Арт-дневник 2019. Gesamtkunstwerk РФ
01/07/2019
12 июня был День России; самое время подумать об эстетическом смысле того, что из этой сáмой России вышло к 2019 году – почти через тридцать лет после конца СССР. Совсем другой мир, если угодно, совсем другой артефакт, сколь бы старательно нынешняя страна ни подражала предыдущей.
Этот выпуск Арт-дневника в аудиоформате
Книга Гройса «Gesamtkunstwerk Сталин» известна; можно с ней спорить, как недавно сделала Надя Плунгян (совершенно правильно сделала, кстати говоря), но, так или иначе, после этого сочинения концепция сталинского СССР как тотального артефакта уже существует в нашей голове, в нашем сознании, она присутствует в нашем думании на темы советского искусства и советской истории; короче говоря, от данного факта невозможно отмахнуться. Но продолжим гройсовскую логику: если Сталин создал тотальное произведение искусства под названием «СССР» и он абсолютный художник на манер того, которым пытался стать Вагнер, то Гройс, получается, завершил процесс, назвав Gesamtkunstwerk Gesamtkunstwerk’ом, возвёл его в квадрат своей рефлексией, поставил ему окончательный памятник. Тотальное изображение/описание превращается в сам объект этого изображения/описания. Книга Гройса равна сталинскому Советскому Союзу; примерно так же у Борхеса подробная, тщательнейшая карта Англии равна самой Англии. Собственно, Плунгян об этом и говорит: если сталинский СССР есть Gesamtkunstwerk, то Гройс есть сталинский СССР, который есть Gesamtkunstwerk. Всё это любопытно и об этом интересно размышлять, но далеко тут не уйдёшь. Уж слишком клаустрофобична вышеприведённая логика, проста и эффективна, как автомат Калашникова или музыка группы Kraftwerk времён альбома «Autobahn». В привлекательности ей не откажешь, но вообще-то мы думаем о самых разнообразных вещах не для эффективности. Для чего же? Бог знает. То ли для того, чтобы понять хоть что-нибудь в этой долбаной жизни (и эффективность в данном случае совсем ни при чем), то ли просто чтобы скоротать эту самую долбаную жизнь. В любом случае, пытаясь не заскучать и побаловать себя хоть каким-то разнообразием, расширим рассуждение – стартовав от Гройса со Сталиным, переместимся в наше время, в последние десятилетия.
Ведь даже если поверить книге «Gesamtkunstwerk Сталин», то возникает два вопроса. Первый: может ли какой-либо другой режим превратить управляемую им (построенную им) страну в тотальное произведение искусства? Уточним – не тоталитарный режим (тоталитарность таковых и приводит к тотальности итогового артефакта, понятно), а обычный. Скажем, демократический или авторитарный. Является ли, к примеру, Франция генерала де Голля, или Америка Дональда Трампа, или Португалия Салазара Gesamtkunstwerk’ом? Если да, то насколько сознательно данное произведение искусства создаётся – и кем? Отсюда и второй вопрос. Всегда ли у подобного Gesamtkunstwerk’а должен быть автор, художник? Или в каких-то случаях (скажем, в режимах демократических и даже авторитарных) художник анонимен, деперсонализирован, он – общество или даже сама жизнь? Скажем: если нынешняя Саудовская Аравия с её Большим Исламско-Нефтяным Стилем представляет собой Gesamtkunstwerk, то кто его создал? Кто-то из местных правителей? Cуперденьги? Аллах? Или в данном случае всё дело в сгущении и смешении нескольких социально-экономических и политико-культурных контекстов плюс география с геологией?
Помню, я размышлял обо всём этом ровно три года назад, когда, оказавшись в Казани, прогуливался по этому удивительному городу, который совмещает в себе черты Лас-Вегаса и Дубаи – почти все красоты недавно выстроены с нуля, никакого (почти никакого) отношения к данному месту не имеют и возведены на шальные деньги, нефтяные в данном случае. Ведь не Минтимир Шаймиев некогда приказал вот здесь построить новёхонькие дома в стиле сецессион, здесь – ренессансные штуки, а вот здесь – полный ампир? Вряд ли. Он серьёзный человек, он про деньги и власть, а не про красоту, хотя, конечно, эстетические предпочтения у Шаймиева есть – как у всех нас, – но он их благоразумно не выпячивал, думаю. В общем, он совсем не авангардист, не за тотальность эстетического опыта, который превращается в жизнестроительный. Шаймиев, если пользоваться той же шкалой, – реалист, причём – современный художник-реалист. Где-то там за околицей бушуют эстетические революции, теоретики арта скрещивают перья и поливают чернилами друг друга, а такой художник сидит на жирных заказах от жирных людей и рисует их несколько приукрашенные, но вполне реалистические портреты. Типа мухи отдельно, котлеты отдельно. Мухи высоких теорий и котлеты конкретных сумм. Но тогда, думал я, под жарким солнцем направляясь в стоящий особняком ещё позднесоветский Дом Культуры розовато-терракотового цвета, что напоминает нереализованные проекты Ле Корбюзье в Алжире, тогда разве нельзя сказать, что абстиненция власти от Большого Стиля есть тоже своего рода Большой Стиль? Есть художники-классики с барочным креном в избыточность – это, положим, Сталин. Есть чистые классики, но с мещанской романтической склонностью к «красивому» – это, например, Гитлер. Но есть же – в, собственно, арте, музыке, литературе – минималисты! Почему бы правителю, режиму, элите не быть таковым? Скажем, определять эстетическую реальность не тотальной её перестройкой, а своим присутствием в нескольких ключевых точках? Или: почему бы власти не исповедовать серийное искусство? Возьмем, к примеру, Брежнева. Разве брежневский СССР с необъятными серийно возведёнными спальными районами, с главным гимном серийного лиризма, фильмом «Ирония судьбы», со сделанными под французскую копирку конвейерной эстрадой и задушевными бардами, с одинаковыми хоккеистами в одинаковых шлемах, которые заморочили голову штучным патлатым канадским профи – разве все это не столь же узнаваемый и мощнейший (мощнее сталинского, как мы сейчас понимаем) Gesamtkunstwerk? Впрочем, подобного рода рассуждения могут увести слишком, слишком далеко.
Могли увести. Но отмахнуться от них невозможно, особенно если ты оказался в Нижнем Новгороде, как я опять пару недель назад, и вместе с тем же самым Сашей Курицыным, с которым в июне 2016-го передвигался по Казани, передвигаешься между некоторыми важными для здешнего городского ландшафта точками. С какой целью? А кто знает. Формально оттого что придумали какой-то проект, где искусство будет – рука об руку с урбанистикой, экономической географией, палеонтологией, историей и культурной и социальной антропологией – постигать местный skyline как своего рода то ли символ, то ли метафору Нижнего, его прошлого, настоящего и, чем чёрт не шутит, будущего. Затея грандиозная, но пока туманная, ибо на все прекрасные вещи нужны ресурсы, каковых пока нет. Пока же мы устроили экспедицию по ключевым для skyline точкам, просто посмотреть, пообсуждать, поснимать, прочувствовать даже. А потом попытаться сформулировать и определить повестку проекта. Плюс одно же удовольствие мотаться непонятно зачем. И вот пёстрая компания, куда, помимо нас с Сашей, входили люди воистину удивительные – традиционная географ с палеонтологической жилкой, градозащитница, урбанистка, ленд-артист, видеохудожник и даже специалистка по украинскому формализму, отправилась в городской поход.
Спустившись по огромному оврагу с верхней окской набережной (в Нижнем Новгороде – две реки, Волга и Ока, соответственно, набережных аж четыре – верхнеокская и верхневолжская, нижнеокская и нижневолжская) на нижнюю, мы перешли по мосту Оку и направились к Стрелке. Стрелка – место слияния Оки и Волги, главное для города. Крепость Нижний Новгород основали на холме напротив Стрелки в 1221 году, чтобы зорко смотреть за тем, кто там внизу плывёт и перемещается по суше. Ярмарку сделали в XIX веке на самóй Стрелке, чтобы удобно было товар привозить. Ярмарка, как мы знаем, была знатная, в конце того же столетия на ней устроили Всероссийскую выставку, своего рода дореволюционный ВДНХ. Издавали специальную газету (в неё писали Горький и Короленко), нравы и события запечатлевали великие Андрей Карелин и Максим Дмитриев, в общем, пиры духа среди торговых рядов ещё молодого тогда русского капитализма. Всё было вновь и всё было в кайф; последнее, впрочем, имело множество неприятных побочных эффектов вроде вспышек эпидемии сифилиса в месяцы работы ярмарки. После её закрытия сифилис развозили по ближним и дальним уездам России. Впрочем, на каждый печальный побочный эффект хорошего дела найдется вторичный положительный побочный эффект печального побочного эффекта хорошего дела. С сифилисом боролась первая женщина-врач в России Надежда Суслова; она уговорила купцов дать недостающие деньги для строительства небольшой лечебницы, где врачевали секс-работниц волго-окской торговли. Суслова, кстати, была сестрой той самой Аполлинарии Сусловой, вздорной любовницы Достоевского и чудовищной первой жены Василия Розанова. Чтобы закрыть этот сюжет про нижегородскую старину: Розанов учился в гимназии, что сейчас педуниверситет на площади Минина; директором гимназии одно время был отец Ленина; помню, в 1980-е ходили истории об одном сумасшедшем краеведе-ленинце, который пытался доказать, что сын Ильи Александровича Володя был зачат именно здесь, в директорской квартире в помещении гимназии. Краевед не преуспел (неуместной интимной подробностью он посягнул на официальную биографию вождя: принцессы, как известно, не какают, а Ленин родился не из совокупления, а от Святого Духа Маркса, оплодотворившего Марию Александровну), но след он по себе оставил сильный. Я провёл 14 лет на кафедре пединститута (потом педуниверситета), что располагалась то ли на месте оной директорской квартиры, то ли рядом. Было приятно сидеть среди пыльных томов об истории древних Мидии и Лидии, средневековых городов Фландрии, гонять чаи с кафедральными и воображать Зачатие Вождя. Хотя это сюжет для Комара и Меламида, конечно. Всё это в прошлом, но в ходе экспедиции данный амаркорд в голове крутился. И краеведческие беседы велись, непременно. И разговоры шли во многом вокруг ярмарки, которая была здесь когда-то; сейчас, кроме ярмарочного собора, ярмарочного дворца и собора Александра Невского, от того времени тут ничего. А на самой Стрелке вообще нет почти ничего.
Итак, мы двигались к Стрелке вдоль Оки, уже с другой стороны её, по площади Ленина, где стоит огромный Ленин, один из самых больших в России. Стоит он странно. Рукой Ленин показывает на тот берег, но не на Кремль, а в другом направлении. Примерно туда, где на холмах – главный корпус университета и дальше парк «Швейцария». То есть зовёт в миры Знания и Заслуженной Рекреации. Зóву его внемлют выполненные в гораздо меньшем масштабе, но всё равно крупные красногвардеец, сталевар со странной мантией, отчего он похож на летучую мышь, и раненый некто, видимо, солдат Великой Отечественной. Но смотрит, смотрит Ленин в иную сторону, на исторический центр города, на Дятловы горы, где стоит Кремль, а у Кремля – площадь Минина, на которой располагается бывшая гимназия. Переживает ли Ленин фрейдистскую травму зачатия в педагогическом учреждении? Является ли призыв учиться-учиться-учиться в Нижегородском государственном университете имени Лобачевского, а потом предаться отдыху среди берёзок парка Швейцария вытеснением? Сублимацией? Или он намекает жителям города, что настоящий Нижний–Горький–Нижний – не там, где Кремль и бывшая гимназия, а в спальных районах, в промзонах, где угодно, но за пределами мещанского и купеческого старого города? А за спиной Ленина, дальше, в нескольких километрах, начинается Сормово. В Сормове происходит «Мать».
Но это на площади Ленина, не доходя пока до Стрелки. Тут ещё жизнь, хотя и несколько невнятного, промежуточного свойства. А вот дальше начинается та самая пустота, о которой всегда мечтала российская власть, начиная с Петра, а точнее – с Павла Первого и его сына Николая. Пустота, воспетая Константином Победоносцевым в знаменитой полярной метафоре: «Россия – ледяная пустыня, по которой гуляет лихой человек». Льда сейчас не было, конечно, ибо конец весны, но и людей на Стрелке нет вовсе – не считая охранника, с которым заранее договорились, и он пустил на ограждённый треугольничек, образованный двумя реками. Мысок, окружённый водой. Стрелка ландшафтного компаса. Раньше, сто тридцать примерно лет назад, здесь стояли пакгаузы Ярмарки, бородатые мужики таскали туда-сюда товар. Потом здесь был грузовой порт – с кранами, баржами и складами. Потом, в девяностые, здесь стало ничего, но не вовсе пусто: навигация по Волге практически прекратилась, возить было особенно нечего, ибо и производить ничего не производили, но были строения, хотя и полуоставленные. Стрелка производила тогда впечатление тематического индустриального парка-призрака; модерность в своей активной фазе ушла оттуда, оставив в качестве заместителя свою тень, при-видение бывшей жизни, его крановые ручищи застыли в воздухе, воздетые, пустые, с непривычно лёгкими тросами и цепями, с них свисающими. Такое впечатление, что пролетариев освободили от их цепей, и они, воздев руки с обрывками кандалов, так и замерли навсегда, не поняв толком, чем же себя занять. Наконец, пришло позднепутинское время и переформатировало это место в совсем иное. Но символичности оно не потеряло, конечно; вернулось в каком-то смысле то, что вообще могут символизировать такие места в этой стране.
Диалектика пустоты и тесноты – главное для понимания русской жизни. Гигантская полупустая страна, где люди сгрудились в нескольких десятках городов. Деревни, окружённые бескрайними просторами – а в крестьянских избах неуютно, тесно, нечем дышать, некуда повернуться. Огромная культура, в которой отчего-то завели специальный барак для специальных русских гениев, видимо, чтобы удушить их второй раз, посмертно, приторными славословиями и жирным ладаном. Русская жизнь – про тесноту коммуналок и хрущёвок, где живут два поколения одной семьи, а то и три. Русская власть – про пустоту, из которой следует изгнать победоносцевского «лихого человека». Пусть будет ледяная пустыня, по которой никто не гуляет. За порядком в ней наблюдают поп и полицейский, а из развлечений здесь только физические упражнения, они полезны и патриотичны. Это Большой Стиль Обычной Русской Власти, не тоталитарной, нет. Он начал складываться в XVIII веке, достиг своего апогея в николаевские годы, когда на пустых площадях муштровали единообразные полки, потом случился сбой, революция, сталинский Gesamtkunstwerk, брежневский Gesamtkunstwerk, Бог знает что в перестройку и позже, но вот вновь наступила кристаллизация. Нет, это не 1830-е и 1840-е, полки маршируют только по праздникам, ибо как бы чего не вышло: кому надо, помнит, как окончил жизнь Анвар Садат. Так что лучше пусть просто пустота под присмотром ментов и попов; плюс ещё одна традиционная ценность – мельдониевый спорт. Собственно, на Стрелке Нижнего Новгорода так всё и обустроилось.
То есть поначалу там решили сделать именно спорт, футбол, благо готовились к чемпионату мира 2018. Пакгаузы снесли. Краны распилили и увезли. Грунт выровняли, там выросла нерегулярная травка (одержимость циркуляром в России не распространяется на газоны. Растить их, ухаживать за ними не умеют. Ведь для того, чтобы получился хороший газон, нужно ему… ну, доверять, что ли. Ухаживать за ним, а не командовать. Но это так, лирика). Травка – единственное, что на этом месте есть живого. Чтобы достигнуть Стрелки, нужно миновать областное управление ГАИ (менты), стоянку областного управления ГАИ (это ещё одно святое – авто плюс менты плюс коррупция), затем собор Александра Невского (попы). Последний был построен в 1860-х в дополнение к отличному ярмарочному собору, который лет за сорок до того проектировал Монферран; архитектурой он напоминает краснокирпичные православные церкви, которые уже во времена Александра III серийно строили в Лифляндии в рамках политики русификации и православизации. Этот, впрочем, отштукатурен и свежепокрашен в жёлтый, немного горчичный цвет. А дальше идёт забор из проволочной сетки и калитка, которую нам открыл сторож. Внутри было пусто. Ничего. Руина маленькой водонапорки в стиле модерн, судя по всему, при жизни довольно милой – и две удивительные, прекрасные металлические конструкции, лёгкие, сверкающие на ярком солнце, сквозь которые просвечивало глубокая синева волжского неба. Мы оказались в дистопии о городе, из которого исчезли люди, а космический разум неустанно начищает железные остатки их жизнедеятельности. Да, это был мир после людей, после человечества, после мира.
В идеальной пустоте мы побродили среди металлических конструкций, слушая, как Марина Игнатушко, спасшая их от разрушения, рассказывает историю этих руин индустриального мира – что конструкции держали на своих плечах павильоны в Москве на Ходынке (sic!), потом павильоны разобрали, несущие конструкции приобрели разные купцы и промышленники на свои надобности, вот эти две привезли в Нижний, на ярмарку, и сделали два пакгауза. В них хранили товары. А после 1917-го это были склады, где лежала продукция – «товарами» большинство вещей в СССР было бы назвать неверно, да и опасно. Сейчас кирпич разобрали, обнажив прекрасный металлический скелет, и внутри скелета хранится пустота. И вот мы стояли на берегу, смотрели на то, как Ока льнёт к Волге, сливаясь, но не сразу смешивая с ней свои воды, над поверхностью летали чайки, светило солнце, синева засасывала взгляд, сильный холодный ветер пронизывал, за спиной у нас были пустырь, ментовка и церковь, слева сзади – огромная тарелка футбольного стадиона, будто НЛО севшая на специально расчищенном для него пространстве, обречённая на медленное безлюдное ржавение и вымирание, футбол кончился и никогда сюда не вернётся, летающая тарелка окружена уже основательными металлическими заборами, трассами и тоннелями, но и машин почти нет, баллардианская утопия сбылась, но в отдельно взятой стране, которую Кюстин когда-то назвал «империей фасадов».
Вот это и есть Большой Стиль, это и есть Жизнь, ставшая Искусством, Искусство, ставшее Жизнью. Покруче любого сталинского Gesamtkunstwerk. Разве можно сравнить, ну, не знаю, застывшую пантомиму монстров на ВДНХ, или сталинские высотки, или печальную мазню, изображающую Сталина с Ворошиловым, прогуливающихся вдоль кремлёвской стены, картину, известную в народе под названием «Два вождя после дождя», с этим удивительным внеземным великолепием, в котором пространство посреди города оказалось зоной присутствия инопланетян, да ещё и под охраной бородатых служителей культа и толстошеих полицаев?
В кино такое не снять. В тексте – не описать, хотя я тут и пытаюсь это сделать, совершенно безуспешно. В музыке… тогда нужно будет изобретать свой российский лейбл Ghost Box, что вряд ли кому под силу сегодня. Нет, всё это, ВСЁ ЭТО ВМЕСТЕ было артефактом, картиной, перформансом и инсталляцией разом – Стрелка, её окрестности, две реки, город на том и этом берегу одной из них, борская пойма с заливными лугами, совершенно заброшенная, на той стороне Волги, та самая пойма, откуда можно смотреть на футбольное НЛО по горизонтали, с уровня воды, что совсем не то, чем если смотреть издалека и сверху, с высокого берега, из Кремля и Дятловых гор, да, всё это, включая, конечно, и князя Юрия Всеволодовича, основавшего здесь крепость, и Козьму Минина, и местных патриарха Никона и протопопа Аввакума, и изобретателя Кулибина, и писателей Мельникова-Печерского и Горького, и фотографов Карелина и Дмитриева, и Розанова с Ульяновым-старшим и Надеждой Сусловой, всех-всех-всех. Включая меня, посещающего данную точку на карте спустя почти 20 лет после того, как её я покинул, казалось, навсегда – все это вот оно здесь, уместилось на треугольном пустыре, который с двух сторон ограничен водой, а с третьей – ГАИ, собором и стадионом. Собственно, сюжет кончается этим – поросшей травкой пустырём, по которой уже не гуляет лихой человек. Вообще никто не гуляет. «Ждут инвестора», – сказала Марина. Так Русского Бога сегодня и зовут – Инвестор. Его ждут. Победоносцев сменился Беккетом.
Остаётся главный вопрос – если перед нами Gesamtkunstwerk, то кто тут художник, пусть даже коллективный? Ну не местные же власти. И не местное же население. И не население всей страны, включая и бывший СССР плюс Российскую империю. Тут видится какой-то совсем иной замысел, космический, вроде того, что превратил Чернобыль в зону назидания и бесшумного ужаса, заросшую гигантскими радиоактивными лопухами. Кто-то нас всё время пытается вразумить. Но кто? Капитан Марвел? Генерал Годо? Фельдмаршал Яхве? Генералиссимус Сиддхартха? Кто этот Небесный Инвестор? Отзовись!
Или же это мы все и всё вместе, от неудачливого владимирского князя до удачливого инспектора ГАИ, от Дятловых гор до песка на кромке воды – и есть данный Gesamtkunstwerk?
Твердыня Нирваны
Культурная роскошь агонии: спецвыпуск
В пункте слияния искусства и народа
Населённые объекты contemporary art
Интродукция: с высоты птичьего полёта
ВЫПУСКИ АРТ-ДНЕВНИКА 2018
Цайтгайст этого года: итоги
Вокруг, возможно, жизнь
Ландшафты городов и не-городов
Под влажным взглядом Кристен Стюарт
Все умерли (а кое-кого из ещё живых хочется отправить в ад)
(Не)удовольствие современности
Города жизни и смерти
Жизнь и искусство
В пригороде жизни
Ни Весны, ни Прекрасного
Слишком ранние предтечи слишком медленной весны
Глубокая зима 2018-го
Начало года. 2018
