Всё есть и ничего нет
Жизнеописание в картинках – так Роман Коровин определяет формат своей выставки «Сатори Мастера Ву и Мастера Ли». Она проходила год назад в Творческой мастерской зала «Арсенал», а теперь выдвинута в финал Приза Пурвитиса и будет показана ещё раз – в экспозиции финалистов этой премии в Латвийском Национальном художественном музее (ЛНХМ), открывающейся 23 марта.
07/02/2019
Сергей Тимофеев
С художником Романом Коровиным разговаривать приятно. Это как слушать с другом рок-пластинку, которая вам обоим интересна. Какие-то вещи проскальзывают на уровне улыбок, коротких словечек, возгласов одобрения, обрывающихся ироничных фраз. Такие вещи трудно передаются в тексте, но они в нашем разговоре, безусловно, есть. Сам Роман текстами не занимается (за исключением придумывания зачастую очень смешных, почти язвительных или вполне нежных названий для своих работ). «Я другого типа машина, я этот мир описываю в картинках», – сказал он мне во время нашего предыдущего разговора в 2015 году незадолго до открытия в Венеции выставки «Орнаментализм. Современное искусство Латвии».
Как и тогда, мы с ним беседуем в бюро «Орбиты» на улице Гертрудес. Кроме нас двоих и стопок книг тут никого нет, а за окном примерно февраль. Роман по-прежнему снимает видеорекламу и так зарабатывает на жизнь для себя и семьи. Он по-прежнему фотографирует и выставляет фотографии в самых разных экспозициях и в Латвии, и в совсем других местах. Но за это время он стал на своих выставках удачно совмещать свои ироничные снимки с близкой к ним по сюжетной будничности, подчёркнутой невзрачности и своего рода философской «гэговости» живописью (стоит напомнить, что именно с живописи он когда-то начинал, а в Латвийской Академии художеств получил образование как график). Вот и на выставке «Сатори Мастера Ву и Мастера Ли», которая проходила в Риге год назад, он соединил эти медиа вместе, добавив ещё видео и объекты. Получилось полноценное и ёмкое высказывание о двух «мастерах», двух сущностях, в меру своих скромных или нескромных сил стремящихся к просветлению или тому, что они себе представляют за этим словом. При этом, безусловно, стараясь хоть на время отказаться от слов и понятий вообще.
Роман Коровин. Мастер Ву и Мастер Ли в детстве. 2016
Можно наш разговор организовать как некую реконструкцию выставки…
Там вообще-то был достаточно чёткий рассказ. Формат некоего исторического материала про двух мастеров, несуществующих, придуманных. Которые шли путём какой-то своей практики. И там есть их учителя, друзья загадочные, примеры медитации. Всё в картинках. И представлен результат их действий – один просветлился, а второй не совсем, не очень у него вышло. И он тогда занялся живописью. Вот висят как бы его работы. Так что это вполне можно считать документированием их жизни, жизнеописанием в картинках.
А откуда эти имена – мастер Ву и мастер Ли?
Просто придумал. Был ведь мастер Бо (в одной из ранних песен Бориса Гребенщикова и группы «Аквариум» – прим. авт.). Это всё такое даосско-китайское, но как становится понятно из выставки, может быть и вполне латвийское, местное.
Роман Коровин. Первая медитация. 2016
Ты много читал такого рода литературы – жизнеописаний мудрецов и просветлённых?
Да, и они мне очень нравятся. Не то чтобы я такие вещи как-то особо запоминал, но это меня просто выводит на какую-то антенну приятную. И успокаивает. Мне много попадалось таких книжек в оранжевых буддийских обложках. И я их читал-читал-читал, а потом сделал эту выставку.
В одной рецензии было написано, что это такой осознанный мистический фейк.
Кто я такой, чтобы серьёзно говорить о просветлении, сатори и всех таких вещах? Я представляю, что можно увидеть этот мир совсем с другого угла и вне каких-то концепций мысли. Я это представляю. Но подобного личного опыта у меня не было.
Роман Коровин. Roots Woman. 2016
То есть сам ты ближе к этому второму мастеру, который в конце концов занялся живописью?
Я как мы все. Мы иногда думаем, что мы – высоко, иногда думаем, что мы низко. При этом наше время, время жизни, оно такое… долгое. Наверное, сейчас да, ближе к нему. Но это ведь не одноразовое дело, туда ведь можно ещё раз постучаться в эти ворота. Так что всё это не прокачается, пока не умрём. Мы можем до самого конца об этом думать и практиковать что-то. Лучше практиковать, чем думать.
А ты что-то практикуешь?
Да, я же художник. Это уже сама по себе хорошая практика. Выбор цветов, их комбинация… Вообще, есть этот момент сейчас, то, что есть, мы вот тут сидим и находимся именно в этом моменте, точке. Если мы уходим в мысли, мы начинаем сразу определять всё, что вокруг, – вот сидит Сергей Тимофеев, у него такой свитер, это книги, кем они изданы, почему они изданы. Но мы можем на это смотреть, не называя вещи. Не то чтобы откинуть мысли совсем, но отойти от их потока. Ты можешь просто быть в этом моменте. Почувствовать присутствие вне концепции идей и названий.
Фото: Андрис Зиедс
В твоих работах, в диптихах, есть своего рода смещённая темпоральность. Один образ, второй образ, и они очень близкие. Двоичность. Но во втором есть какой-то дополнительный пласт другого времени или отпечаток ещё одного пространства. Вместе получается сейчас, которое и завтра, и позавчера.
Это и есть такое присутствие, когда времени как бы нет – ты всё время здесь. Лёгкое безвременье. Или можно сказать, что когда «до» и «после» накладываются друг на друга, получается своё время, цельное… (Замолкает, потом тянется к лежащему на столе каталогу своей выставки.) Дай-ка посмотреть, о чём это я тут говорю. (Смеются.)
Ты довольно давно занимаешься такими вещами в фотографии, а теперь уже пару лет эта двоичность присутствует у тебя и в живописи.
Да, тут ещё есть история, у которой есть начало и конец. Суперкороткая. Только начало и конец. А посередине – пустота или пауза. Интересно, что можно сделать такую историю, которая не имеет особого смысла. Ты не можешь объяснить словами, что там было. Здесь вот снег, а тут белая краска… И что?
В живописи появляется какое-то пластическое взаимоотношение этих двух белых цветов, и оно имеет своё содержание, оно выводит нас на точку пустоты, «не-концептуализации». Нет там никакой литературной истории. Нечего рассказывать. Сачок и ёжик. Сачок накрыл ёжика. В этом для меня всё есть и ничего нет. Ничего вроде бы не произошло и всё произошло. Есть момент паузы.
Чем важно искусство? Паузой, пустотой, наполненной каким-то содержанием, которое ты не можешь определить в словах. Чтобы: «Блин… Вот это – да». И при этом есть какие-то уровни – ты можешь воспринимать так, и так, и так… И с какого ракурса, с какой точки зрения ни посмотри – классно.
Фото: Андрис Зиедс
Символизм?
Нет, не символизм. Наверное, если вот сначала чисто белый щит и потом на него наросли кусты, то можно сказать, что это символизм. Но здесь больше про какое-то движение – была дырочка в асфальте, в дырочку положили цветочки. Если это описывать словами – просто глупость, а в живописи получается хорошо и говорит нам о том, о чём лучше словами не рассказывать. Жёлтый цветочек накрылся голубеньким ведром. Что там произошло? Какая-то драма. Можно анализировать, но не очень получается. Скорее, это можно в музыке сделать или в стихах.
Одна молодая художница, которая писала о твоей выставке, добавила к рецензии несколько своих хайку.
Вот, вот это – да!
Ты читал? (Протягивает распечатку.)
Нет…
(Читает.) «Заснеженная дорога. / О жизни беседуют / Две пары штанов»*. Отлично! Да… Хотя я думал о том, что, когда ты идёшь, ты изображаешь важнейшую в этот момент часть себя – ноги.
Роман Коровин. Ноги на прогулке. 2011
Многие эту работу интерпретируют как такое мистическое исчезновение.
Чем дальше они идут, тем больше стираются. Вначале цельные, на середине – одни ножки остались, в конце одни тени. И потом – ничего. Ну, красота! (Смеются.) И всё это в белом…
У тебя на выставке были не только фотографии и картины, но и объект…
Да, мне казалось, что мы же не знаем, как выглядит это великое просветление – что видит человек, когда он обрёл сатори. В данном случае тут какой-то энергетический взрыв, выход из фотографии в 2D, в объект, там была ещё дверь, получилось очень удачно её использовать, как будто он вышел «в окно». Там на стене идёт пульс из одной повторяющейся фотографии, с цветами иван-чая, как линия, и потом та же самая фотография, но из многих её отпечатков цветок огромный или что-то такое розовое, огненное, такой портал, blow up. Как будто он куда-то вышел. И тут же рядом, у второго мастера, когда цветочки завяли… ни-че-го не произошло. (Смеются.)
Хорошо уметь радоваться серьёзным вещам, не смеяться над ними, но улыбаться по поводу каких-то важных вещей. Потому что подчёркнутая важность ещё более смешна.
Фото: Андрис Зиедс
В экспозиции было и видео…
В начале помещения там есть пустой зал, он довольно тёмный, и я подумал, что это хорошо для видео, а потом ты из этого тёмного переходишь в мир двух мастеров, в светлое. Получается, что на одну тему есть видео, фотографии, объекты и живопись. Мне нравится, когда единая идея отражается во всех медиа и форматах.
Сам фильм был не про мастеров, а на тему такой зимней медитации и перемещения. Рыбаки исчезают на замёрзшей Даугаве, то они есть, то их нет, кругом белые льды, белая пустыня. Немножко зимнего и чуть-чуть холодного, потому что сатори у меня там дальше – оно такое южное, весеннее. А во тьме – холод. Тёплое-холодное, времена года, с этим много что в Латвии связано.
У нас времена года – это самое реальное вокруг нас, самое активное. Потому что всё остальное… политика там… всё это откуда-то взятое, заимствованное…
Конструкт.
А природа тут главенствует.
Может, поэтому при разного рода конфликтах природа как-то всё сглаживает. Не доходим до точки кипения.
Ну да, закипает, закипает, а потом Лиго, и все забывают… кто из какой партии.
У тебя ещё в этой природе всё время возникают предметы «из цивилизации». Которые выглядят в общей картине вполне по-свойски, не вылезают из пейзажа.
Они там даже главные.
Мешочек из Rimi…
Ты говоришь, что это мешочек из Rimi, а я это вижу как красную точку, которая перешла с травы на граффити, двигалась-двигалась, а теперь лежит как красная шапочка на голове у пловца, который стоит как будто на краю пропасти. Очень драматично. Я использую всё, что вижу, – какие-то памятники, граффити на стенах…
Я имею в виду, что на твоих работах заметна цельность мира, там нет никакого разделения на природу и цивилизацию.
Нет-нет, это всё одно. Всё вместе. Цивилизация, это, конечно, такое слово…
Хорошо, пусть будут природа и человек, то есть какие-то человеческие предметы.
Наверное... Смятая бумажка, которая похожа на розу и притворяется ею среди куста роз, вроде по размеру подходит и по цвету, но не роза, конечно.
Притворяется – тут важное слово. Притворство как один из элементов игры.
Один кто-то хочет быть другим. Или маленький хочет быть большим, или сильный хочет быть ещё сильнее. То есть неудовлетворение тем, что ты есть, как у любого человека. Хочется чего-то большего… Мы все играем какие-то роли, и довольно смешно, когда что-то маленькое хочет быть большим. Этот контраст служит тут для представления героев, персонажей. У меня раньше такого не было. Вот как они выглядят, вот что с ними происходит. И это не просто портреты, всё в действии. Вокруг них самые разные мистические существа и всё это происходит в Риге, в центре города.
Фото: Андрис Зиедс
Финал Приза Пурвитиса – это, безусловно, некое признание и официальная констатация факта, что есть художник Роман Коровин со своим вполне узнаваемым почерком. Например, на твоей выставке названия работ часто появляются как подписи карандашом или ручкой прямо на стенах…
Я пробовал иначе, но мне прямо не нравится. А вот такое подписывание работ мне не мешает, и хорошо, что ты можешь смотреть картинку, а можешь – текст, который почти как стена, но всё-таки что-то там написано. Нет этого белого блока, на котором что-то напечатано. Это гораздо естественнее как-то сидит.
Какое-то «искусство» хочется из этого вообще выкинуть – именно как момент искусственности. Есть такой формат фотографий – 21 на 15. Это как бумажный формат А4, все его знают и не замечают совсем. (Берёт со стола в руки лист бумаги.) Он довольно такой уже… противный. Им пользуются все, это стандарт. И мне как раз нравятся эти стандартные форматы.
Которые настолько переполнены, что уже пусты…
Да, и чтобы потом не говорили: «О, как он интересно с форматами играет – там поменьше, там побольше». Тут вообще ничего такого нет. Тут клише. Но вот содержание – на этом снимке эта хрень стояла, а на этом уже лежит – его можно напечатать любым способом, чёрно-белое, зелёное, от этого оно не меняется. Это как логотип. Для которого выбирается самый демократичный, клишейный формат. У каждого есть какие-то фотографии, которые он просто себе на стену прилепляет двусторонним скотчем. «Ой, так и у меня дома висит».
Фото: Андрис Зиедс
Но дома обычно их прямо на стене всё-таки не подписывают.
Это нужно, чтобы слить фотографию со стеной, вплавить её туда. С названием она вплавляется туда ещё больше. Пока ещё остаются эти названия… Хотя у меня были выставки и без названий… А, нет, не было! (Смеются.)
Просто когда это были не белые стены, а кирпичные стены завода, то там был нужен не карандаш, который был бы незаметен, а уголь. Но да, это сплав поверхности и работы. Это как песня и видео, видео может усилить песню, а может её убить. Так что все потом будут вспоминать: «Классное было видео!» А что за песня была – вспомнить невозможно. «Так… Какая-то группа».
А как у тебя с коллекционерами? Твои работы попадают в частные коллекции?
Конечно, приятно кому-то подарить или продать, потому что работы ведь скапливаются. Хорошо, чтобы была какая-то дырочка, куда бы они утекали. Но пока оно не утекает, я специально заниматься этим не буду. Тут нужен другой человек, который бы этим профессионально занимался. Хотя вот недавно пришли две феи из ЛНХМ и купили 13 фотографий… Чтобы было. Такое вот рождественское чудо. (Смеётся.) Да ещё и куратор выставки немецкого современного искусства, которая была в «Арсенале», Марк Гинсборн, купил пару фото. Так что изредка покапывает…
А с какой-то галереей ты работаешь?
Нет… С деньгами вообще как будто меня пока Бог бережёт. Может, я ещё не готов, а то крыша сразу поедет. Пока есть возможность что-то рисовать… деньги отдельно, стулья отдельно.
Пару месяцев в этом же пространстве (бюро «Орбиты») гостил Николай Палажченко, известный арт-деятель из Москвы, со своими студентами, которые изучают арт-менеджмент. И вот я им рассказывал про «Орбиту» – сделали то, сделали сё. А потом они спрашивают: «А в каких коллекциях есть ваши работы?» А я: «Ни в каких». А они: «Как же так?» Для них это так странно. Им кажется, что как только человек что-то начал более-менее успешно делать, он сразу должен начать продаваться, «монетизироваться». Всё должно идти параллельно.
В мегамегаполисах так и есть. Если в Нью-Йорке делаешь пару персональных выставок и выходит хорошая пресса, то начинаешь идти вверх-вверх-вверх. У нас такого «маркета» нет. Глупо, когда ты в лесу зимнем, притворяться, что ты на пляже в Майами. Раздеваться до плавок, говорить: «Давайте поиграем в мяч!» Ты в лесу, тебе идеально: вот тебе тайные латвийские земли, и kalni**, и солнце, и всё. Ходи тут рисуй, фотографируй, занимайся, чем можешь, пока есть такая возможность. Когда придут люди покупать, они найдут тебя, они позвонят. (Смеются.) По поводу денег позвонят. Они не забудут.
* Автор – Лоте Вилма Витиня.
** Kalni – холмы, возвышенности.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
Объявлены восемь финалистов Приза Пурвитис 2019
Трикстер среди нас. Интервью с Романом Коровиным 2015 года
