Ландшафты и люди колониализма
Captain Linnaeus Tripe: Photographer of India and Burma, 1852–1861
Музей Виктoрии и А́льберта, Лондон
24 июня – 11 октября, 2015
12/08/2015
С 1868 по 1875 год в Британии под эгидой государственного «Комитета по делам Индии» вышло 18 томов фотоальбома «Народ Индии: серия фотографических иллюстраций рас и племён Индостана с сопроводительным описанием» («The people of India: a series of photographic illustrations, with descriptive letterpress, of the races and tribes of Hindustan»). Масштабная затея – побочный эффект важнейших политических изменений; после подавления сипайского восстания 1857 года территория Индостана, где существовали десятки княжеств и прочих владений местных правителей, находившихся под общим экономическим и выборочным административно-военным контролем британской Ост-Индской компании, стала коронным владением. Премьер-министр Бенджамин Дизраэли уговорил королеву Викторию принять ещё один – доселе неслыханный – титул «императрицы Индии». Так был создан «Британский Радж». Индия, которая до сих пор мыслилась, скорее, как географическое понятие, стала административно-политической единицей – что имело многочисленные последствия вплоть до нынешнего существования государства с названием «Индия» (а также других государств – Пакистана, Бангладеш, Шри-Ланки). Во второй половине XIX века британскому государству предстояло в каком-то смысле «создать Индию». Не переставая быть колонией, со всеми драматическими последствиями этого состояния территория Индостана вступила в новый исторический период. Одно дело, когда тебя эксплуатирует коммерческая компания другой страны (пусть и при помощи её армии и чиновников), совсем другое – когда ты становишься владением этой страны уже безо всяких посредников. В этом есть свои минусы и свои плюсы, но очевидно, что не будь Британского Раджа, не было бы мощного объединённого антиколониального движения, не было бы Махатмы Ганди, не было бы Индийского национального конгресса, не было бы современной Индии.
Чтобы устроить свою власть над территорией, населённой разнообразными людьми, нужно иметь довольно точное описание и первой, и вторых. Конечно, об Индии рассказывали давно, с античных времен, потом в течение многих веков появлялись многочисленные травелоги европейских путешественников, а в эпоху господства Ост-Индской компании даже предпринимались попытки эти описания как-то систематизировать. Хуже всего дело обстояло с визуальной стороной – до изобретения фотографии приходилось пользоваться услугами художников. За 70 лет до выпуска первого тома «Народа Индии» генерал Наполеон Бонапарт взял с собой в египетский поход несколько дюжин рисовальщиков и гравёров, чтобы они зафиксировали на бумаге древние памятники и всяческие экзотизмы. Будучи описаны и нарисованы, древности оказывались в распоряжении недавно возникшей Науки, западного Рацио. Так, если следовать знаменитому некогда сочинению культуролога Эдварда Саида, рождался «ориентализм». Знание – сила. Сила – власть. Знание начинается с описания и изображения. Затем описания и изображения следует воспроизвести в больших количествах. Создавая централизованно управляемую «Британскую Индию», нужно было каталогизировать образы её расовых, племенных, религиозных и социальных групп. Генерал-губернатор Индии лорд Каннинг распорядился начать каталогизацию – чтобы избежать будущих восстаний наподобие сипайского возмущения 1857 года, надо же знать, с кем имеешь дело. На первый взгляд, странно, что для подобной нехитрой мысли британцам понадобилось примерно двести лет – ведь они принялись обустраиваться на Индостане еще в XVII веке.
Amerapoora: Colossal Statue of Gautama Close to the North End of the Wooden Bridge, 1855
Если для многочисленных британцев с громоздкими камерами 1857 год стал началом гигантского «индийского проекта», то для капитана британской армии Линнея Трайпа (Linnaeus Tripe, можно звать его и на латинский манер, Линнеусом Трайпом, впрочем, в таком случае великий шведский натуралист превращается в Карла Линнеуса) это было начало конца его собственного начинания. В июле 1856 года, перед сипайским восстанием, Линней Трайп получил должность официального фотографа колониальной администрации Мадраса. В марте 1857 года он начал работу, которую пощадили неудобства военного времени – возмущение не распространилось на эту часть Индостана. В апреле 1858 года Трайп завершил путешествие по западной Индии, сделав десятки снимков в Шрирангаме, Трихинополи, Мадураи и многих других местах. Вернувшись в Мадрас, он принялся снимать так называемые «мраморы Эллиота» – коллекцию древних буддийских скульптур и орнаментальных фрагментов, открытых Уолтером Эллиотом, антикварием, знатоком языков, членом Мадрасского управляющего совета.
The Great Pagoda Jewels, 1858
Наконец, в мае 1859 года 50 снимков Трайпа были представлены на выставке Мадрасского фотографического общества – и признаны «лучшими». Впрочем, золотой медали Трайп не получил, так как – состоя на службе – уже не мог считаться «любителем». В том же году, через два месяца, должность Линнея Трайпа была сокращена – администрация Мадраса официально уведомила о своем отказе от услуг его и его фотоателье. Расстроенный капитан колониальных войск отправился поправлять здоровье на родину, в Англию, откуда вернулся в Индию в 1863 году – уже для прохождения дальнейшей военной, а не фотографической службы. Десять лет спустя его произвели в полковники. Трайп ещё что-то фотографировал, но мало – да и, кажется, стал терять интерес к этому занятию. Главные объекты его поздних снимков в основном старые храмы; не будучи понуждаем запечатлевать городские виды, природные ландшафты и фортификационные сооружения индийских земель, Линней Трайп с головой ушел в «эстетическую фотографию», где нет современности и нет людей. Только мёртвые развалины. Новоиспечённый полковник Трайп покинул Индию в 1873-м, в следующем году он вышел в отставку и вместе с семьёй поселился в маленьком городке Давенпорте, где и скончался в 1902 году в возрасте восьмидесяти лет. Фотографией Трайп больше не занимался, а интересовался геологией и палеонтологией, собирал ракушки и окаменелости. Многие из них он передал потом в Британский музей и в брюссельский Музей естественной истории.
Выставка фотографий Линнея Трайпа проходит сейчас в Лондоне в Музее Виктории и Альберта – а где же ещё ей быть? Сразу скажу – это самое политически актуальное арт-событие последних лет. Чего, впрочем, никто не заметил – хотя бы уже потому, что на выставке почти нет посетителей. Пусто. За те сорок-пятьдесят минут, что я провёл там, разглядывая прекрасные ржавые картинки старой Англии, Индии и Бирмы, на выставку заглянули ровно два человека, отец и тинейджерица-дочь. Они явно оказались там случайно: бродили-бродили по огромному музею, не туда свернули, увидели очередь в одну из дверей, решили полюбопытствовать, очередь неприступна, её охраняют многочисленные вежливые юноши и девушки в музейной униформе, зато рядом есть ещё одна дверь, отчего не попробовать? И вот – пустая длинная вытянутая комната, увешанная каким-то непонятным старьём. Как сказала дочка папе, «уау, какие большие церкви!»
Madura. The Great Pagoda, Mootoo Alaghur and East Gopurum, 1858
Церкви и правда большие – тут и индуистские храмы, и буддийские ступы, и мечети. Трайп снимал всё это, а плюс еще – улицы городов и поселков, пейзажи, обнаруженные англичанами реликты древности, некоторые приметы уже нового времени вроде рангунской пагоды, переделанной колонизаторами в сигнальный пост.
Rangoon: Signal Pagoda, 1855
Есть даже снимки оборонительных сооружений, возведённых местными раджами, так что разведзадача вроде бы выполнена и деньги Короны потрачены на фотографические радости капитана Трайпа не зря. Хотя, конечно, толку от этой фортификации никакого – мощные, на первый взгляд, стены в пух и прах разметаются британской артиллерией. Но даже и этого не понадобилось – в краях, где снимал Трайп, военных действий не велось. Так что, в каком-то смысле, скупость администрации только что созданного Раджа понять можно – незачем швыряться бюджетными средствами. Фотоателье закрыть, а фотографа направить в строй.
Trichinopoly from the east, 1858
Сначала о самой выставке, а уже потом о её непреходящем значении. Вход в эту пустую темноватую комнату музея Виктории и Альберта находится рядом с выставкой дизайнера Александра Маккуина, именно туда течёт непрекращающийся поток людей, даже тех, кто обычно в музеи не ходит. Виктория и Альберт (V&A), как и другой главный имперский музей Лондона, Британский, умеет заманивать подобную публику. Два года назад здесь показали параферналию Дэвида Боуи, всю красу его костюмов, картин, фотографий и мелких документов вроде черновика текста песни Heroes. Сейчас же V&A ещё решительнее вдарил по гламуру. Боуи – фигура промежуточная между авангардом, андерграундом и поп-культурой, он единственный удержал удивительно точный баланс канатоходца, не рухнув ни в одну из пропастей под ногами. А вот уже Маккуин – это понятно про что. С другой стороны, V&A – музей хоть и искусств, но всё более прикладных, да и вообще самое там интересное – не считая редких великих выставок – это слепки со знаменитых скульптур самых разных эпох. Галерея V&A населена мрамором, гипсом и бронзой так густо, что, кажется, это толпы совершенных и не очень совершенных тел пришли на поклон к почти вечной королеве и её столь рано ушедшему от нас супругу. Британский музей имперский, потому что он про весь мир, над которым не заходит солнце; здесь в точном смысле реализована уже упомянутая формула «знание – сила». Музей, где собрано знание практически обо всём мире в самые разные его эпохи, претендует на то, чтобы иметь силу, власть и над географией, и над историей. У V&A задача немного иная – он о пленённом, скопированном и воспроизведённом Прекрасном. В Британском музее власть Британии над миром носит характер научный и идеологический, а здесь, в V&A – эстетический. Не зря же через дорогу от музея – Альберт-холл и Royal Colledge of Arts. Чуть дальше тылы эстетической власти прикрывают всё-таки более надежные Музей науки и Imperial Colledge Лондонского университета.
В общем, посетители выставки Александра Маккуина, даже если они и не подозревают об этом, приносят оммаж Британской империи, которая раньше представляла собой несметные владения и бесчисленные племена, направляемые цивилизующим скипетром Королевы Виктории, а сейчас она искусно поддерживает господство лишь с помощью своей (действительно великой, не поспоришь) поп-культуры. Собственно, две рядом расположенные выставки в V&A про империю и власть, но только в разные времена. Соответственно, народ валит туда, где власть современная, подстроенная под его, народа, нехитрый разум. Никакого высокомерия: народ хочет именно то, что получает. Маркс с его «спрос диктует предложение» остался далеко в прошлом, во временах бирманских фотоотчётов Линнея Трайпа.
Да, так о выставке. Она состоит из нескольких частей, соответствующих хронологически и географически последовательным этапам творчества Трайпа. Сначала – ранние английские опыты, среди которых два удивительных снимка. На одном мрачные работяги что-то такое оттирают руками, сидя в окружении нескольких ровных пирамид, составленных из небольших круглых (явно металлических) шаров. На пояснительной табличке читаем, что изображен процесс рисайклинга старых пушечных ядер, собранных на морском дне у какого-то английского порта, с тем, чтобы потом пустить их в дело. А дело – в Крыму, год 1854-й. На другой фотографии – пустая палуба полупарусного-полупарового корабля, немного всё размыто. Непонятно, зачем нужно было это снимать. Вновь выручает табличка: оказывается, на этой палубе устраивали экзекуции моряков за всяческие провинности. В частности, именно здесь вздёрнули бедолагу офицера, который умудрился напиться перед смотром с участием адмирала и – уже во время построения – вести себя вызывающе, дерзко и даже чуть ли не с применением физической силы в отношении вышестоящего офицера. Аминь. Выпьем рому за упокой его бунтарской души.
Quarterdeck of HMS «Impregnable», 1854
Действие всего остального запечатлённого на фото Линнея Трайпа происходит в южной и западной части полуострова Индостан, а также в Бирме. Собственно, выставка об этом – о том, как за несколько лет Трайп со специально выписанным из Европы громоздким аппаратом проехал тысячи миль, пытаясь показать современникам – и, что ещё важнее, британским властям, – что такое Индия. Снимки исключительно интересные, ибо патина времени и общее несовершенство фотографа и его оборудования производят удивительный эффект. Перед нами пустая, заброшенная, страшно бедная и унылая страна. Никаких сокровищ Агры, никаких князей с их пестрыми дворами, ничего. Как можно было увидеть в – даже тогда! – перенаселенной стране пустыню? Загадка.
Tsagain Myo: A Roadway, 1855
И вот здесь мы переходим к политическому месседжу выставки в V&A. Линней Трайп снимал то, что хотел снимать, – в отличие от посетителей сегодняшней выставки Александра Маккуина, которые хотят видеть именно то, что им предлагают. Это времена Маркса, как сказано выше. Но не только. Вопрос в том, какую именно Индию собирался показать Трайп британской администрации и британской публике времён до Раджа.
Объект колониальной эксплуатации Индии и прилегающих территорий до сипайского восстания 1857 года – территория. Не люди – они подданные местных правителей, которые, в свою очередь, так или иначе зависят от Ост-Индской компании, и – ещё более опосредованно – от британского государства. Здесь связи подчинения, власти, зависимости – сложные, запутанные и всякий раз иные. Британское господство выражено в данном случае, скорее, в контроле над проведёнными ими внешними границами своей власти, внутри которых разыгрываются драмы времён ещё доклассического колониализма. Границы очерчивают территорию. На территории стоят города, текут реки, высятся горы, в недрах её похоронены памятники старины, впрочем, многие из них до сих пор высятся над землей. Вот всё это Линней Трайп и снимает.
Затем приходит совсем иное время. Жители Индостана становятся подданными императрицы Индии, по совместительству – британской королевы Виктории. Внутренняя сложность и запутанность этнических, социальных, кастовых, религиозных и прочих отношений осталась – но теперь уже британские власти отвечают за то, что в XX веке назвали «социальной инженерией». И в каком-то смысле они преуспели, запретив, к примеру, совсем уже невозможные местные традиции, вроде ритуала самосожжения вдов. То есть Британия занялась модернизацией экономической, социальной и даже культурной жизни Индостана, создав «Индию» как единицу, как субъект политики и истории. Оттого официальные фотографы после 1857 года принимаются за грандиозный проект под названием «Народ Индии: серия фотографических иллюстраций рас и племён Индостана с сопроводительным описанием», а любитель безлюдных пейзажей и старинных монументов Линней Трайп отправлен в отставку.
Amerapoora: Wooden Bridge, 1855
После похода в V&A я вышел на улицу, битком забитую туристами, и попытался погулять, благо погода была хорошая. Но гулять в районе Найтсбридж и в окрестностях Гайд-парка практически невозможно – не только из-за развесёлых итальянских, китайских и немецких тинейджеров с селфи-стиками наперевес в этих районах просто нечего делать. Здесь живут миллионеры и миллиардеры в основном арабского и постсоветского происхождения. Они превратили Найтсбридж, Кенсингтон и отчасти Челси если не в гетто для богатых, то уж точно в кладбище некогда живой жизни. Здесь ни в кофейне не посидеть, ни в угловой магазин не заглянуть за банкой скверного евролагера или ямайского имбирного пива, ни в книжную лавку. Одни бутики, эти большие просвечивающие насквозь кабинки для консюмеристской мастурбации толстосумов. И главное, здесь почти нет дешёвых забегаловок, турецких, английских, итальянских. Никаких. И конечно же, нет столовок с индийской едой. И я сел на метро, сделал одну пересадку, вышел у вокзала на Ливерпуль-стрит, свернул с Бишопсгейт внутрь и оказался на Брик-лейн, ещё совсем недавно почти стопроцентно населённой бангладешцами и бенгальцами. Сейчас к ним подселилась модная молодёжь да некоторые, самые развесёлые, банковские клерки из Сити. Плюс французы, которые отчего-то полюбили этот район – не оттого ли, что в XVIII веке здесь жили гугеноты, сбежавшие от Короля-Солнца? Так или иначе, потомков бывших подданных Раджа здесь до сих пор очень много – и они угощают пришельца карри, виндалу, кормой, самосами, баджи, паппадамом, райтой и прочей острой вкуснятиной. Конечно, я знаю, что недалеко отсюда, в районе Уайтчепел, индийская еда ещё круче и ещё дешевле, но идти туда после утомительной поездки в V&A уже было лень.
Выйдя из дверей столовки, огнедыша пряностями, я решил прогуляться по Брик-лейн. Да, на Брик-лейн Радж продолжается, а вот Линнею Трайпу делать нечего. Если идея Британской Индии и жива ещё, то здесь – среди людей, а не пейзажей и развалин. Люди, уже несколько поколений перебирающиеся в Британию с территории бывшего Раджа, создают здесь свой Радж, наоборотный. Не они колонизированы, а они колонизируют. Не Британская Индия, а Индийская Британия. Всё существующее прекрасно, ибо разумно. Всё существующее разумно, ибо логично. Британцы, которые высаживались на индийское побережье триста лет назад, в двадцатом столетии привезли назад индийцев, которые высадились на британское побережье. Те, кого Линней Трайп не видел в объективе, ходят по улицам метрополии – и в ус себе не дуют. Оттого на его выставке пусто. Но Трайп умел проигрывать – вспомним, как он провёл сорок лет жизни после отставки с должности официального фотографа. Так что никаких обид. Всё существующее разумно.
P.S. Вот так люди Нового Раджа видят сегодня повседневную жизнь Старого Раджа. Дизайн бенгальского ресторана на Брик-лейн.
