Виталий Манский: «Я вторгаюсь в ситуацию, чтобы её снимать»
18/10/2013
6 октября в Перми кинофестиваль документального кино «Флаэртиана» открылся фильмом Виталия Манского «Труба», уже получившим приз за режиссуру на «Кинотавре». Этот же фильм сейчас показывается и в конкурсной программе Лондонского кинофестиваля, который завершается в воскресенье. Виталий Манский – документалист-звезда, и герои большинства его фильмов тоже хорошо известны в России и за её пределами: Путин – «Високосный год», Ельцин – «Другая жизнь», Горбачёв – «После империи», группа «Тату» – «Анатомия Тату», Далай-лама 14 – «Рассвет/Закат». Однако интересом к известным личностям творчество Манского не измеряется. Он режиссёр – экспериментирующий, относящийся к документальному кино как к своего рода форме жизни. Например, для фильма «Труба», рассказывающего о жителях городов и посёлков, растянувшихся вдоль газопровода Уренгой–Помары–Ужгород, он предпринял путешествие в 104 дня и привёз документ, жёсткий в своём взгляде на реальность, в котором российский бардак представлен как своего рода естественное состояние.
Трейлер фильма «Труба»
Как вы можете определить своё кредо как документалиста? Что для вас самое главное в документальном кино?
У меня нет никакого кредо. Я практически каждый день начинаю жизнь заново. И каждый рабочий день уж точно. Кредо – это что-то такое сковывающее, обязывающее. А я живу без обязательств. И не хотел бы их иметь. Их и так достаточно помимо моей воли.
Ваши фильмы – о Путине, о Далай-ламе, группе «Тату», Горбачёве, Ельцине – показывают, что для вас важна некая сенсационность в выборе героя. Я обосновываю это прежде всего тем, что у вас телевизионный бэкграунд. Как вы выбираете свои сюжеты?
Давайте я начну с рассказа о своём бэкграунде. Он у меня отнюдь не телевизионный. Я на телевидении оказался абсолютно случайно. Я начал делать кино, когда телевидение ещё показывало какие-то документальные фильмы. Я говорю о советском периоде. Все фильмы, которые я делал, всегда были достаточно остры и некомфортны и не показывались на телевидении. До тех пор, пока я не снял фильм «Благодать» (1995). Этот фильм увидел Константин Эрнст с 1-го канала, и он не только решил его показать, но и предложил сделать программу с показом документальных фильмов.
О чём был этот фильм?
Это документальная притча о маленькой заброшенной русской деревне, где живут две сестры в герметичном пространстве. Младшая сестра посвятила жизнь своей старшей сестре, которая по легенде в три года перестала расти и осталась ребёнком. Эту картину в эфире 1-го канала посмотрела Ирена Лесневская, которая запускала Рен-ТВ, и ночью нашла мой телефон, позвонила мне, а утром я уже работал на Рен-ТВ. Но к моменту «Благодати» я уже считал себя сформировавшимся режиссёром, у меня были фестивальные успехи. Я жил вне телевидения. Так что пришёл я на телевидение с нетелевизионными картинами. Когда я пришёл на Рен-ТВ и открыл там ежедневный слот, мы показали за два года порядка 500 лучших документальных фильмов со всего мира, которые отнюдь не были телевизионными. Я на телевидении всегда играл против правил телевидения, которые существовали в режиме жёсткого противостояния художественной реальности.
Кадр из фильма «Труба»
И всё же дальнейший выбор ваших героев был, мягко говоря, звёздным?
Вы хотите дожать ваш вопрос, но я не соглашаюсь с этим. Например, какие звёзды в «Трубе»?
Газпромовский трубопровод.
Там нет Газпрома. Там вообще ничего нет про газовую отрасль.
Ну как же, там есть золотые молодцы – памятники газпромовским добытчикам?
Они стоят вместе с цитатой из Путина до названия фильма. Это вынесено за рамки, некий фон, некая задающая ось координат.
По поводу «Трубы» вы, безусловно, правы, мы поговорим о ней подробнее, тем более, что это сейчас – фестивальный хит. Мне пока хотелось бы затронуть какие-то общие вещи в связи с вашим подходом к документальному кино…
Хорошо, я скажу так: у меня нет коварных планов работать в сенсационном поле. Я снимаю кино в том случае, если мне самому это интересно. Я вообще человек любопытный, внимательно всматриваюсь в жизнь, в людей. Иногда из любопытства делаю для нормального человека совершенно безумные поступки. Любопытство иногда заводит меня в места, в которых и не безопасно находиться. Но это свойство моего характера. Вот, скажем, почему я снимал «Тату» или Далай-ламу? Мне было любопытно разобраться в том, как работает шоу-бизнес. Мне было любопытно познакомиться с Далай-ламой. Я и Путина снимал из любопытства. Меня невозможно заставить делать то, что не любопытно.
Расскажите о вашем подходе к герою. Вы стараетесь держать дистанцию или работаете как-то иначе?
А я же начал с того, что у меня нет никаких догматов. Я всегда действую абсолютно интуитивно. Могу держать дистанцию, могу нет. Могу быть близко, могу быть далеко. Могу вообще оставить героя одного с оператором и демонстративно уйти в соседнюю комнату, читать книгу. Всегда руководствуюсь каким-то чувством. Иногда смотрю в глаза, иногда мимо глаз.
То есть вы такой импровизатор?
Абсолютно. Мы же имеем дело с живой реальной материей. Может быть, есть какие-то законы по забиванию гвоздей, а здесь – люди живые.
Насколько документальное кино может повлиять на судьбы людей? Скажем, когда вы снимали «Девственность» и общались с героинями, торгующими девственностью через интернет, удалось ли вам на кого-то повлиять и заставить их изменить свой осознанный выбор?
Скажем так: я бы хотел, чтобы я влиял на героев своих фильмов вместе со всеми остальными зрителями. Если говорить о кредо, то, наверное, есть одно такое небольшое и немного спорное кредо: я не считаю, что если я вторгаюсь в какую-то ситуацию, что я её должен менять в лучшую или худшую сторону. Я вторгаюсь в ситуацию, чтобы её снимать. А вот когда я её сниму, то результат этой съёмки должен на неё воздействовать. Когда ты приходишь к герою и вместо того, чтобы снимать, начинаешь улаживать его жизненные коллизии, то ты просто становишься не режиссёром, а кем-то другим. Но это не значит, что я безразлично отношусь к героям. Я приведу пример: приехали мы в деревню снимать фильм «Благодать». Мы снимали на 35-миллиметровую камеру, выставляли свет, записывали звук, очень сложная была съёмка. В этой деревне даже не было телевидения. Герои живут достаточно замкнутой жизнью, всего боятся. И нужно было как-то сжиться с ними. Неделю точно мы жили в этой деревне, свыкаясь с героями. А так как надо было чем-то заняться, мы помогли крышу переложить старушкам. Но это не какой-то подвиг, просто так складывались обстоятельства. Но это были вещи за кадром. А в кадре я ничего не хочу ни нарушать, ни менять, ни улучшать. Это не мой стиль – приходить к герою, убирать в его квартире, менять скатерть, переодевать его…
Между тем, вы очень активно ведёте себя с Путиным в его кремлёвском кабинете в фильме «Високосный год». Вы ему прямо говорите: «Можно я немного покомандую?» А потом начинаете давать указания, что ему в этом кабинете делать…
Верно, но тут нужно понимать, что это была абсолютная импровизация. Я не готовил этот текст. Я зашёл в кабинет, увидел непривыкшего к съёмке сотрудника комитета государственной безопасности, задачей которого всегда было быть за кадром. А здесь идёт речь о том, что он герой фильма. Я понял, что ему нужно что-то предложить, придумать какую-то игровую форму, по которой он хотя бы будет передвигаться по кабинету. Я до этого был в кабинете один раз. Я окинул его глазами, и спросил: «А что у вас видно из окна?» Абсолютно не было никакого плана задавать ему этот вопрос. Но то, как он подходит к окну, то, как он открывает штору, то, как он смотрит, отвечает, – это и есть абсолютный документ состояния этого человека в это конкретное временное пространство.
Вы снимали и Горбачёва, и Ельцина. Интересно, что именно в то время, когда они уже не были действующими политиками. Горбачёва спустя 10 лет после президентства. Ельцина в момент ухода из власти. Путина тоже в момент прихода к власти...
Когда Горбачёв был у власти, я был грузчиком в Елисеевском гастрономе, я при всём желании не мог его снимать.
И все-таки почему вас привлекают политики не в расцвете своих властных полномочий?
Это же не игровое кино, когда ты пишешь сценарий и думаешь о том, твой герой будет входить в политику или выходить из неё, будет умирать или рождаться. Так ложится карта, что в этот момент всё сходится: и интересы, и возможности. Скажем, сегодня мне неинтересно снимать Путина. Это не значит, что я могу или не могу это делать. Но неинтересно. Мне было бы интересно снять его, когда он будет уходить из власти. Я очень бы хотел посмотреть, как он будет уходить из власти.
Надеюсь, мы дождёмся этого момента.
Мы дождёмся однозначно. Мы же наблюдали за последние два-три года несколько моментов ухода из власти лидеров, которых поддерживали их народы.
А как вам вообще удалось его убедить сниматься? Ведь он же такой зажатый.
Когда стало понятно более широкому кругу лиц, что следующим будет Путин, я как продюсер запустил телевизионный коммерческий проект, который ставил своей задачей ответить на вопрос, прозвучавший в Даосе: «Who is Mr. Putin?» Мы стали снимать людей, которые знали Путина по его прошлой жизни: соседей по коммуналке, одноклассников, людей, с которыми он занимался дзюдо. И мы наткнулись на его учительницу. С ней был снят очень хороший длинный синхрон, где она очень душевно о нём рассказывала. А я сам снимал в это время Ельцина, у меня были в это время определённые возможности, и я исключительно из человеческих побуждений, без задней мысли, попросил передать это Путину, думая, что ему любопытно будет это посмотреть. Последовала неожиданная и естественная человеческая реакция. Он пригласил меня поговорить. Он спросил: «Кого вы ещё снимали, кого будете снимать?» Посоветовал одного-двух человек. Посоветовал своего начальника по питерскому КГБ. Он сказал, что надо бы к ней (учительнице) заехать. Я сказал, давайте мы снимем, как вы заедете к ней. И мы договорились, что мы это снимем. А уже когда он заехал, там прямо в доме мы договорились, что снимем кино. Уже был тесный контакт. И всё. Ничего там такого сверхъестественного не было. Канитель началась уже позже. Всегда же найдутся люди, которые должны свои пять копеек вставить. Но когда я показал картину Путину и он принял её, то и другим уже не было особой возможности как-то её править.
А как назывался тот проект с учительницей?
«Неизвестный Путин». Фильм студии Лендок. С.Мирошниченко и Д.Желковский – режиссёры.
Интересно, что в вашем режиссёрском фильме о Путине «Високосный год» он говорит, что страна нуждается в реконструкции для того, чтобы выдержать конкуренцию с другими странами. Спустя 10 лет, снимая «Трубу», вы проехали по всей стране и оказались в других странах, и как теперь считаете, насколько эта реконструкция осуществилась?
С одной стороны, я критикую Путина за то, что он действует недостаточно эффективно, но в принципе, справедливости ради, я понимаю, что в России очень тяжело навести какой-то порядок. И уж тем более это не просто сделать каким-то демократическим путём. Насколько я помню его задор первого года, ему казалось, что это всё очень реально, что мы очень быстро наладим всё. Но фундаментальный способ существования страны – бардак.
Когда смотришь вашу «Трубу», где вы путешествуете вдоль газопровода Уренгой–Помары–Ужгород, невольно приходишь к выводу, что дело России – труба. Здесь газ не для человека, а для корпорации, в отличие от той же Германии. Контраст грандиозный. И вам явно его даже выстраивать не пришлось, он сам напрашивается.
С одной стороны, контраст невероятный, это верно. Но вопросов по принципу существования, по фундаментальным жизненным приоритетам у меня не меньше и в европейской части картины, хотя я к Европе испытываю больше симпатии на личностном уровне, нежели к происходящему в России, в Украине и тем более в Белоруссии.
Кадр из фильма «Труба»
В «Трубе» вы задаётесь вопросом: почему русские так склонны к диктатуре, но на него не отвечаете. В жизни у вас есть ответ на этот вопрос?
Принципиально Европа власть выбирает, а Россия власть принимает. Россия всегда принимала власть. И не было ни одного случая в многовековой истории, когда Россия выбрала свою власть. Она всегда смиренно принимает и склоняется перед любой властью. Поэтому в России постоянные перевороты, дворцовые, такие-сякие. Потому что достаточно сесть на трон, и власть у тебя. А если этого достаточно, то ты неминуемо будешь диктатором. Поэтому единственное, условно говоря, спасение России, единственный выход в какое-то иное, более интегрированное с европейскими ценностями пространство – это частая сменяемость власти. Незасиживание у власти. Но, к сожалению, мы же понимаем, что мы сейчас тринадцать лет сидим при той власти, при которой нам ещё лет десять сидеть минимум.
Я так полагаю, что это ещё одна из причин, почему вам не хочется сейчас снимать Путина?
Потому что он сейчас в застывшей фазе, и уже настолько застывшей, что сейчас ему уже ничего и не предложишь. В окно он сейчас не посмотрит... Застывшесть его настолько велика, что через двенадцать лет после съёмок нашего фильма другие не придумали ничего лучше, чем снять «Неизвестный Путин-2», то есть полный римейк, абсолютно поэпизодно повторяющий картину 2001 года.
