То, что ты слышишь
Интервью с Раулем Келлером, эстонским художником, чья выставка под названием What You Hear Is What You Get (Mostly) до 26 октября продолжается в Музее современного искусства Эстонии
08/10/2014
Рауль Келлер прибыл на интервью на мотоцикле. Высокий, в чёрной кожаной куртке, в чёрной ветровке и чёрных штанах, с синим пиратским платком вокруг шеи. Вежливый, спокойный, неторопливый мужчина около 40, которому нравится соединять пространство и звук, сводить их вместе и следить за их отношениями. Он окончил Таллинскую Академию художеств, где теперь преподаёт сам и возглавляет департамент интерактивных мультимедиа. Не раз выставлялся в Эстонии и за рубежом, только в этом году у него было три персональных выставки, одна из которых до 26 октября продолжается в Музее современного искусства Эстонии (ЕКМ) под названием What You Hear Is What You Get (Mostly). И в этом Mostly заключаются самые разные полузагадочные объекты, которые художник разместил в пространствах ЕКМ помимо звука. Это какие-то завсишие в воздухе полувcпотрошённые бочонки, похожие на гигантские аккумуляторы неизвестно чего, это занавеска, которая в абсолютно тёмной комнате отъезжает, реагируя на движение и приглашая в ограниченный ею круг под горящей красным прямоугольной потолочной лампой, это дым, подсвеченный изумрудно-голубым цветом и спокойно перетекающий из себя в себя. Но главное действующее лицо здесь – всё же звук, гудящий, монотонный, всасывающий, выделяющий энергию, меняющий тональность и интенсивность от объекта к объекту. Общее впечатление – как будто вы попали во внутренние помещения космического корабля некоей допотопной цивилизации. Корабль летит, механизмы работают, но вы не понимаете ни принципов их работы, ни того, как могли бы выглядеть населявшие этот корабль живые существа. И всё это в помещениях давным-давно недействующей теплоэлектростанции, где и разместился ЕКМ.
Мы встречаемся у музея, погода отличная, и у входа человек тридцать старшеклассников. Директор самоназванного музея Андерс Хярм рассказывает им по-эстонски какие-то азы того, что представляет из себя саунд-арт, и ведёт их по трём этажам экспозиции. А мы отходим в кафе неподалёку и присаживаемся за один из столиков прямо на улице. На диктофон кроме голоса Рауля Келлера записываются звуки изредка проезжающих автомашин, реплики соседей, какие-то поскрипывания и гудения.
Когда я готовился к интервью, я смотрел – что из ваших работ есть в сети. И почти ничего не нашёл…
Да, это правда, у меня не так уж много выложено в сети. И я не так уж часто занимаюсь документированием. Само производство объектов отнимает слишком энергии. И даже когда я сам снимаю на видео свои работы, это чаще всего просто остаётся в моём архиве. Потому что я не очень верю в такую саморекламу. Как будто бы очень легко составить своё мнение о художнике или о выставке по одному клипу. Но очень вероятно, что это будет в своём роде упрощение.
Я понимаю – мы привыкаем к тому, что нам доступно много информации в интернете . Но я не уверен, что я хочу способствовать этому и идти на поводу у привычек медиаэры. Да, обо мне можно найти информацию, но в основном это то, что написали обо мне другие. Да и в этих критических текстах есть какие-то фактологические погрешности. В любом случае они не раскрывают суть истории.
Я подумал, что это ещё могло бы быть вызвано тем, что работы, связанные с саунд-артом, они ведь опираются на воздух и его физические законы. И воздух невозможно записать на видео.
Да, это так. Документировать такие вещи – очень сложно. Скажем, экспозиция этой выставки основывается на том, что меняя вашу позицию в пространстве, вы меняете свою перспективу звучания. Можно, конечно, ходить всюду с включённой камерой или записывать звук отдельно… В любом случае, это не будет то же самое. И в темноте (а несколько работ выставлено в затемнённых помещениях) снимать что-то вообще очень сложно.
Я думаю, что пребывание в темноте – это вообще очень мощный медиатор. В таком случае что-то в восприятии отсекается, что-то обостряется. Особенно звучание.
Есть артисты, которые пытаются намеренно отсечь визуальную информацию на своих концертах. Когда я слышу что-то сложное и требующее повышенного внимания, я закрываю глаза. Всё это понятно. Но я не делаю инсталляции в полной темноте. Это довольно большой вызов для аудитории, люди тогда не чувствуют себя комфортно. Даже на этой выставке некоторые чувствуют себя не в своей тарелке из-за частичной темноты. Многие воспринимают темноту как нечто мрачное. Но я сам вовсе не вижу, скажем, связи между реальной темнотой и символической, силами тьмы и тому подобным. Для меня это скорее возможность сконцентрироваться. И поэтому для меня всегда странно, когда кто-то находит в моих работах что-то пугающее. Это то, о чём я даже не подозреваю.
Я думаю, что художник вовсе не должен пугать или шокировать зрителя. У меня абсолютно нет такой амбиции. Я пытаюсь коммуницировать со зрителем. Предлагаю просто другой опыт – углубиться в звук и углубиться в это конкретное пространство. Именно феноменологический аспект. И иногда там бывает темно – окей, просто немножко темно.
Как вы выбираете звуки для ваших работ?
Я пытаюсь подходить к этому довольно минималистично. Большинство звуков – просто звуковые колебания (oscillations) или какие-то звуковые волны. Когда я «настраиваю» свои объекты, я выбираю основной резонанс и потом настраиваю частоты в соответствии с тем, как звучит само пространство, где объект выставляется. С тем, как оно звучит для меня. Это довольно интуитивный опыт. И когда я нахожу что-то, что позволяет пространству раскрыться, перестать быть закрытым – я думаю, я нахожу какой-то дополнительный слой открытости. Иногда это занимает больше времени, иногда происходит очень естественно. Для меня это самый приятный этап работы, когда всё установлено и включено и можно присесть и настроить всё в целом, настроить общее звучание. И мне всегда хочется, чтобы на него оставалось больше времени. Просто угомониться, присесть и ощутить пространство в звуке. Но зачастую процесс установки занимает больше времени, чем планировалось, и всегда хочется ещё чуть-чуть времени на этот последний этап. Чтобы делать это с удовольствием.
Фото: Johannes Säre @ 2015
Бывает ли так с вами, что вы где-то, скажем, путешествуете, и вдруг какой-то очень интересный звук…
(В это время некий очень своеобразный звук доносится со стороны порта. Рауль Келлер разводит руками, как бы показывая – вот, пожалуйста!)
Конечно. Когда я путешествую, я беру с собой устройство для записи звука. Но я не использую такие записи для инсталляций. Я из них скорее свожу композиции для каких-нибудь аудиоCD. Т.е. это нечто, что можно послушать и дома и т.д. Иногда я записываю разные музыкальные инструменты, но только ради самого их звучания, не ради мелодий. Я не использую звуки как некий логический язык, они не несут определённого смысла.
Т.е. если звук слишком конкретен, он становится неинтересен?
Я думаю это не о смысловой «интересности». Мне интересно особое звучание, звуковой характер, к которому я могу подобраться, используя простые блоки, простые звуковые колебания. Если же я что-то подобное слышу в реальности, то это скорее всего какой-нибудь пролетающий вертолёт, создающий звуковые волны. Если бы я использовал звуки, просто где-то записанные, – это был бы совсем другой подход. Потому что у меня появился бы там какой-то нарратив. Но я не работаю с нарративами. Я работаю с объектами и структурами. Нарратив создаётся из процесса создания. Я не хочу здесь ничего иллюстрировать. Сначала я думаю о звуке, которого я бы хотел достичь, потом о подходе, потом о процессе реализации. И в этом процессе сам момент осуществления тоже начинает влиять на конечный результат. Иногда я вижу, что работа уже сделана, хотя изначально предполагалось что-то ещё.
Помните ли вы какую-то первую работу саунд-арта, которую вы увидели и услышали? Повлияла ли она на вас и ваш подход?
Это хороший вопрос… (Задумывается.) Я не думаю, что на меня повлияла хоть одна конкретная работа саунд-арта. У меня вообще-то такой довольно rock-background. Но я постепенно начал обращать больше внимания именно на детали в этой музыке. У меня не было никакого музыкального образования. Но я стал размышлять на тему, как появляются звуки, почему некоторые из них кажутся мне интереснее. И вот так наощупь, просто слушая и концентрируясь на моих ощущениях от оттенков звука, я стал продвигаться вперёд. И тогда я открыл для себя композиторов-минималистов, в том числе Стива Райха. И по-новому осмыслил для себя звучание ударных, которые не только играют ритм, но могут выступать и как мелодические инструменты. И постепенно стало выясняться, что есть определённый тип повторяющегося звучания, который как-то соединяется, взаимодействует со мной.
У меня, скажем, была электрогитара, но я не научился на ней «играть», мне просто нравились какие-то особые звуки, которые я извлекал из неё… В общем, я не могу сказать, что это был осмысленный выбор пути, просто звук стал меня интересовать всё больше и больше.
И в то же время вы получили образование как художник?
Да, я много работал с видео, перформансами. И я открыл для себя, что есть много общего во всех time based media. Аудиовизуальное произведение невозможно разъять на части. Занимаясь видео, я, конечно, обратил внимание и на то, что с видеозаписью можно заниматься скретчем, как с пластинкой, и получаются очень интересные звуки. Движущееся изображение мне интересно и сейчас. А рисовать я начал вообще где-то лет 20 назад, и я до сих пор делаю какие-то зарисовки, но не выставляю их. С живописью же мне все ещё непонятно – почему я должен нарисовать одну картину, в чём смысл одной картины? Но я занимаюсь фотографированием и мне нравится этот процесс – аналоговая фотография. И порой смысл той или иной фотографии появляется именно из процесса её создания. Мне кажется, что главное раствориться в этом процессе – создания, – и тогда вещь обретёт смысл сама по себе.
Но почему это не может произойти с рисованием?
Конечно, может. Но это всё-таки более нарративный процесс, иллюстративный. Хотя он может быть и абстрактным, конечно. Но следующий шаг в абстрактном подходе – сам материал. И тут меня наверняка заинтересовали бы качества бумаги и качества чернил, скажем, и то, как они высыхают на поверхности. Мне нравятся фактуры, их тактильные свойства, очень нравятся. Они как будто приглашают меня поиграться с ними. Я захожу в магазин и вижу какую-нибудь прекрасную бумагу для рисования. И начинаю сразу думать, как её лучше использовать. Каким может быть лучший цвет для неё. Пытаюсь найти что-то пропорциональное самой идее этой бумаги.
Но это и есть, наверное, одна из задач искусства – дать голос самим вещам, проявить их внутреннюю сущность.
Конечно. С другой стороны, это и индустриальный артефакт, эта бумага. Который некие люди сделали в результате какого-то процесса. И в определённой степени ты запрограммирован как художник на то, что тебе это понравится. Ты заходишь в этот магазин и это – как в детстве заглянуть в магазин с игрушками. То же самое может быть в музыкальном магазине – множество инструментов, каждый со своим звучанием, превосходной фактурой. И в какой-то степени индустрия манипулирует тобой, ты превращаешься в потребителя. Я всегда этого опасаюсь.
Вообще забавно, что когда я получаю деньги на арт-проект, я их обычно реинвестирую в индустрию, которая производит все эти вещи – какие-нибудь материи или специальные стальные конструкции. Так что все эти разговоры о художниках-паразитах, тратящих общественные деньги, – это на самом деле далеко от истины.
Когда я оказался на вашей выставке, у меня возникла ассоциация с научной фантастикой 60–70-х, стал образовываться сюжет с каким-то покинутым космическим кораблём, в который ты попадаешь… И вот там странные инструменты работают и производят всякие звуки… А каково ваше собственное ощущение экспозиции?
Конечно, это что-то совсем другое. Для меня это прежде всего процесс и очень физический процесс. Побывав в этом месте и затем воображая его, я пытался изменить это пространство и представление о нём во что-то другое. Но то, что получилось, – это открытая система. Если вы говорите, что это похоже на что-то из научной фантастики, почему бы нет. Мне всегда интересна обратная реакция, то, что в фантазии посетителей кристаллизуется некий нарратив. Сам же я скорее думаю, например, о каких-то ящиках со звуком, которые люди могут передвигать и менять звучание. В таком ключе.
Когда я был на третьем этаже, где есть зал с подсвеченным прожекторами дымом, передо мной туда зашла одна девушка. И она перепрыгнула перила ограждения, которые там есть, и присела внизу прямо на границе этого дыма. Видимо, чтобы вглядеться в него получше. Когда вы возводите свои инсталляции, вы представляете/планируете, как люди будут двигаться там, как они будут себя вести? Там же ведь есть ещё пространство, которое видно, но недоступно. Можно заметить, что оно есть, но попасть туда нельзя.
Да, там можно подняться по лестнице, за которой видно комнату с усилителем, но попасть в неё нельзя. Но это как раз и есть тот случай, когда при реализации идеи пространство начинает предлагать свои варианты. Изначальная идея была другой – просто заблокировать эту комнату. С усилителем, который работает мощнее всех остальных объектов. И вот можно забраться сверху на потолок этой комнаты и как бы слышать, что там что-то есть. При этом сверху там насыпаны куски звукоизоляционного материала, так что это звучание ещё размывается. И вот когда мы стали всё ставить на свои места, то оказалось, что полностью закрывать эту комнату не требуется. Это уже работает – вы видите эту комнату, слышите, но попасть в неё не можете.
Конечно, у меня есть своё представление о том, как посетители перемещаются по выставке. Но люди есть люди. В принципе, перелезать через перила не стоило – потому что там, где дым гуще всего, там почти нет кислорода, один СО2. Вообще-то там есть видеокамера, девушка-смотрительница присматривает за тем, чтобы чего не случилось.
Или вот я был здесь во вторник, пытался всё-таки что-то задокументировать. И здесь были пятеро ребят где-то около 15–16, и они зашли в комнату с занавесом и красным светом. И стали изображать зверей и рычать. Ты не можешь предсказать такие вещи. Кто-то пытается отследить все нюансы звука слой за слоем, а кто-то просто чувствует идущую на него энергию.
И звук – квинтэссенция энергии.
Да, он очень мощен от природы. В нём много информации. Мы слышим намного больше, чем видим. Мы пытаемся фокусироваться на зрении, потому что это ведущий орган восприятия. Но звуковая информация доходит до нас гораздо быстрее. Она идёт напрямую в мозг, пока глаза пеформатируют свет в сигнал для нервной системы. И спектр света, который мы видим, намного меньше спектра звука. Возможно, это связано с нашими развитием как вида, было время, когда мы должны были слышать каждый шорох. Стоит ветке хрустнуть под кем-то в лесу, как наше тело немедленно реагирует. И если вы хотите что-то увидеть, вы как будто сканируете что-то, потом начинаете выделять линии, контур. А вот если вы что-то слышите, вы реагируете сразу.
Вы работаете также в сфере радиоарта. Что это за проект?
Он называется LokaalRaadio, это ближе к перформансу, как бы каждый концерт становится радиоконцертом. Мы используем радиотрансмиттер и вещаем на выбранной в небольшой зоне частоте, отсюда и такое название – «локальное радио», очень локальное. И импровизируем, и используем заранее записанные вещи. Настоящий Lo-Fi.
В 2011 году мы проводили фестиваль радиоискусства – Radiator. В том же ЕКМ. Это были концерты, лекции, и всё это передавалось где-то на 3 км вокруг. И была ещё трансляция в интернете. Т.е. кто-то приходил прямо на мероприятие, кто-то слушал по радио, кто-то в сети.
На наших концертах всё достаточно просто и минималистично. Это совсем непохоже на возникающие сейчас community radios, которые пытаются копировать те форматы, что приняты в радиоэфире – сначала кто-то выступает в студии, какой-то лайв, потом какая-то беседа, потом немножко музыки, потом местные новости и т.д. У нас что-то принципиально другое звучит в эфире – нойз, шум, шипение.
Эпоха массовых коммуникаций, телевидения привнесла в нашу жизнь воображаемые коллективные переживания. С радио – та же история. Это совсем другое дело, когда ту же песню ты слушаешь с компакт-диска у себя дома или она звучит по радио. Потому что кто-то ещё слушает параллельно с тобой то же самое, возникает ощущение сообщества. И всё это шипение между станциями, это тоже некая электромагнитная материя, это тоже интересно мне как медиа.
У нас дома, в моём детстве, тоже было радио. Отец слушал «Голос Америки» и «Свободную Европу». А мне нравилось медленно-медленно вращать ручку, передвигаясь от станции к станции, от языка к языку, вот китайцы, вот вьетнамцы, вот венгры.
Возможность одномоментно поймать весь мир в твоём приёмнике.
Да, это ведь тоже неплохая идея путешествия.
Есть ли какой-то конкретный проект, какая-то идея, которую вы ещё не реализовали, но хотели бы?
Когда я был ребёнком, у меня была идея, что было бы неплохо контролировать звук во всём городе. (Смеётся.) Довольно безумная идея – что ты можешь быть композитором всего саундтрека города. Конечно, это шутка. Но я думаю, что идея пришла из времён, когда у нас были все эти первомайские демонстрации, парады. И там были громкоговорители, сирены, музыка на улицах, речи… Как один общий саундтрек. И вот, идя из школы, я подумал, что было бы, если бы я мог сочинить такой саундтрек сам.
А вообще – я открыт вызовам. Новый вызов – новый этап. Если он слишком велик для меня, я терплю неудачу. Если нет – всё как-то складывается. И я не знаю, какой следующий большой вызов будет в моей жизни. Может, всё уже происходит – прямо сейчас.
