дагерротипов с парижскими городскими пейзажами.
View from the Window at Le Gras, circa 1826
Однако это влияние было не столько «профессиональным» (или даже «техническим»), сколько эстетическим, даже идеологическим. Эдвин Смит продолжал ту линию фотографического ремесла, которая главной задачей своей считала фиксацию повседневности, безо всяких потуг на создание «нового искусства». В каком-то смысле Смит находился в рабской зависимости от великих английских пейзажистов Констебля и Тёрнера. Он даже сделал серию снимков тех мест, что нарисованы Констеблем, из точек, откуда те картины нарисованы, тщательно запечатлевая «вечное» в английском ландшафте, оттеняя его «временным» (одно дерево за эти сто с лишним лет выросло и закрыло левую часть павильона). Фотограф – эпигон художника; задача художника, явно считал Смит вслед за Рескиным, именно фиксация времени, оттиснутого в пейзаже или городском виде. В таком случае всё изображенное на фото становится Природой, неважно, деревья или фабрики, горы, улицы, люди, животные. Именно поэтому здесь ничего не происходит – точно так же как в Природе ничего не происходит, точнее, всё время происходит одно и то же, тот же самый цикл рождения и смерти. У Эдвина Смита британец рождается, чтобы ребенком побегать по унылым холодным улицам рабочих районов, съездить в деревню к дедушке, поработать на заводе, поесть fish&chips, жениться в церкви, родить детей, которые будут делать то же самое, что и он, умереть и быть похороненным на кладбище у той же церкви. Иногда в отпуске можно побродить по прекрасному английскому ландшафту – или даже опасливо съездить за границу, где всё другое. Но и там следует видеть то же самое, что есть у нас, в Британии – пустоту, скуку, сиротство, повторяемость воспроизводимой жизни, пусть и в других декорациях, пусть.
Edwin Smith. The Garden of Schloss Benrath, near Dusseldorf, Germany, 1961
Так что это не ностальгия по уходящей «старой-доброй Англии», а документированный отчет о её вечном настоящем. Эдвина Смита принимали и принимают совсем не за того, кем он был. Смит – лучший, гениальный портретист британского капитализма, классического капитализма, который случился в очень живописной стране лужаек и старых церквей. Капитализм настолько идеально подошёл этой стране – неудивительно, ведь именно здесь его и придумали, – что эстетически стал неотличим от ландшафтов прошлого, полностью слившись с ним, несмотря на резкую разницу исходных элементов. Эдвардианское краснокирпичное фабричное здание стало такой же приметой этой жизни, как и поместье тюдоровских времен. Значительную роль здесь сыграло ещё одно важное обстоятельство.
Британский капитализм никогда не смотрел вперёд с оптимизмом. На самом деле в отличие от континентальных обществ у него никогда не было образа будущего. Британские умники и мечтатели могли говорить о прогрессе и будущем благоденствии человечества. Вооруженные здравым смыслом прочие британцы видели в машинах, фабриках и выросших на пустом месте чудовищных индустриальных городах только инструмент улучшения благосостояния, преимущественно своего личного. Оттого всей этой индустрии и всего этого урбанизма здесь привыкли стыдиться еще во второй половине XIX века, терпеливо создавая образ совсем другой страны, нежели той, в которой жили, – страны сельских домиков, заброшенных кладбищ, маленьких городков с живописными пабами, аристократов в погоне за лисами, тётушек, собравшихся вокруг файвоклокного столика, на котором горкой выложены сэндвичи с огурцом. И это при том, что подавляющее большинство из примерно полутора миллиона британцев, погибших в Первой и Второй мировых войнах, были посетителями идеального Fish and Chip Shop Эдвина Смита. Смит оказался – вместе с Джорджем Оруэллом, автором великих эссе об английской «народной прессе» и популярных журналов для отрочества, – чуть ли не единственным, кто не отвёл глаз от этого факта.
