Как стать музеем?
12/06/2013
Разговор с куратором и одним из основателей Музея современного искусства Эстонии Андерсом Хярмом
Практически одновременно с открытием в Таллине крупнейшего во всём регионе Балтии художественного музея KUMU в 2006 году бунтарская по духу группа художников решила захватить заброшенное здание таллинской котельной. С тех пор там обосновался Eesti Kaasaegse Kunsti Muuseum (EKKM) – Музей современного искусства Эстонии.
«Инициаторами были Марко Лаймре и Нееме Кюльм», – вспоминает куратор и один из основателей EKKM Андерс Хярм. «Они хотели найти просторное помещение для студии, но в какой-то момент поняли, что для них оно слишком большое, и решили преобразовать его во что-то доступное для широкой публики», – продолжает Хярм. Он пытается найти какую-нибудь ёмкость, которая бы сгодилась в качестве заварочного чайника, но вскоре прекращает попытки. У него остался всего один чайный пакетик, так что дальнейшие поиски лишены смысла. Одного пакетика всё равно вряд ли хватит на четырёх человек.
Редакционный десант Arterritory.com – Анна Илтнере, Элина Зузане и Сергей Тимофеев – сидит в нелегальном баре EKKM, который с прошлой осени практически бездействовал. Несмотря на то что Музей современного искусства активно участвовал в организации выставок и других творческих мероприятий с мая 2007 года, он до сих пор является сезонной площадкой, открытой для посетителей с апреля по октябрь. Как поясняет Андерс, тут слишком холодно для того, чтобы работать зимой.
Куратор активно занимается планированием и реализацией выставочной программы музея с 2010 года, а этой весной он занимался очередной сессией Премии Кёлера, чьими финалистами в этом году стали Карел Коплиметс, Пауль Куймет, Кристина Норман, Яанус Самма и Трийн Тамм.
На вашем сайте вы назвали EKKM «музеем извращённого искусства». Это довольно необычно. Вы не расскажете нам об этом поподробнее?
А что именно вы хотите узнать? Почему это музей искусства или почему – извращённого? (Смеётся.)
Сочетание этих двух слов нам показалось занятным.
До конца 2008 года этим помещением в основном пользовались студенты. Тут царила полная анархия, и работа строилась на добровольных началах. Никому ни за что не платили, и всё происходило по воле случая. Все выставки устраивались, когда у кого-то находилось для этого время, но большую часть времени помещение пустовало – или же в нём проводились студенческие вечеринки.
Однако к концу 2009 года мы устали от этой бесплатной и неопределённой работы. У всех иссякла энергия. Тогда мы поняли, что есть только два варианта – либо мы отказываемся от этого помещения, либо попытаемся каким-то образом преобразоваться в организацию. Название «Музей современного искусства» было придумано ещё летом 2007 года, и мы решили его сохранить. Нам оно представлялось таким символическим капиталом, который вроде бы был никому не нужен. Но это было ещё и названием, и нам показалось, что это хорошая идея – вывесить его на этом здании. Наклеивание ярлыков на вещи, которые на самом деле были далеки от того, чем пытались выглядеть, – это была наша стратегия. (Смеётся.) Тем не менее, этот наш жест всех взбесил. Даже KUMU почему-то почувствовали угрозу. Даже не знаю, как это вообще возможно, ведь KUMU – такой гигант, а мы такие маленькие. Но тем не менее, они были совсем не рады тому, что мы стали музеем.
Здание бывшей таллинской котельной, преобразованное в Eesti Kaasaegse Kunsti Muuseum (EKKM) – Музей современного искусства Эстонии
Что делает выставочное помещение музеем?
Чтобы стать музеем, нужно только одно – коллекция. В 2007 году мы начали собирать собственную коллекцию, которая сейчас насчитывает 28 работ.
Когда мы начали собирать коллекцию, у нас вообще не было денег. Мы ничего не могли предложить художникам, поэтому решили прибегнуть к сомнительным сделкам. Мы говорили им – отдайте нам ваши работы, а мы сделаем для вас что-то взамен, или вы можете у нас что-то попросить, или же это будет символический обмен. Первую работу мы приобрели за одну (эстонскую) крону, которую нашли во дворике музея. Вторая работа была куплена за две кроны, которые были украдены из миски для чаевых в кафе KUMU.
И что это были за работы?
Первой была приобретена работа звукового художника Рауля Келлера под названием Reflector («Рефлектор»). Эта инсталляция собирает звуки и через некоторое время их воспроизводит. Её можно установить в любом месте города. Впервые она была выставлена во время беспорядков в апреле 2007 года перед выставочным залом Kunstihoone на площади Вабадузе – как раз там разворачивались главные события. Инсталляция собрала звуки протестов, и через две недели они опять зазвучали – громко, в дневное время. Это был жутковатый звуковой пейзаж – словно обратная связь, или воспоминание, которое всем хотелось подавить. Звуки вернулись тогда, когда все уже вели себя очень правильно. Это был фантастический момент.
Вторая работа – Motor Girls («Девушки-заправщицы») эстонского художника Kiwa. Это небольшая инсталляция, состоящая из двух леек. Возможно, именно поэтому она была приобретена за две кроны. (Смеётся.)
После этого мы купили работу The More I Work, the Poorer I Am («Чем больше я работаю, тем беднее становлюсь») Кай Кальо – фотодневник, дающий представление о том, сколько стоит быть художником в течение одной недели. В ту неделю Кай Кальо стала беднее на 246 евро. Поэтому мы купили эту работу ровно за 246 евро. Мы помогли ей выйти на нулевую отметку. Работа была куплена за наши «серые» деньги. Эти 246 евро мы нелегально заработали в нашем баре. (Смеётся.) Вот такими делами мы тут занимаемся.
Должен сказать, что в последнее время мы стали более ленивыми в плане расширения коллекции. Большая её часть была собрана в первые годы существования музея.
Вы как-то отбираете работы для покупки или это происходит естественным образом?
Я думаю, что это как-то связано с тем, что мы делаем, или с работой, которая нам нравится. Каждый член правления может собирать работы и заключать сделки. В данный момент ведутся переговоры по поводу приобретения нескольких работ.
В 2010 году, когда я принимал в этом большее участие, мы разрабатывали регулярную выставочную программу. Сейчас это происходит только летом. В этом есть некая ирония – в здании, которое некогда принадлежало таллинской отопительной компании, в данный момент вообще нет отопления. Дом расположен недалеко от моря, и его насквозь продувает ветер.
Обогрев возможен только на первом этаже – там мы устраиваем вечеринки, и там работает бар. Это солидная часть нашей деятельности. Я думаю, что многие посетители даже и не догадываются, что здесь есть ещё и музей. Они приходят сюда только на тусовки.
Но разве потенциально это не те же самые посетители, которые могут появиться и на выставках современного искусства?
Да, но они не идентичны. Есть много людей, которые бывают здесь только на вечеринках. Есть другие, которые не посетили ни одной вечеринки, но на выставки ходят регулярно.
Забавно, но основной вопрос, который нам обычно задают, – почему мы индентифицируем себя с музеем? Музеи стали такими скучными и старомодными, зачем же нам идентифицировать себя с этой мейнстримовской организационной структурой? На самом деле идея очень проста. С самого начала и впоследствии мы не хотели себя маргинализировать. Это всегда представляет собой угрозу для альтернативных организаций. Мы хотели этого избежать. Нам нравилась идея музея, и мы задались вопросом – как можно заставить её работать, каким должен быть музей, какой тип музея нужен в Таллине.
Мы действительно работаем как обычная организация. Сейчас здесь проходит выставка номинантов Премии Кёлера 2013. Для привлечения внимания к этому мероприятию мы сняли фильм, который был показан по эстонскому телевидению и в кинотеатрах. Также есть каталог и приз. Это метод привлечения толпы, но мы задействуем и другие механизмы – семинары, конференции, просмотры, – которые более эксклюзивны и не предназначены для широкой аудитории. Необходимо достигнуть баланса, иначе вы окажетесь на окраинах общества, и никто не будет париться по поводу того, будете ли вы жить или умрёте.
Каталог Köler Prize 2013. Фото: Lugemik
Вы сказали, что не хотите исключать различные группы людей, и именно поэтому решили стать музеем. Но на самом деле – так ли это просто? Люди верят в то, что вы – музей?
Это работает идеально. (Смеётся.) Если бы мы приклеили себе ярлык «экстремально-альтернативное художественное пространство», никто бы сюда никогда не пришёл. Однако, если вы называетесь музеем, людям интересно, и когда они сюда попадают, то думают – а неплохо было бы посмотреть, что тут внутри. Конечно, у нас были и другие визитёры... Как-то раз явились два немецких бизнесмена в очень дорогих костюмах и спросили у охранника – где тут музей? Когда они всё это увидели, то тут же развернулись и ушли. И такое бывает. Но мы никогда никому не врали. Мы никогда не заявляли, что у нас тут крупный развлекательный центр. В буклете и на сайте про нас всё написано, как оно есть.
Где-нибудь ещё в мире есть похожие музеи?
Мы их искали, но, насколько я знаю, музеи, которыми заведуют кураторы или художники, – большая редкость. Сегодня часто можно найти выставочные площадки, которыми заведуют художники. Но не факт, что эта концепция будет работать и для музея. Тут скорее есть что-то от перформанса. В начале у тебя ничего нет, но потихоньку ты начинаешь вести себя, как музей... и через некоторое время все остальные начинают верить в то, что так оно и есть. (Смеётся.) Оно сбывается по мере того, как ты это делаешь. Вот как это работает. Вот как это сработало для нас.
В какой-то момент мы также поняли, что нам нужно государственное финансирование – для того, чтобы продолжать нашу деятельность. Как музей-хобби это больше не работает. Нужно было сделать это работой, и нам это удалось.
А какие у вас сейчас отношения с KUMU? Вы сказали, что в самом начали они считали вас угрозой.
Я думаю, что это большое недоразумение. Никакой проблемы нет. У нынешнего директора возникла дикая мысль о том, что наша деятельность направлена против них. Мы им не противостоим. Мы не в том положении, чтобы противостоять. Они – это большая организация с бюджетом в несколько миллионов. А нам как раз нескольких миллионов не хватает. (Смеётся.) Это неравная конкуренция. Конечно, иногда мы на них гавкаем, для радикальности. Иногда нам и правда хочется почувствовать, что мы против всех. Но я думаю, что на самом деле у нас хорошие отношения. Конечно, дирекция KUMU никогда бы не дала нам никаких работ, если бы нам понадобилось их выставить здесь. Они бы вообще ничего нам не дали. Но, наверное, только по той причине, что все наши выставочные помещения покрыты плесенью. (Смеётся.) А во всём остальном, я думаю, всё хорошо.
А что говорят о вас эстонские художники?
Мнения разные. Есть поколение художников, которые здесь выросли. Они учились в Эстонской академии искусств в ранние годы EKKM. Но есть также те, кто думает, что мы слишком мейнстримовские. (Смеётся.) Когда ты устраиваешь 4–5 выставок в год, очень трудно сделать заявление с помощью выставочной программы. Наша идея заключается в том, что музей должен быть интернациональным, как можно более открытым для различных художественных позиций, и он не должен быть ограниченно-посредственным.
Я десять лет отработал в выставочном зале Kunstihoone, активно занимался планированием работы трёх галерей. Там я следовал чёткой линии кураторства. Теперь же мы проводим только определённый вид выставок, и мы их устраиваем, как организация. Многие удивлялись – почему мой кураторский язык изменился, и некоторые даже сочли, что перемены были не к лучшему. (Смеётся.) Я уверен в том, что если вы хотите быть музеем, всё должно делаться определённым образом. Когда через вас идентифицируют организацию, нужно очень внимательно смотреть, что ты делаешь и как ты это делаешь. Вот почему я счёл нужным изменить свой почерк. Забавно, но в небольшом мейнстримовском Kunstihoone я делал более радикальные выставки, но здесь я собираю то, что считается не слишком радикальным.
Что, по-вашему, ожидает общество от музея современного искусства?
Да ничего оно не ожидает. Вы можете делать всё, что хотите. Судя по моим наблюдениям, никаких ожиданий нет. Они не знают, чего ожидать.
Получить то, над чем можно поразмышлять...
Да. В целом как раз это мы и пытаемся здесь предложить. То, над чем можно поразмышлять. (Смеётся.)
Но есть ли у музея план на будущее?
У нас есть годовой план. Есть расписание выставок на следующий год, подготовка начнётся в июле. Каждый год мы проводим 4–5 выставок. Конечно, есть цель – достичь некоей стадии, на которой мы сможем отремонтировать здание, чтобы выставки можно было проводить круглый год, с января по декабрь.
У вас есть какие-то долгосрочные цели, помимо годовой выставочной программы?
Предполагаю, что в какой-то момент мы захотим отойти от дел... поэтому организация должна обрести независимость от нас. Ей нужно стать автономной, чтобы однажды мы смогли уйти и дать возможность другим людям продолжать эту работу. Музей должен постоянно меняться, и я думаю, что в какой-то момент у всех закончатся идеи по поводу того, как он должен меняться. Обычно это как раз тот момент, когда к делу могут подключиться другие люди. Мы готовим этих людей к такому будущему, чтобы всё продолжало происходить.
Не появляется ли ощущение, что у вас кончаются идеи?
Пока ещё нет. (Смеётся.) Я планирую истощиться в плане идей к концу 2015 года. (Смеётся.)
