Каждый день как спектакль в трёх действиях
Разговор с латвийской художницей Кристианой Димитере
Один мой коллега, с которым Кристиана Димитере училась вместе в Рижской школе прикладного искусства, вспоминая её неординарный склад ума, рассказал мне характерный случай. Когда студенты принесли на смотр свои нарисованные дома натюрморты, чтобы продемонстрировать их преподавателям, в основном там доминировали композиции с грушами, буханками хлеба и кувшинами для воды. Самая неожиданная из всех картин получилась у Кристианы – вместо того, чтобы изобразить какой-нибудь ансамбль бытовых предметов, она нарисовала двух фарфоровых воробьёв, которые стояли у неё дома на полке. На сероватом и по преимуществу скучном смотре работа Кристианы выделялась уверенно и смело.
Эти смелость, богатство фантазии и способность удивлять зрителей – ключевые свойства творческого почерка художницы на протяжении всей её карьеры. В 1990-х и нулевых Кристиана Димитере активно участвовала в групповых выставках и устраивала свои персональные экспозиции. Но последняя знаковая выставка под названием «Секулярный резонанс» прошла у неё в галерее Alma в 2011 году. Тогда Кристиана убедительно продемонстрировала свою виртуозность – способность работать в различных художественных техниках в свойственной именно ей манере. Рисунки, картины, инсталляция и обрисованные темперой гипсовые скульптуры заполнили помещение галереи, обитавшей в то время в фешенебельном «тихом центре» на улице Рупниецибас.
В начале 2021 года Кристиана Димитере снова возвращается в галерею Alma (пару лет назад переехавшую на более живую и богемную улицу Тербатас) со своим новым «посланием», которому дано название «WOOF, WOOF!» Открывающаяся 29 января выставка посвящена трём собакам, которые в жизни художницы сыграли немаловажную роль. Выставочные залы Риги на данный момент закрыты, но экспозицию «WOOF, WOOF!» сквозь открывающие обзор от пола до потолка стеклянные стены галереи Alma можно будет посмотреть в любое время дня и ночи.
В доме и мастерской Кристианы этой зимой. Фото: Томасс Парупс
О героях выставки Кристиана в своём сопроводительном тексте повествует так: «Темой для выставки я выбрала рассказ о трёх из моих собак – Арро, Джанисе и Брине. Вместе с ними я прожила бо́льшую часть моей жизни. Из маленькой шпаны и озорников они выросли в могучих и умных друзей. И можно только восхищаться, с каким мужеством в свой час они отправились на охоту в другой мир.
Брине было уже шесть лет, когда она у меня появилась. Три из них она прожила на цепи. Её хозяин скончался, и никто не захотел её забрать к себе… Из её манеры поведения можно было сделать вывод, что прежний хозяин занимался подлёдной рыбалкой (потому что Брина однажды полезла на лёд к рыбакам и прорубям, провалилась под лёд, стала тонуть, но выплыла). Можно было также понять, что прежний хозяин по вечерам смотрел новости по телевизору, ей это тоже нравилось. А ещё питался по вечерам бутербродами и иногда выпивал (ей очень импонировали подвыпившие люди). Джаниса нам подарили, когда он был щенком. Он был очень озорной и самостоятельный, самозабвенно воровал из машины у магазина расфасованных кур, однажды с соседского праздника принёс камамбер в упаковке, а на мой день рождения притащил из леса голову косули с рогами. Прирождённый воришка, который умел заботиться о других, крайне запасливый. Очень храбрый и умный пёс. А вот Арро вырастил мой отец. И пёс присматривал за мной, ещё когда я была маленькой, разрешал чистить ему зубы, а моя няня на завтрак угощала его кофе с молоком. Арро людей в ворота пускал, а обратно не выпускал. Несмотря на то, что его кормили человеческой едой, он прожил долгую жизнь. Муж няни вырыл ему такую же глубокую могилу, как для человека, и похоронил вместе с его кроваткой.
Живущий теперь у Кристианы пёс Айварс
Я решила в знак благодарности этим трём собакам создать их скульптуры. Мне просто захотелось их вылепить. Тысячи и тысячи раз я гладила их прежде, и теперь думала о том, смогу ли вспомнить, какие у них были уши, нос, лапы…»
С Кристианой мы повстречались в местечке Мурьяни, в доме, который принадлежал некогда её родителям – Вие Артмане и Артурсу Димитерсу – и название которого «Dārziņi» переводится как «Садики». Кристиана там живёт и работает – в окружении коллекции своих и собранных ещё родителями произведений искусства.
Фото: Томасс Парупс
Твои работы подчёркнуто стилизованы (некоторым может даже показаться – чрезмерно). Меня интересует то, как ты пришла к этому своеобразному творческому почерку.
Боженьки (смеётся)! Я не знаю. Скорее всего, работая и трудясь. Очень ведь многое нарисовано, написано, создано. Много лишнего ушло, а что-то важное, наоборот, добавилось… Мои работы с течением времени развивались. Через падения к звёздам, так сказать!
Тебе кажется, что для развития художника падения необходимы?
Сперва кажется, что всё у тебя получается. Когда ты добиваешься каких-то успехов и когда что-то действительно начинает получаться, то что-нибудь обязательно идёт не так. Раньше, когда я заканчивала работу над каким-то крупным проектом, мне часто приходили в голову мысли – захочу ли я после этого вообще продолжать. Каждый раз, когда ты принимаешь на себя обязательство что-то создать, тебе кажется, что всё надо начинать заново. Ты как белый лист. Иногда я вдохновляюсь и своими старыми работами, но, глядя на них, я не понимаю, как я их сделала.
В твоих работах очень много всего наслаивается. Я вижу в них и сюрреализм, и своего рода гиперреализм. Поэтому я и спросил, как ты пришла к такой необычной стилистике. Её трудно уложить в какие-то определённые рамки.
Я просто думаю, что всё это происходило и наслаивалось естественным образом – в самом процессе работы. Да, наверное, для меня «сюрреалистическая» линия кажется более симпатичной. И да – я всё стилизую. Я никогда не пытаюсь изображать природу или что-то ещё в реалистичном духе. Невозможно повторить природу. Каждый день – как спектакль в трёх действиях. Когда мы отправляемся на островок плавать и идёт дождь, то его капли в первый момент отскакивают от поверхности воды, и только потом с ней сливаются. А после дождь проходит, и светит солнце. Всё постоянно меняется. Это практически невозможно воспроизвести в статичном произведении искусства. У Дэвида Хокни есть известная книга «Ложь в искусстве», в которой он тщательно исследует эту тему. Тем не менее мне надо придумать свой способ показывать природу или человеческую фигуру, всё что угодно.
Скульптура из экспозиции «Секулярный резонанс», сфотографированная в окрестностях дома Кристианы. Фото: Марис Морканс
Зачастую ты персонажей своих работ – будь то человек, животное или неживой предмет – гипертрофируешь и даже деформируешь.
Я всегда так делаю, да. Мы с моей дочкой Бертой сегодня смотрели фильм о Туве Янсон. Она была выдающейся художницей и элегантной карикатуристкой. Она отличный стилизатор. В её работах всё стилизованное выглядит совершенно естественно. И на меня очень повлияло такого рода искусство. В молодости меня очень вдохновляли анимационные фильмы, египтяне и индейцы. Всё, что подчёркнуто стилизованно. Или иконопись. Византийская манера письма мне ужасно импонирует. Я могу долго и смиренно изучать иконы, в которых каждая складка одежды так тщательно прорисована. Думаю, что Рублёв тоже стилизовал. А Феофан Грек для меня – настоящий экспрессионист! Глядя на иконы вживую, ты ощущаешь, что они очень современны, можно даже сказать – это абсолютно современные произведения искусства. У меня такое чувство, что иконописцы – мои товарищи по времени.
У тебя дома много православных икон.
Это огромный источник влияния!
Как это началось? Можно ли сказать, что на протяжении всей твоей жизни они вызывали в тебе восхищение?
Не совсем, хотя в моём прежнем доме всегда были две иконы. На одной был изображён Иисус Христос, она была более реалистичной. На другой – Богородица с младенцем Иисусом и разбойником на фоне. Но это был добрый разбойник, который молил у Бога прощения. Осознанным источником влияния иконопись стала, когда я увидела иконы вживую в 2013 году в Пскове. У меня тогда там была выставка. И меня пригласили поехать посмотреть Мирожский монастырь. Это было за неделю до Пасхи. Всю зиму монастырь закрыт, так как он находится на участке земли, который время от времени затопляет. Как раз только что сошла вода после весеннего паводка, и мы смогли туда попасть. И эти фрески – они во мне вызвали такое переживание, что ещё год после этого я ничего не могла нарисовать. Я там долго стояла с открытым ртом и смотрела. Мне кажется, живи я рядом с этим монастырём, я бы каждый день туда бегала. Когда я туда вошла, то поняла, что в этом мире не может быть ничего дурного. События Евангелия были там нарисованы в довольно, если можно так сказать, экспрессионистской манере. Я даже купила книгу с хорошими репродукциями, но это и рядом не стоит с тем впечатлением, которое даёт реальный опыт.
Значит, тебя эти иконы впечатлили в чисто формальном смысле.
Не только. Меня впечатлило то осознание, которое во мне вызвали эти иконы. Осознание того, что с помощью живописных приёмов можно создать такой мощный эффект. Я никогда такого раньше не видела. В моем сознании самые замечательные коллекции мирового искусства не сравнятся с этим монастырём.
Глядя на свои работы, ты замечаешь в них формальные и стилистические влияния иконописи?
Да, и во всех моих картинах, мне кажется, я так несколько наивно стремлюсь к иконографии. Мне порой даже кажется, что это немного комично, но оно там есть, есть это влияние. Не так уж просто увидеть что-то поистине идеальное. Мне очень трудно избавиться от этого потрясающего впечатления.
В мощности этого впечатления свою роль играла и духовная сторона?
Я думаю, что да.
На тебя очень влияет та информацию, которую ты ежедневно усваиваешь. Не только то, что ты видишь, но и то, что ты читаешь, слушаешь, достаточно непосредственно перетекает в твои работы.
Чаще всего это бывает с поэзией, потому что она очень образна. Поэтому вполне можно превратить эту образность в изображения.
В доме Кристианы. Фото: Сергей Тимофеев
У тебя есть работы, которые возникли именно под влиянием поэзии?
Да, есть несколько, но сейчас я вспоминаю только одну. Это была скульптура «Телефон для Марии Египетской», созданная по мотивам стихотворения моего брата. Сюжет у него был такой – на алтарь к Марии приземляется телефон и непрерывно звонит. Тогда я и сделала этот телефон. Я буквально перенесла этот сюжет в свою работу. Я приставила к трубке косу вместо проводов, вместо циферблата вставила круг и изобразила в центре точку. Сам телефон был как будто сделан из песка. Всё, конечно, очень стилизованное (смеётся).
Есть ли ещё поэты, которые очень близки тебе?
Есть, есть. Мне очень близок румынский поэт-сюрреалист Джеллу Наум. Его тексты на латышский переводил Леонс Бриедис. У него было стихотворение «И розы радостные бегали по саду» (смеётся). Мне нравятся такие эксцентрики. Наверное, многое во мне идёт из детства. У родителей было очень развито визуальное мышление. Профессия актёра требует развитой фантазии, и у моей мамы она была. В молодости мы ходили на кинолектории Валентины Фреймане. В наши дни всё хорошее быстро становится доступным, а в то время кино было как дыхание свежего воздуха. Мои родители состояли в Союзе кинематографистов, но у них самих не было времен на кино, так что я ходила вместо них. Викторс Фрейбергс переводил всякие фильмы сюрреалистов, разных дадаистов: идёт фильм, а он синхронно всё переводит. Это было замечательно! Тот опыт позднее повлиял на мою огромную любовь к поэзии сюрреализма.
Ты нередко изображаешь сюжеты из фильмов или книг. Но, в отличие от иллюстраторов, ты можешь сделать этот сюжет своим. Твой визуальный язык настолько силён, что непросто заметить ссылки на другие работы.
Если этот сюжет меня тронул, то он становится моим. И неверно думать, что и иллюстраторы не делают изображаемые сюжеты «своими».
Рэй Чарльз в подсолнухах
Тем, кто пока немного знает о твоих работах, наверняка было бы интересно понять, как в них с сюрреализмом уживаются и разнообразные религиозные мотивы. Почему так?
Потому что это, по-моему, ключевая часть жизни. Мы же смертны, а среди живых мы всего лишь ненадолго. В одной книге я читала, что от рая в мире остались только цветы. Я не могу жить без веры. У меня с детства это стремление.
Стремление к чему?
К создателю.
К Богу?
Да.
И ты не можешь создавать искусство без Него?
Нет, я не могу так ни жить, ни дышать. Я чувствую себя бессмысленной. Я поняла это, когда мне было лет шесть.
Так рано!
Да, в возрасте шести или семи лет.
Настенная роспись в галерее Alma. Фрагмент экспозиции «Секулярный резонанс». 2011. Фото: Марис Морканс
А ты в какие-то периоды своей жизни теряла эту веру, сомневалась в ней?
В подобные моменты я ничего не могла сделать. Вернее, я ничего особо и не делала. Потому что такие попытки обычно заканчивались фиаско. Но всё в конечном счёте закончилось хорошо. Ведь я сижу здесь сегодня вечером и разговариваю с тобой. У Копполы [Фрэнсиса Форда Копполы – ред.] был фильм «Дракула», и Нормундc Науманис в своей рецензии назвал его «фильмом-сказкой». А мне кажется, что это абсолютная реальность.
Почему?
Каждый человек, который поднимался или падал, это понимает. Я помню, что, когда посмотрела этот фильм, на следующий день отправилась на литургию (смеётся).
Фото: Томасс Парупс
В твоей жизни искусство присутствовало с детства. Я сейчас говорю не о театре или кино, а о визуальном искусстве. У тебя дома по-прежнему висят картины классиков. Кто-нибудь в вашей семье был коллекционером?
Да, отец коллекционировал искусство. Он с юности любил всё коллекционировать. Во время войны квартира на улице Бривибас была разбомблена, и всё собранное погибло. Когда жизнь началась заново, он снова начал коллекционировать. Он любил живопись и вообще искусство – иногда покупал работы, а иногда и в карточной игре мог выиграть какую-то картину.
Это произвело на тебя впечатление?
Да, я думаю, что его хобби произвело на меня очень сильное, хотя и неосознанное впечатление. Именно он в конце концов и купил те две иконы, которые были у нас дома.
Много приходилось слышать, что на тебя очень повлияла твоя мама, но похоже на то, что о визуальном мышлении позаботился именно папа.
Он искренне верил, что самое крупный козырь человека – это его фантазия. Это и есть точка зрения, которой и я сама верна всю мою жизнь. Но фантазия должна быть соразмерна с разумом, чтобы он мог управлять ею. Без разума фантазия превращается в обманку. Отец привил мне такое мышление. Он всегда радовался всему, что я создавала. Я рисовала в детстве, потому что просто не могла себе представить лучшего занятия.
Несмотря на то, что твои работы скрупулёзно и умело сделаны, мне кажется, в них появляется совершенно неуправляемая фантазия.
Какое бы впечатление ни производили мои работы, я могу сказать, что в них всё-таки проявляется именно управляемая фантазия. Если художник не способен сладить со своей фантазией, его можно сбросить со счетов. У меня это управление фантазией происходит неосознанно и естественно. Только теперь, разговаривая с тобой, я начинаю анализировать себя. Я никогда сама об этом не думала.
Фиалка трёхцветная
Твои скульптуры и рисованные образы очень пластичны и «флуидны» – даже если их тела кажутся деформированными. Для тебя важна эта странная пластика?
Мне важно, чтобы работа была такой, какой я хочу её видеть.
Да, но твои работы весьма специфичны. Мне кажется, ты в своём искусстве бросаешься из темы в тему, но одновременно ты не допускаешь чрезмерных уходов в сторону в формальном смысле.
Иногда я вполне могу разрешить себе шаг в сторону. Глядя на мои работы в ретроспективном плане, можно заметить и то, как форма менялась с ходом времени. В скульптуре меньше, потому что, Томасс, скульптура требует такой большой физической работы, что с формой нельзя столь прозаично играться, в отличие от живописи или рисунков.
Рисунок, живопись, скульптура – это твои разные медиа. Чувствуешь ли ты себя в каком-нибудь из них более комфортно?
Знаешь, самую близкую на этот момент технику определяет всё-таки идея каждой работы. Для каждой идеи есть техника, которые отвечают ей более полно и точно. Есть много таких работ, в процессе создания которых медиа менялись. Это потому, что зачастую не сразу ясно, что же больше подходит. Именно так у меня было, например, со скульптурой Шахерезады. Я нарисовала три или четыре рисунка. В конце концов я поняла, что надо сделать именно так…
Скульптура «Шахерезада» в домашней обстановке
В твоём доме есть много твоих работ. И та же Шахерезада припаркована здесь на почётном месте. Откуда всё это приходит? От того, что вокруг? От того, что просто что-то тебе нравится?
Шахерезада, например, появилась из одного стихотворения Каспарса [Димитерса, сводного брата художницы – ред.]. У него была такая «Песня о Багдаде». Но, например, этого (показывают на скульптуру, расположенную на полке) тибетского мальчика с позолоченной головой я заметила, когда выкидывала разные старые журналы. Был такой русский журнал о географии, и, перелистывая его, я нашла прекрасную фотографию с маленьким тибетцем. Я вырезала фотографию и приклеила к зеркалу. Потом я рисовала её несколько раз и решила вылепить. Мне этого всё равно не хватило, потому что в конце концов я её и написала!
Когда я разговариваю с тобой и параллельно рассматриваю твои работы, мне они кажутся такими радостными, неиспорченными и чистыми. Ты намеренно стараешься, так сказать, не переусложнить?
Я стараюсь так работать. В молодости я ставила перед собой разные задачи. Одной из них было создание работ, которые выглядят очень легко. Таких, которые не давят на зрителя и не грузят его.
Мне всегда кажется, что твои работы выглядят как созданные на одном дыхании, независимо от количества задействованных красок или объёма.
Всё это может выглядеть легко, но искусство нередко связано как с физическими, так и с психологическими мучениями. Спасибо тебе за комплимент. Если работа слишком вымученная, если нет лёгкости, для меня это не годится. Я никому её не показываю.
Ты можешь создавать искусство в условиях, когда ситуация поджимает?
Да, конечно!
Часто приходится слышать, что искусство возникает тогда, когда на него хватает времени и есть благоприятные условия для его создания.
Я раньше тоже так думала. Для меня был важен комфорт, а теперь, многое увидев и пережив, я могу сказать, что искусство можно создавать при любых обстоятельствах. Это единственное, что придаёт жизни смысл.
Ты способна работать в депрессивном состоянии?
Оказывается, да.
Почему ты говоришь «оказывается»?
Я просто сейчас вспомнила действительно мрачные моменты своей жизни. Я тогда работала в жуткой депрессии, но обычно все работы, которые я в таком состоянии создаю, я после этого либо счищаю, либо разбираю, либо выкидываю. Работать-то я могу, но в большинстве случаев ничего хорошего не выходит. Я сама не хочу видеть работы, которые я создавала в глубокой печали. Я считаю, что у них нет никакой ценности. Иногда тебе так явственно кажется, что весь мир лежит во зле.
Слишком счастливые художники кажутся мне подозрительными.
Ты таких встречал (смеётся)?
Нет, но я предполагаю, что они где-то в мире есть! Я задумался о том, что ты сказала. Ты говоришь, что работы, возникшие в глубокой печали, для тебя бесполезны. По-твоему, процесс должен быть радостным?
Нет, нет, так я не говорю. Присутствие депрессии может вызвать интересные повороты в искусстве, но в крайней апатии, грусти и в грузоне я не способна из себя выжать что-то осмысленное. При депрессии можно что-то сделать, только если работа даёт надежду. В том, чтобы просто показать ад, мне кажется, нет особого смысла. Искусство должно быть жизнеутверждающим, но жизнь может быть утверждена и трагически. Понимаешь, смерть, например, не самая худшая вещь, которая может случиться с человеком.
Конечно, существуют и более страшные вещи.
Странно, я смотрю сейчас на работы, созданные во время депрессии, и некоторые из них такие яркие и милые. Например, картина с волчонком, у которого на руках боксёрские перчатки. В полной депрессии она создавалась, даже удивительно…
Ты очень много работаешь. Ты рисуешь, пишешь и лепишь. Как получилось, что прошло столько времени с твоей последней серьёзной персональной выставки, которая состоялась в галерее Alma?
Я всё время занималась чем-то другим. Я занималась всякими халтурами, чтобы выжить. Собаку тоже ведь надо кормить.
Фото: Томасс Парупс
А кто вдохновил тебя эту выставку посвятить трём твоим собакам?
Астрида Риньке [галеристка, владелица галереи Alma – ред.] предложила мне сосредоточиться на них. Она приехала в Мурьяни и была в восторге от моей собаки Брины, которая теперь уже умерла и тоже примет участие в выставке как скульптурный образ. В другой раз она приехала и долго смотрела на обрисованную собачью будку, стоящую в саду. Затем она высказала конкретное предложение – создать скульптуры трёх собак, которые в моей жизни были очень важны, а теперь уже ушли из этого мира. Потерять собаку – это как потерять близкого, потому что ты проводишь с ней всё время, целый день.
Итак, эта выставка – это своего рода посвящение твоим собакам.
Да! Так я исполняю свой долг перед ними, потому что они были хорошими собаками. Только не думай, что я какая-то страстная защитница прав животных или что-то в этом роде. Я заметила, что у людей, у которых очень близкие отношения с животными, складываются довольно странные отношения с людьми. Они, наверное, по-своему разочарованы в людях.
Остов одной из будущих скульптур осенью 2020-го. Фото: Сергей Тимофеев
И при этом ты хочешь сказать, что сама не разочаровалась в людях? Ведь раньше ты намного активнее участвовала в общественной жизни и устраивала выставки. А теперь, кажется, стала более, что ли, самодостаточной…
По-моему, я сама виновата в том, дистанцировалась от общества. Слава богу, у меня есть галерея Alma. Одна я, скорее всего, не взяла бы на себя эту выставку. Мне нужен кто-то, кто подталкивает меня к работе. В этом случае это была Астрида Риньке. Я как будто зачахла на время. Иногда мне казалось, что я живу только ради одного дня, а не для чего-то большего.
Эта выставка обновила твои амбиции как художницы?
Да, да. Я очень рада этому и благодарна. Но вообще во мне никогда не существовало желание или амбиция быть знаменитой. Это, скорее всего, потому, что мои собственные родители были слишком знамениты.
Ты никогда не была честолюбива?
Нет, я честолюбива, и эта удовлетворённость достигнутым тоже важна. Похвалы нравятся и мне. Я бы не хотела думать о своём искусстве как о развлечениях или удовольствиях для зрителей, но я всегда бываю тронута, если кому-то оказывается полезно то, что я делаю.
Для искусства требуется какая-то цель?
Я думаю, что да. Утешение – это не столь уж серьёзная задача, но я бы хотела быть как художники XII века, которые рисовали иконы в монастыре. Я хочу создавать такое искусство, от которого душе становится лучше. В этом монастыре искусство порождало такое ощущение, что ничего плохого в мире просто не может быть. Мне кажется, искусство должно верить в человеческий дух. Я иногда смотрю на старые картины и не могу сказать, что меня охватывают радостные чувства, но что-то хорошее всё-таки происходит.
Твои работы полны отсылок, интеллектуальных посланий и культурно-исторических аллюзий. Но они также излучают какую-то наивность, игривость, а в отдельных случаях даже… дурашливость.
Да, я сознательно к этому стремлюсь. В этом смысле я эквилибристка. Здесь можно вспомнить ту же легкость, о которой мы говорили – между разумом и игривостью должно быть равновесие. Иначе работа становится скучной. Чрезмерное присутствие ума или интеллекта часто не идёт на пользу произведениям искусства. Я вовсе не считаю, что художник должен быть антиинтеллектуалом, но и чрезмерное ремесленное мастерство может сделать работу неинтересной. Я этого не хочу.
Ты же сама отлично справляешься с техникой.
Но я считаю, что слишком изысканные интеллектуальные работы скучны.
Мне порой кажется, что остроумие – это то, что постоянно спасает искусство.
Да, тоже, конечно. Но это не должно быть остроумием в банальном смысле этого слова. Это может быть очень интеллектуальным остроумием. Главное – не стать интеллектуально сухим и не терять остроумия, лёгкости, чувства юмора. Фальшивость, будь то преувеличенная интеллектуальность или преувеличенная лёгкость, всегда будет бросаться в глаза.
Ты неоднократно говорила, что хочешь сохранить лёгкость в своих работах, но в них есть и гротеск, верно?
Да, конечно. Трагикомедию я, наверное, впитала с молоком матери. Я считаю, что по большому счёту мои работы именно трагикомичны.
Что ты будешь делать после выставки?
Я настроена в ближайшем будущем интенсивно рисовать, потому что мне изрядно поднадоело лепить из гипса (смеётся)! Может быть, какую-нибудь скульптуру я и сделаю, но вообще хочу рисовать и заниматься живописью. От скульптур я подустала.
Фото: Томасс Парупс
Что ты хотела сказать этой выставкой?
Я хотела сказать, что у меня были три замечательных собаки, поделиться ими и показать, как они были красивы. Я хотела сделать из них маленький прекрасный мир. Это дань памяти замечательным, надёжным зверям.
Я восхищаюсь твоей непретенциозностью.
Надеюсь, что и в самом деле я непретенциозна! В любом случае, спасибо тебе за комплимент.
